Затемнение

– Как ты?

– Рука чешется, – Маша еще ниже опустила плечи и, глядя на снулых рыбок, стала медленно поглаживать порезанную руку. – И все время хочется спать.

– Я тебе мазь принесу, заживляющую.

Позевывая, Маша спросила:

– Когда меня выпустят?

– Это врачу решать, – вывернулась мать. – Я как раз собиралась…

– Ты ему скажи, что я не такая, как эти… – Маша покосилась на шаркающих по коридору. – А руку порезала лишь оттого, что выпила лишка, – Маша почесала руку. – Скажешь?

Мать только вздохнула. В коридоре возник всклокоченный усач, похожий на обрюзгшего Сальвадора Дали. Он хмуро глянул на Наталью Анатольевну, развернулся и исчез за стеной.

Наталья Анатольевна взяла Машу за руку и, глядя на розоватые шрамы, которые пересекали предплечье, с укором покачала головой. Маша поспешно высвободила руку и поднялась с дивана:

– Пойду я.

– Может, поешь? – Наталья Анатольевна протянула пакет с продуктами и вещами.

– Что-то не хочется, – Маша поморщилась, принимая пакет. Мать схватила Машу за руку, порывисто обняла. Маша застыла с опущенными руками, плечами, глазами, ожидая, когда мать отпустит ее.

– Все наладится, – шепнула Наталья Анатольевна и разомкнула объятия.

К телевизору подошла маленькая тощая женщина в длинном халате и обменялась улыбкой со своим отражением на матовом экране. Маша поплелась в палату, шаркая тапочками и шурша пакетом. Проводив Машу печальным взглядом, Наталья Анатольевна постучала в дверь кабинета.

9—2

Мягкие кресла, свет, взгляд, голос… «Мягко стелет», – подумалось Лукьяновой, напряженно ожидавшей приговора… На большом столе пасьянсом были разложены бумажные полоски с психиатрическими терминами. Ссутулившийся в кресле, кое-как выбритый Сморыго перекладывал полоски рассеянной рукой и уставшими, покрасневшими глазами поглядывал на Лукьянову, которая, сидя напротив, теребила и комкала носовой платок.

– Маша сама не своя, – сказала Наталья Анатольевна. – Больно уж заторможенная.

– Это нейролептики, – успокоил Сморыго.

– А отчего ее лечат? Чем же она больна?

– Это прояснится после тестов и анализов.

Из приоткрывшейся двери высунулся встрепанный, с мокрым от пота лицом тот самый Дали. Усач громко дышал носом, словно бежал-бежал и, наконец, добежал. Сверкая выпученными глазами, он прогремел:

– Есть разговор.

Сморыго досадливо поморщился:

– Позже, позже…

Дернув головой, усач втянулся в дверь и прикрыл ее.

– Все это в голове не укладывается, – вырвалось у Натальи Анатольевны. – Конечно, Маша не подарок. Но чтобы так…

– Она рассказывала о черной птице, о старухе? – Сморыго открыл желтый перекидной блокнот и щелкнул авторучкой.

– Старуха? Черная птица? – обескураженная Лукьянова уставилась на Сморыго.

– У кого-нибудь из родственников были психические расстройства?

Наталья Анатольевна неуверенно покачала головой:

– Неужели…

Появившийся в двери усач, перебил ее:

– Долго еще? Мне надо кое о чем…

– Закрой дверь, – в свою очередь оборвал его Сморыго.

Дали сверкнул выпученными глазами и хлопнул дверью.

– Значит, ничего такого у родственников не было. И по отцовской линии? – стараясь скрыть досаду на Дали, Сморыго с напускным спокойствием что-то записал в желтом блокноте.

Глядя на Сморыго, у которого подергивалось нижнее левое веко, Лукьянова вдруг поняла: он чего-то не договаривает, – и стены стали сжиматься, а свет меркнуть

– Скажите мне, что с ней, – подавшись к Сморыго, Наталья Анатольевна впилась в него глазами, то ли умоляя, то ли требуя.

Сморыго посмотрел сквозь нее и отчеканил:

– Ничего. Еще. Не ясно.

– Эта неясность и убивает, – пробормотала она и, вздохнув, закрыла лицо ладонями. – Ничего нет хуже, чем…

В кабинет ворвался усач.

– Не верьте ему! – закричал он, выкатывая глаза. – Он такой же целитель душ, как я живописец! Все что он умеет, это жонглировать бессмысленными терминами.

– Васнецов! – прогремел раскатистый низкий голос, и взгляд исподлобья врезался в баламута. Тот вздрогнул и застыл, точно в трансе. Тут же в кабинет влетела медсестра и со словами:

– Сейчас мы тебя утихомирим, – вытолкнула усатого больного в коридор. Дверь закрылась. Наталья Анатольевна уставилась на Сморыго.

– Маниакальный приступ, что с него возьмешь, – Сморыго уперся лбом в козырек ладони и стиснул пальцами виски. Наступившее молчание смахивало на бикфордов шнур. Из коридора долетал затихающий клекот усача. Лукьянова стала настаивать:

– Вы должны…

– Шизофрения! – взорвался Сморыго. – Вот что у нее!

Наталья Анатольевна вздрогнула и сжалась, словно ее ударили. По лицу женщины пробежала судорога.

– Почему? За что? – всхлипнула Наталья Анатольевна. Лучше бы она осталась в неведении! – Но ведь это не окончательный диагноз? Ведь так?