В восемнадцатом году

– Да разве я отвергаю, что жизнь – борьба? – фальшиво возбуждался Прижанич, – борьба… за лучшее будущее, за счастье…

– Борьба не только человека с природой, – добавлял Виктор, – но еще и человека с человеком, – вот именно то самое, чему теперь мы с вами свидетели…

– Ее не было бы, этой борьбы, если бы большевики не лезли на Кубань!..

– Они, видимо, не могут не лезть, – как-то небрежно уронил Климов.

– Как не могут? Кто их зовет? Кто их толкает сюда?

– Да неужели вы не знаете кто и что? – посмотрел в глаза ему Климов. – Нужда гонит, опасение, что отсюда, с Кубани, собравшись с силами, на них могут походом пойти… А еще голод гонит… Голод, он тоже заставляет никак не забывать про Кубань! И потом, что значит гонит, – разве мало здесь своих доморощенных?

– Так, черт возьми, что же, Кубань – харчевня, что ли? – вспылил Прижанич.

– Зачем харчевня… обмен… одно за другое… Я думаю, что так… во всяком случае, я сам себе так объясняю… Нельзя же все объяснять злой и доброй волей человека, тут и другое есть…

– Другое… – проворчал Прижанич и не нашелся, что бы еще можно было сказать, а Климов продолжал свою мысль.

– Даже и не опасения и не голод, пожалуй, у них главное, а главное то, что дело тут общее – общее дело, вот что! – с силой подтвердил Виктор. – И не может быть по-другому. Теперь вся Россия старая пополам – и Кубань, и Сибирь, и Украина – везде пополам: две половинки – одна белая, другая красная… И белая на всю Россию, и красная на всю. Одна с другой перепутались, но уж непременно по всему тут фронту одна против другой! Будет Дону большая опасность от красных, – разве не пойдет на помощь отсюда добровольческая армия?

– Пойдет! – повел губами Прижанич.

– То-то и дело, что пойдет, неизбежно пойдет, потому что дело общее… Все едино и там, у красных: у них тоже дело общее.

– То есть как общее? – перебил Прижанич. – Это здесь, на Кубани, да с кем же общее-то оно?

– Ну вот с теми, что дожидаются Красной Армии… А такие есть/что дожидаются… Кабы их не было, да разве не поднялась бы теперь Кубань, как один человек? Эге, давным бы давно… А ведь молчит… видно, ждет…

– Не ждет, а устала, – поправил Прижанич. – Измучили ее… Вот передохнет, тогда…

И он, не доканчивая своей мысли, только мотнул головой, давая понять, что «тогда» совершится что-то необычайное.

Из окошка высунулась Анна Евлампьевна.

– Надь!.. шла бы, уж поздно, – окликнула она.

– Сейчас, сейчас иду, мама… Вы что же, – обернулась она к спорщикам, – вы продолжайте, она ничего… подождет…

Но вдруг остановившийся спор не возобновлялся.

– Пожалуй, и верно поздновато, – встряхнул Прижанич левым рукавом и посмотрел на ручные крошечные изящные часики. – А как же вы домой? – обратился он к Виктору. – У вас разрешение?

– Никакого, – усмехнулся тот, – я вот рядом… приятель…

– Кто это?

Виктор вскинул на него глаза и вдруг от этого вопроса насторожился, почуяв что-то неладное.

– Приятель. Да вы не знаете…

– Ну, я пошла, всего хорошего, – проговорила Надя и подала руку первому Прижаничу.

– Вы отчего не заходите, Коля?

– Да я же недавно был, всего четыре дня.

– А вы чаще… что тут…

И, поспешно пожав ему руку, она прощалась крепко с Виктором… Прижанича рванула обида:

«Со мной простилась, словно отделаться только хотела… И слова как на ветер кинула, а с ним?..»

Надя не выпускала из своей руки руку Виктора, смотрела ему в глаза, говорила что-то раньше обоим знакомое:

– Часов в пять, хорошо? – и, кивнув головой, пропала в калитку.

Прижанич молча простился с Климовым и зашагал по направлению к Красной. А Виктор, обождав, пока он скроется, отворил калитку и через двор, как это он часто делал по вечерам, вышел садом в соседнюю улицу, где на квартире у Еремеевых вот уже неделю как поселился под чужим именем Пащук.

Подкрался Виктор к окошку, стукнул три раза подряд и три раза тише, в разбивку, – условный знак, по которому Пащук открывал двери, не спрашивая.

– Где ты, кобель, пропадаешь? – встретил он Виктора. – А Паценко ищет… Сейчас же лети… Он у Караева должен быть. Ждет тебя непременно и пропуск оставил. На!

Пащук подал Виктору пропуск, добытый в штабе через Владимира, и прямо из коридора повернул Климова за плечи обратно к выходу.

Когда Виктор добрался на Дубинку, он в самом деле Паценко застал у Караева.

– Собирайся, – встретил его Паценко. – Сегодня же на Крымскую… Я получил сведения, что будем брать через два дня… Отвези весь материал, тут у меня все отмечено подробно, как будем действовать в самом городе. Впрочем, едва ли и задержатся: надо быть, судя по раде, сами уйдут… Но на всякий случай вези, остальное расскажешь… В половине двенадцатого идет транспорт в ту сторону… Ты пока с ним… Владимир и сам едет; вот он тебе документы… а там сговоритесь, когда остановка будет… Ну, айда!..

Через минуту Виктор снова был на улице, шагая по указанному пути.

V. Обыск

На следующий день в доме Кудрявцевых совершилось нечто совершенно несообразное. Когда Анна Евлампьевна возилась с обедом, ожидая «Петрушу» с Надей, а Павел, по обыкновению, отлеживался на диване, – вдруг завизжала калитка, застучали громко по ступенькам, по крылечку, в коридоре, настежь распахнули дверь, и трое незнакомых быстро подскочили к Анне Евлампьевне:

– Ты хозяйка?

– Я, а чегой-то вы, соколики? – И с недоумением переводила она испуганный взгляд с одного лица на другое.

– На, гляди, – сунул ей в руку билет высоченный детина в поддевке, в мохнатой шапке, в ремнях, с револьвером на боку. Двое других – в шинелях, в кубанках – молчали.

– А я… чего я… – перевертывала она в руках билетик, не зная, что с ним делать, – я вот позову… Павел!.. Павлуша!.. – крикнула сыну. – Чегой-то пришли, спрашивают…

– О… о… о! – отозвался Павел Петрович, не подымаясь с дивана.

– Ты поди глянь – бумаги, надо быть, – выговаривала она что-то и самой себе непонятное, разглядывая маленький билетик, где красовалась фотографическая карточка и зеленела печать.

– А… а… а? – недовольно потянулся Павел, но с дивана все же не поднялся.

– Да ты поди сюда… Что ты, господи помилуй…