В восемнадцатом году

Четверо, обнявшись и развалившись на лавке, распевали вполголоса: «Боже, царя храни».

– Эка приютились! – усмехнулся Климов.

– Позор, – брякнул ходульно Чудров, – надо бы им сказать…

– Что сказать, оставьте, – вмешалась Надя, – что нам за дело, пусть сидят…

Прижанич молчал, будто и не видел ничего, только зло, ехидно улыбался. Они повернули к светлому залу.

– Коля! – кто-то окликнул Прижанича. В стороне рядом с толстым плешивым полковником стояла разодетая, густо напудренная дама – мать Прижанича.

Он шаркнул, извинился перед Надей и отошел. Потом догнал и сообщил:

– Мама просит ее проводить… Я очень извиняюсь, но должен идти. Как провожу – немедленно сюда. Вы ведь останетесь, не правда ли? – спросил он Надю.

– Да, да, конечно, – и по лицу ее чуть уловимой, тонкой рябью пробежало грустное сожаление.

Прижанич ушел. Надя, Виктор и Чудров продолжали ходить взад-вперед, но разговор как-то сразу увял и поддерживался с большим усилием. Виктор все обшаривал те пункты, на которых к ней всего удобнее было подступиться, но, заметив быстро упавшее настроение Нади, опасался быть назойливым и вел отрывочный, случайный разговор. Чудров рассказывал, как в учительской семинарии шесть человек ушло добровольцами в Красную Армию, как у них в реальном директор зазывал учеников к добровольцам. Надя слушала его рассеянно и, казалось, думала совсем о другом. Теперь на последнем сообщении Чудрова она вдруг оживилась:

– Вот и Коля говорил, что у них то же.

– Это Прижанич? – справился Климов.

– Да… Он говорил: если только отступать придется, он непременно запишется.

– Ну, а как вы думаете, – спросил Климов, – почему вот он запишется, а мы с Чудровым, да, видимо, и вы сами, останемся здесь?

– Так зачем я запишусь? – пожала Надя плечами. – На что я нужна?

– Да он-то на что нужен?

– Как на что? – рассердилась Надя, и глаза заблестели недобрым огнем. – Затем же, зачем все, – воевать идет…

– Да полноте, Надежда Петровна, не все же там воюют, что уходят с добровольцами…

– Ну, а по-вашему – зачем же?

– Страшно здесь будет… Оставаться страшно. Он ведь отлично понимает, что при советской власти тут ему не житье, – вот и уходит…

Надя помолчала. Скользнула по лицу не то раздраженность, не то растерянность, и тихо, раздумчиво она выговорила как бы про себя:

– Страшно… Почему страшно? И отчего это в самом деле такое беспокойство кругом идет и конца ему не видно?.. Когда только все установится?

– Трудно сказать, – серьезно ответил Климов. – Во всяком случае, скоро не установится. Посмотрите, не только ведь тут, а и кругом-то какое волнение – и на Дону, и на Украине, в Сибири, на Урале…

– А в Москве, что там слышно?

– О, в Москве другое дело… В Москве другое, совсем другое дело!

– Так почему же? – И Надя вопросительно посмотрела Климову в лицо. – Что там – люди, что ли, другие, отчего это так?

– Причин много, Надежда Петровна, а главное, что там рабочих много, и рабочих сознательных, готовых на все за свое дело…

– Вы так говорите, словно большевик, – усмехнулась она.

– Зачем «большевик», – чуть стушевался Виктор, – я только объясняю вам, на вопрос вам отвечаю…

– Какая все-таки эта революция долгая, – выпустила Надя наивные, как бы случайно сорвавшиеся слова. И вдруг поняла сама, что сказала пустое. Быстро спросила: – А что у вас там, в Новочеркасске, – тоже неспокойно?

– Конечно, тоже… Теперь везде неспокойно, Надежда Петровна. Я думаю, и здесь скоро каша заварится…

– Да что вы? – встревоженно глянула на него Надя.

– Ведь красные-то подходят… Знаете вы это аль нет?

– И близко?

– Недалеко… Город, видимо, будет обстреливаться… Вот вам и каша.

– Ну, чем же, чем мы-то виноваты? – взмолилась Надя. – За что мы тут страдать должны? Да что же это такое?!

– Без этого, знаете, не обойдется, – сказал ей Климов, – на то и война, чтобы люди гибли… Разве такие события даром проходят?

– Слушайте-ка, – перебил Чудров, – а не собраться ли нам, а?

– То есть как собраться? – спросила Надя.

– А вроде того, как офицеры… Они там «Боже, царя храни», а мы свое… поговорим, декламировать… петь…

– В самом деле, отлично, – согласилась охотно Надя. – Но где же?

– А я знаю где… Около физического кабинета, там совсем у вас глухой класс, двери наглухо, деревянные…

– Но там же электричества нет…

– А мы со свечкой… Я достану… Ну, идет?

– Я с удовольствием, – согласилась Надя.

Они живо договорились, кого можно пригласить, насчитали всего человек двадцать пять и порешили сейчас же взяться за сборы. Чудров побежал вниз, а Надя с Климовым отправились в зал. Виктор еще раньше условился с Чудровым, что такую интимную вечеринку собрать необходимо, и потому при разговоре молчал; только когда она спросила его мнение, сказал:

– Отчего же, делайте… Только потише придется, – неудобно…

Они ходили вдвоем по коридорам, по классам, спускались вниз, четыре раза встречали Чудрова – он носился разгоряченный, с красным лицом, с горящими глазами. На ходу шепнул Климову:

– Отлично идет. Двенадцать человек на месте… Минут через двадцать в глухом холодном классе,

где уже давно не занимались, при свете двух стеариновых свечей собралось человек тридцать молодежи; среди них было шесть – восемь девушек-гимназисток. На первых порах все чувствовали себя несколько странно, недоумевали, не знали, зачем собрались. Узнавали друг друга, удивлялись встрече, расспрашивали… И никто ничего не мог сказать о цели собрания. Чудров оттащил к доске стул, вскочил на него, порывисто заговорил: