Золотой иероглиф

– Возможно, – сказал я. – А теперь ты мне скажи, Сергей. Что происходит? Почему такая конспирация? Зачем тебе надо в гостиницу, когда в городе для тебя фирма сняла замечательную квартиру?

– Если ты не работаешь, значит, у тебя есть время? – спросил японец.

– Есть…

– Тогда пошли.

– Куда?

– Покажешь гостиницу. Сейчас я тебе все объясню.

Мы двинулись по направлению к «Лайнеру», и Сэйго негромко сказал:

– Мне нужно, чтобы никто не узнал о том, что я прилетел из Хабаровска. Главное – чтобы об этом не узнал Мотояма.

Вот это поворот! Если это так, то господа якудза далеко пойдут, раз начинают делать на чужбине секреты друг от друга.

Мы вошли в вестибюль гостиницы, и Такэути, узнав, что одноместных номеров нет, потребовал двухместный, но без подселения. Администраторша стала качать права – перед иностранцами у нас уже давно перестали стелиться, как бывало до перестройки – , и тогда я сказал, что мы займем этот номер вдвоем.

Вопрос был решен. Мы вошли в тесную клетушку, так же похожую на номер Мотоямы в «Сибири», как бабушкин погреб на бункер Гитлера, и Сэйго начал говорить.

– Ты знаешь, что Мотояма – бандит? – огорошил он меня неожиданным вопросом.

– Нет…

– Но он действительно бандит. Я случайно увидел у него здесь, – Такэути положил ладонь себе чуть ниже правой ключицы, – хоримоно. Цветную татуировку, по-вашему. Дракон. Голова красная – это символ принадлежности к клану «Акатацу», одному из наиболее древних и мощных сегодня кланов якудза. Скажу честно, мне уже давно казалось странным, как они организуют здесь фирму. Странно и то, что Мотояма откуда-то достал украденные у вас часы.

– А Мотояма не заметил, что ты увидел хоримоно?

– Если бы он это заметил, я сейчас, наверное, не разговаривал бы с тобой. Мне очень не понравилось, что он попытался, как это называется… взять тебя на крюк с этими часами. Твоя жена поступила умно.

Я молчал. Я не верил японцу. Я теперь вообще никому не верил.

– Почему ты молчишь? – спросил Сэйго.

Я вытащил сигарету из пачки и стал не спеша разминать ее в пальцах. Кто он, этот Сэйго? Может, такой же бандит, как и Мотояма? Но будь они связаны одной веревочкой, Такэути наверняка уже знал бы, что текст документа у меня изъят, и вообще, моя деятельность в «Токиде-С» бесповоротно завершилась…

С другой стороны, если поставить вопрос, а кому я сейчас могу доверять из тех, кто хотя бы частично в курсе моих дел?

Лене? Нет, однозначно. Близкая подруга Мотоямы. Доказано. И оба знают, что делают.

Татьяне? Нет. Близкая подруга Лены.

Сорокину? Нет. Во-первых, кто он мне такой, да и Панайотов говорил, будто осторожничает РУОП с нашим генеральным…

Попову? Нет. Во-первых, кто он мне такой, да и слишком уж он в рот Игорю смотрит.

Такэути… Черт, странные вещи творятся на белом свете. Во-первых, он, если, конечно, это не проявление самурайской хитрости, только что «сдал» мне истинную сущность одного из главных секьюрити «Токиды». Во-вторых, уж кто-кто, но Такэути не мог знать о том, что я добрался до содержимого омамори, а если и мог (телефонная связь и проч.), то уж количество копий в любом случае осталось бы от него в тайне. Впрочем, Сэйго и не претендует на знание всех аспектов того, что произошло в Новосибирске за время его отсутствия.

А если Такэути чист, то не значит ли это, что он остается единственным человеком, который знает обо всем этом деле достаточно, и которому я могу доверять?

– Я могу тебе доверять, Сергей?

Вместо ответа японец расстегнул ворот рубахи и показал, что татуировок у него нет.

– Пойми, человек, работающий на якудза, обязательно сделает себе хоримоно. Это не только свидетельство стойкости – накалывать краску, говорят, весьма больно, но и символ того, что человек до самой смерти принадлежит клану. Я не принадлежу кланам якудза. Я обычный служащий. И я не люблю бандитов. Но если тебе этого не достаточно, то ты послушай меня дальше.

… По словам Сэйго, он весьма заинтересовался эпопеей летчика по фамилии Дзётиин и решил затеять собственные поиски, потому как резонно предположил, что не будет Мотояма заниматься музейными экспонатами, которые вряд ли принесут ему кругленькую сумму в твердой валюте. Переводя нашу с Акирой беседу, Такэути услышал название Хабаровского края и решил, что Мотояма именно там нашел следы камикадзе, вероятно, попавшего в советский плен. Проводив Токиду и Кидзуми буквально до трапа отправляющегося в Саппоро самолета, Такэути не стал задерживаться во Владивостоке ни на секунду и вылетел в Хабаровск.

У Сэйго было всего два дня, и японец использовал их как нельзя лучше. Заказав в краевом архиве несколько подшивок документов, Такэути прикинулся потомком военнопленного и пришел напрямую в местное управление ФСБ. Там несколько опешили от подобной наглости, но Сэйго, имитируя плохое знание языка и расточая любезности, добился-таки своего. След Дзётиина он сумел найти. И назавтра в архиве ему стало легче работать.

Из обрывков сведений, которые Сэйго услышал от Мотоямы, узнал в ФСБ и вычитал в документах краевого архива, у него сложилась следующая картина (к экстраполяции данных у японца, несомненно, имелся дар).

Барон Дзётиин Кивата, представитель самурайской знати в трудно сказать каком поколении, родился в Токио в 1916 году. Примерно в двадцатилетнем возрасте его приняли в летную школу «Цутиура», где по сокращенной программе из молодых представителей дворянских семей готовили летчиков, которые умели бы хорошо взлетать и заходить на цель. Отработке посадки уделялось чисто символическое внимание, поскольку из «Цутиуры» выходили не просто пилоты, а то, что несколько лет спустя получило название «ветер богов» – летчики-камикадзе.

Летал Кивата на одноместном истребителе «Накадзима AN-1». Это была машина довольно старого поколения даже для конца тридцатых – с неубирающимся шасси. Впрочем, скорость свыше 400 километров в час, 2 пулемета, стреляющие через винт плюс бомбовая нагрузка в триста килограммов считались достаточными для самолета, который в один прекрасный день должен стать одноразовой боевой единицей. «Накадзима» Дзётиина был приписан к эскадрилье одного из шести авиаполков Квантунской армии (6-я армия), принимавшей участие в событиях на Халхин-Голе 1939 года. 24 августа, когда японцам стало ясно, что блицкриг Жукова состоялся, начался акт отчаяния. Японские летчики съели ритуальную порцию каштанов, выпили по чарке сакэ и, надев головные повязки смертников – хатимаки – ринулись в последний бой. В сущности, именно в эти дни, за четыре года до начала движения «камикадзе», в бой впервые поднялся «ветер богов». При попытке атаковать самолет противника у «Накадзимы» Дзётиина были повреждены хвост и винт, и потерявший управление истребитель спланировал на территорию, занятую советскими войсками. При посадке самолет скапотировал, но не загорелся, а потерявший сознание Дзётиин оказался в плену.

У Дзётиина было, разумеется, конфисковано личное оружие, но талисман-омамори запросто мог остаться при нем. О том, что пленных не обирали дочиста, сохранилась масса свидетельств. В частности, в известной книге «Во тьме под северным сиянием» военнопленного Итиро Такасуги, прошедшего лагеря, неоднократно упоминалось, что многие японские пленные имели при себе личные вещи, работая притом, как бесконвойные. В отличие, к слову говоря, от большинства советских арестантов.

Кивата мог, конечно, совершить харакири – для этого не обязательно применять именно ритуальный кинжал, достаточно было воспользоваться любым острым лезвием. Но, проведя какое-то время среди русских, он решил, что этот акт не вызовет у них должного понимания. И, подобно древним самураям, принял решение отложить ритуал до лучших времен – когда Сибирь захватят японские войска. Дзётиин не сомневался, что ждать ему придется не долго. И, памятуя, что в одной из главнейших заповедей кодекса чести «Хага-Куре» говорится, что самурай должен четко знать, когда ему жить, а когда умирать, выбрал жизнь. Жизнь в советском плену, в поселке Верхние Сопки, недалеко от города Комсомольск-на-Амуре.

Шли годы. Самурай с беспокойством слушал военные сводки, но надеялся до последнего. Трудно сказать, осталась ли у него надежда после того, как советские войска выбросили немцев со своей территории, в Нормандии и на островах Тихого океана высадились американцы, а Япония все не спешила с вторжением на территориюю СССР и присоединением Сибири к «Сфере сопроцветания».

…В одном из документов, с которого уже относительно давно сняли гриф секретности, так и было написано: «У доставленного в морг районной больницы трупа японского военнопленного в средней части спины имеются три входных пулевых отверстия… Повреждения внутренних органов являются несовместимыми с жизнью».

Сопоставив дату составления документа и дату гибели Киваты Дзётиина, случившейся вне барака для бесконвойных японских военнопленных (шестнадцатое апреля сорок пятого года), вывод было сделать нетрудно. По словам офицера ФСБ по связям с общественностью, ему приходилось видеть донос сексота НКВД тех времен, где был примерно такой текст: «Докладываю, что бесконвойный военнопленный японец не только бесцельно шатается по поселку, но и имеет постоянную связь с женщиной, которая прижила от него ребенка. Связь эту они скрывают, но сын женщины, черноволосый и смуглый, выдает своим видом, кто его отец…» Ну и дальше в таком духе. Разумеется, фамилий и имен офицер не помнил. Он помнил только, что в результате этого доноса, согласно другим источникам, решено было взять японца и его женщину у нее дома «с поличным». Что и было сделано, только японца после задержания застрелили при попытке к бегству. Не иначе, он пошел на побег намеренно, зная, что его ждет.

Звенья фактов уложились в стройную цепочку, и Такэути, раскладывая на столе в номере ксерокопии документов из Хабаровского архива, комментировал их все еще не верящему в происходящее российскому безработному Андрею Маскаеву.

– А теперь делай вывод, – говорил Сэйго. – Допустим, что омамори оставался у самурая до самой его смерти. Допустим, что его сохранила та женщина. Допустим, что со временем он оказался в руках их сына, русского по паспорту и толком не знающего, что это такое. А теперь, Андрей, подойди к зеркалу, взгляни на себя, и вспомни, что твой отец говорил о Хабаровском крае.

– Ты хочешь сказать, что… – опешил я, хотя слова Сэйго как нельзя лучше подтверждали мои праздные подозрения, возникшие, когда я гонял на моторке по Обскому морю.

– Я хочу сказать, что почти уверен в том, что ты, – Такэути направил в мою сторону зажатую в пальцах сигарету, – внук летчика Киваты. А следовательно, единственный наследник рода Дзётиинов. Ты – японский барон, самурай.

С ума сойти! Я даже встал со стула и сделал полукруг по комнате, нашаривая сигареты. Наткнулся на висящее зеркало.

Нет спору, что-то азиатское в чертах моего лица есть. Сейчас, может быть, это не так заметно, но в школе за глаза меня кто-то звал «китайцем». А батя? Я всегда полагал, что он – татарин по происхождению, хотя в его метрических данных я как-то вычитал, что место его рождения…

Поселок Верхние Сопки Хабаровского края!.. Правда, отец говорил, что его мать, моя бабушка, которую я тоже никогда не видел, родом из Казани. Вот почему у меня и сложилось такое впечатление… А по тому же паспорту батя – русский, я – тоже, да и фамилия…

А что фамилия? Батя мог запросто взять любую. Бабушка, насколько я помню, имела такую, с какой жить – на всю жизнь получить матерную кликуху… Черт возьми, а ведь все сходится!

– Послушай, Сергей… А что… Чем это мне может выйти?

Такэути ухмыльнулся.

– Если ты сейчас приедешь в Японию и станешь везде кричать, что ты – самурай и потому требуешь к себе почета и уважения, то добьешься лишь насмешки и прозвища «ронин»[1 - Ронин – самурай, не имеющий сюзерена; в прежние времена часто приравнивалось к оскорблению.]. Это в лучшем случае. Последнюю вспышку самурайского духа погасили американцы в августе сорок пятого… – Такэути помрачнел. – Крупную вспышку. Бывает, конечно, что кто-нибудь и сейчас начинает кричать «тэнно хэйка банзай», что примерно значит «ура государю-императору», но всерьез это мало кто принимает. Это первое. Второе. Потомок самураев не может рассчитывать на то, что ему вернут земли или иную собственность, которые были отобраны у дворянского сословия еще в 1871 году, когда с феодализмом в Японии покончили окончательно и бесповоротно… Правда, судя по тому, что род Дзётиинов получил в свое время всего лишь баронство, своей собственности у него, скорее всего, никогда и не было. И вообще – самурай-землевладелец – это большая редкость; большинство из них всю жизнь, из поколения в поколение служили своему даймё[2 - Даймё – буквально: «хозяин», владетельный князь в феодальной Японии.] и жили за счет его владений. Так что на улучшение материального состояния рассчитывать нечего – в лучшем случае тебе дадут полюбоваться родовым мечом, если он, конечно, сохранился в запаснике какого-нибудь провинциального музея, возьмут интервью и, записав сведения о последнем Дзётиине на сервер, где содержатся исторические данные, и намекнут, что пора тебе возвращаться, откуда прибыл, и при этом за свой счет.