Меня уже не существует

Я находился в глубоком бесконечном космосе и всецело ощущал благоговение и трепет перед колоссальной и всеобъемлющей пустотой, сомкнувшейся вокруг меня. Также я ощущал полную невесомость. Очевидно, настолько, насколько мог себе это представить, поскольку я в невесомости никогда не бывал. Все чувства обострились и, как это часто бывает во сне, я испытывал их ярче, чем вероятно испытал бы в реальности, поскольку случись это в реальности, мои эмоции бы усложнились и рассыпались на осколки оттенков. Во сне, так же, как и в наших представлениях о каком-то событии будущего, чувства – это концентрат, а в жизни они размазываются по бытовым деталям, словно масло по бутерброду.

Помнится, во сне я даже подумал, что ничего подобного никогда в жизни не ощущал. Что, хоть я всегда по-дилетантски увлекался космосом и не раз пытался представить его безграничные просторы, это ощущение стократно сильнее всех моих воображаемых экспериментов. Оно было настолько полным, словно я шагнул за пределы своего тела и сознания, действительно оторвался от земли, оставив там все ограничители. Разве может бодрствующее сознание вместить в себя понимание такой пустоты?

Далее впереди я видел звезду. Яркое белое сияние с синеватым ореолом скрывало ее физический размер, но я понимал, что это сама звезда. Что наблюдаю не только свет, от нее исходящий, что она действительно близко, поскольку я видел небольшой диск, а не просто точку. И звезда затмевала своим сиянием другие светила вокруг себя.

Мне случалось смотреть в телескоп, и я испытал разочарование, когда понял, что невооруженным глазом мы видим не звезды, а только их свет. Я имею ввиду не то, что мы видим их спустя много лет из-за скорости света, а то, что с нашей позиции, вследствие удаленности, их размеры на самом деле гораздо меньше, чем сияющие точки, которые мы видим. То есть, если бы звезды не излучали мощный поток света, а только отражали его, как Луна, то мы бы их не смогли разглядеть, потому что их физические размеры были бы гораздо меньше даже тех мерцающих точек на нашем небосводе. В отличии, например, от Солнца, которое находится настолько близко, что мы имеем представление о его настоящих размерах, поскольку видим диск.

Но здесь я наблюдал саму звезду. Она зависла в пустом пространстве и вдруг я понимал, что вероятно нахожусь к ней ближе, чем к Земле. Я не оглядывался назад, не искал глазами Землю, меня сразу охватывал безотчетный страх. Я начинал ощущать, что, несмотря на невесомость, я плыву прямо к звезде. Медленно, но все же я двигался сквозь всеобъемлющую пустоту, потому что неведомая сила притягивала меня к ней.

Сила эта была ни на что не похожа. Я не видел и не понимал ее, но когда во сне я о ней думал, мне казалось, что я соприкасаюсь с чем-то инородным. Сознание отрывалось от оков привычного восприятия, и я начинал ее постигать. В ней все было настолько по-другому, с иными взаимосвязями, что закостенелый ум бодрствующего вряд ли будет способен этим проникнуться. Меня словно охватывали тайные прикосновения пальцев потустороннего и через них в меня проникала эта сила, и уже не казалась мне настолько чужой, будто миновал первый шок. Но как только я просыпался, все эти ощущения рассеивались, вытесненные насущной реальностью. И контакт с этой силой начинал казаться мне страшным, хотя я смутно помнил, что, когда я во сне уже с ней соединился, страха я не испытывал.

Бодрствуя я не раз к этому мысленно возвращался и пытался вспомнить, уловить те особые значения и понимание этой силы. Но передо мной словно стоял блок, не дающий мне проникнуть дальше.

Я помню, что за моим пониманием следовали какие-то умозаключения. Очень важные, очень особенные. Раз за разом после этого сна я пытаюсь воссоздать его во всех деталях, чтобы по последовательности прейти к этим выводам. Но вижу лишь табличку с надписью «мысль» на двери с матовым стеклом, за которым мелькают неясные силуэты.

Также я не помню, происходят ли далее в этом сне какие-то события или он на этом заканчивается. События вообще дело второстепенное во снах. Они, в отличии от эмоций, наоборот более тусклые, размытые и легко перетекают из одного в другое, без соблюдения законов логики. Внешний мир конечно совершенно другой, его можно назвать логичным (хотя не стоит забывать, что логика, рациональность – это только слова, не существующие без нас, сами по себе, и обличают они лишь инструмент нашего понимания действительности), но воспринимаем мы его события довольно похоже, как и события в мире сновидений. Скачками, временами смутно. Ко всем пяти органам чувств добавляем воспоминания, ассоциации, размышления. Наше восприятие «теперь» всегда смешивается со знанием прошлого и мыслями о будущем. И хоть реальность развивается вокруг нас линейно с точки зрения времени, мы ее проживаем отрывочно, потому наше восприятие внешнего мира гораздо ближе к нашим снам, чем к самому внешнему миру. Только во сне мы закупорены внутри себя, а в жизни выходим на контакт с окружающим, но продолжаем пропускать все, стучащееся снаружи, через внутренние сенсоры.

Единственный вывод, который я сделал из этого странного сна, что я вижу его чаще, когда процесс моего уменьшения становится интенсивнее. Ведь он тоже проходит всплесками, бывает я за день-два стану ниже всего на полсантиметра, а порой теряю по 3-4 сантиметра в сутки.

4

Очевидно, сейчас происходит очередной всплеск, потому что я уже третью ночь в подряд вижу этот сон и мой рост сегодня составляет 145 сантиметров.

Я обнаружил, что у меня заканчиваются продукты. Сигарет еще было больше блока, то есть хватит на дней 12-15, а вот еды осталось всего на 2-3 дня. Значит, надо выйти в магазин и никуда от этого не деться. Хорошо еще, что денег хватает. Но в этот раз нужно запастись максимально, и не только провиантом и сигаретами, а и взять побольше алкоголя.

Совсем не хочется быть снедаемым желанием выпить, от нечего делать, от полной безысходности, но бояться выйти на улицу. И терзаться в этой дилемме, наматывать круги по всей квартире из-за такого пустяка, впадать в паническую ярость и разбивать позолоченную статуэтку коня, которую мне подарила мама в год Лошади. Совсем не хочется того, что было вчера, так что из этой вылазки необходимо выжать максимум. И похоже придется сцепить зубы, закрыть глаза на весь мир и сходить дважды, потому что мои «грузоподъемные» способности снизились с моим ростом.

Я будто глотал отраву, когда думал, как буду идти в магазин. Это преддверие сокрушало меня постоянно, и когда уже казалось, что я готов отказаться от данной затеи, я выплевывал отраву и наполнял себя циничным мужеством. Горьким, но бодрящим.

Неудивительно, что в прошлый раз я не скупился как следует, ведь я не знал на сколько времени нужно запасаться.

На следующий день после встречи со знакомым, когда он с трудом меня узнал, мой рост уже был меньше 170 сантиметров. Собираясь на работу, я обнаружил, что одежда висит на мне, как на вешалке. Рукава стали длиннее, плечи обвисли, словно на девушке, которая замерзла и накинула на себя куртку своего парня.

Я стоял перед зеркалом и разглядывал свой убогий вид, а внутри у меня все стягивалось в тугой пучок от страха и стыда, когда я представлял, что пойду вот так на работу. На самом деле тогда разница еще не была настолько большой, как мне казалось, просто конфуз и шок от моей резкой трансформации дорисовал размеры.

В лифте я встретил соседа и машинально поздоровался, а сам сцепил ладони перед собой, чтобы рукава не казались такими длинными. Он поздоровался в ответ и на его лице отразилось несколько неожиданных эмоций. Он меня явно не узнал, однако пару раз бросил вроде бы небрежный, но внимательный взгляд, словно никак не мог вспомнить – где и когда встречал меня раньше. От этого взгляда я похолодел, у меня вдруг возникло странное ощущение, что я оказался в совершенно чужом месте. И хотя я понимал, что в самом взгляде не было ничего, кроме обычного любопытства, этот кадр прочно засел у меня в голове и прокручивался снова и снова.

Добираясь на работу, я все ждал, что буду ловить на себе пристальные взоры всех окружающих из-за висящей на мне одежды и порой с опаской осматривался по сторонам. Но люди лишь несколько раз посмотрели на меня с интересом, и то в ответ на мои лихорадочные оглядывания. В остальное время окружающие, как обычно, были заняты самосозерцанием, своими мыслями, убиванием времени с помощью телефонов и суматошной спешкой, при которой внутри ничего не происходит, кроме шелеста пустоты.

По пути от метро до офиса я собрался с силами и позвонил своему товарищу-врачу. Он был рентгенолог, но обладал неплохими познаниями в медицине, и лучше посоветоваться сначала с ним. Как только он взял трубку я тут же выпалил, что творятся невероятные вещи, что, похоже, я уменьшаюсь, и выдал целую тираду обо всех тонкостях моего состояния. Он сперва меня не узнал, но я не обращал внимания на его смущение, заранее подготовившись к такой ситуации. Вскорости Коля меня вспомнил, но все равно по его ответам и реакции казалось, что за моим именем в телефонной книжке для него не скрывается почти ничего. Поначалу он внимательно слушал и задавал вопросы, но когда узнал все нюансы моего недуга, то стал смеяться и переводить все в шутку. Я возмущался и пытался вернуть беседу в серьезное русло, но встречал непробиваемую стену юмора. После он добродушно извинился, сказал, что ему надо бежать и пообещал перезвонить позже. Разумеется, никакого следующего звонка так и не состоялось.

Я пришел в офис и сразу же направился к начальству. До зарплаты оставалось четыре дня, и я попросил выдать мне ее сейчас по чрезвычайным обстоятельствам, также сообщил, что мне срочно требуется уйти на больничный.

– А что случилось? – спросил шеф вполне участливо, без доли сарказма.

Его глаза неприятно ощупывали меня, взгляд был пытливым, но не холодным. Он был в замешательстве и похоже пытался понять, что же во мне изменилось.

Я сказал, что мне приписали один очень нехороший диагноз, о котором я предпочел бы умолчать. Точнее подозрение на диагноз и теперь нужно срочно сдавать анализы, обследоваться, и уже по результатам принять решение, как действовать дальше. Я держался естественно, без глупой наигранности, к тому же раньше за мной не замечали никаких хитростей. Болел я редко, да и взаимоотношения с начальником были хорошие. Он поверил насчет диагноза, ведь и сам заметил во мне что-то новое. Поэтому выдал зарплату и сказал:

– Как только что-то будет известно, сразу же сообщи.

Я взял деньги и вдруг захотел мигом бежать, пока еще мало кто меня видел. Но я тут же понял, что если стану спасаться бегством, то почувствую себя еще хуже. Потому что путь предстоял через мое рабочее место и через сотрудников, которых я вижу каждый день.

Проходя мимо них, я хотел было ограничиться словесным прощанием, но совсем рядом оказался сотрудник, с которым я хорошо общаюсь, и в итоге я пожал ему руку. А в связи с этим пришлось пожать руки уже всем. Кто-то задавал вопросы, но я обходился краткими общими ответами, потом сказал:

– У меня кое что по здоровью случилось. И надо сейчас это решать.

Во взглядах некоторых я встречал то же, что и в глазах начальника – замешательство. Они никак не могли понять, что же со мной не так. То, что я уменьшился в размерах было очевидным, но это обстоятельство было настолько противоестественным, не согласующимся с тем, что их глаза привыкли видеть, что мозг отказывался верить и инстинктивно искал объяснения в других причинах. Например, в слишком просторной куртке. Но ведь эту куртку они тоже знали и их глаза помнили, как она на мне сидит, поскольку я часто приходил в ней на работу весной и осенью уже не один год. Вот тут возможно они задавались вопросом: неужели он всегда так выглядел, неужели всегда был таким мелким? Но ответ скрывался в неожиданно зыбком и туманном прошлом, потому что (теперь я это знаю) они стали меня забывать. Особенно те, кто мало со мной общался. И может быть кто-то из них пришел к открытию, что – это невероятно, но мне кажется он уменьшился в размере. Если так, то единицы, и скорее всего они не поделились своей догадкой с остальными из-за ее абсурдности и, как оказалось, неуместности, потому что лица большинства с каждой минутой после моего ухода становились все более невозмутимыми. Я думаю, что они вообще не обсуждали эту аномалию и забыли о ней очень быстро. Неведомая сила хотела, чтобы так было. Сперва они забыли обстоятельство так их смутившее, а меня, думаю, забыли окончательно через пару дней. Словно меня никогда не существовало на свете.

В тот же день я обменял двести долларов, которые у меня лежали про запас, и скупился. В банке и в магазине я продолжал чувствовать себя неловко, но люди, которые меня не знали, по-прежнему не обращали на меня внимания, и я немного расслабился. Перестал постоянно подтягивать рукава, когда они сползали на ладони, а после скупки даже выпил кофе. Смутно я понимал, что это мой последний кофе, выпитый на улице, на долгое время вперед, но это осознание, как и многие другие мысли, рождалось и умирало где-то в глубине меня, скрытое пеленой тумана. Тем не менее в магазине я тоже подумал об этом и купил домой кофе в зернах.

Вернувшись в квартиру и разложив покупки, я посмотрел на содержимое забитого холодильника и подумал – сколько же всего вкусного мне предстоит съесть. Впереди у меня много свободного времени, которого мне вечно не хватало. И пусть оно досталось мне весьма неприятным способом, я постараюсь извлечь из него максимум удовольствия.

Но даже пребывая в таком неожиданно радостном настроении, где-то я понимал, что моя оптимистичная позиция не будет главенствовать долго. Что меня ждут резкие перепады настроения с все большей склонностью к негативу.

5

Теперь, собираясь в магазин, я столкнулся с куда большей проблемой, потому что мой рост был 145 сантиметров, и любая одежда висела на мне так, что невозможно было передвигаться. Даже домашние вещи – футболка и бриджи – в последнее время доставляли мне дискомфорт, но здесь штанины волочились по полу, а рукава были как у Пьеро – длиннее самих рук.

Я сидел на стуле в прихожей спиной к зеркалу и боролся с желанием разорвать одежду. Поскольку понимал, что панический приступ может закончиться криками и слезами, а мне сейчас нужно сохранить хладнокровие, чтобы хватило сил и мужества исполнить задуманное. Вот когда вернусь с магазина, буду рвать шмотье сколько захочу, все равно оно мне больше не понадобится.

Я сидел опустив голову и вытянув ноги, и лениво волочил штанинами по полу, как вдруг подумал о своей детской одежде. Ведь я живу в этой квартире с рождения, что-то должно было остаться.

Я вскочил, стащил с себя висящие вещи, отшвырнул их ногой в угол прихожей и зашел в нежилую комнату, которая раньше была маминой. Стал искать по шкафам, особенно на верхних полках, куда уже сто лет никто не заглядывал. Перевернул все вверх дном и действительно нашел много детской одежды, даже больше, чем ожидал. То, что могло подойти я сбросил в кучу прямо на пол и стал мерить. Но все оказалось не так просто, что-то было маленьким, а что-то даже большим.

Когда я перебирал эту одежду меня охватил сильный приступ ностальгии. Каждая вещь хранила в себе воспоминания о каком-то периоде детства, и эти воспоминания накатывали волнами. В каждой словно был запечатан кадр или чувство, или размытый эпизод, и они хаотично перетекали друг в друга, сливались в танце, и теперь сказкой представлялся даже самый прозаичный момент. Стоило увидеть, прикоснуться к любой вещи, которой я уже много лет не видел и не касался, и подсознание будто приоткрывало заслонку, давая дорогу потоку, живому ручейку, наполняющему меня давно забытыми ощущениями.

Но восторг от того, что я сумел их открыть, а точнее – откопать в глубинах себя, быстро сменился печалью. Ведь если бы эта волна воспоминаний захлестнула меня в хороший период жизни, когда я крепкий духом, то я бы порадовался за тогда, но остался бы рад и за сейчас. Возможно она бы подкрепила мое теперешнее таким теплым прошлым и даже привнесла ощущение целостной мелодии моей жизни, словно добавила переливающегося напыления на мои взрослые очки. Но сейчас, как и в другие тяжелые периоды, когда постоянно приходится прибегать к помощи взрослого цинизма, я испытал горькую утрату детства. Какую-то пустоту, словно внутри меня пропасть. И на самом деле пропасть, и я уже лечу вниз, а романтические грезы остались где-то наверху оптимистичного восприятия.

И теперь, стоя посреди комнаты в своей детской одежде, я особенно ярко, особенно остро почувствовал, что детство мое отделилось от меня, все нити с ним разорваны. Оно окончательно умерло в прошлом и хранится только в моей памяти, по большей части запечатанное. И тот мальчик, которым я был, тоже давно умер, а я теперешний не особо-то на него похож.

Наконец я подобрал себе серые спортивные штаны и черный гольф с растянутой горловиной, свернутой валиком вокруг шеи. Эти вещи выглядели весьма прилично и сидели на мне почти хорошо, хотя последний раз я надевал их наверно в классе пятом. Поверх накинул потертую куртку с дыркой на рукаве. Куртка была великовата и очень поношена, но другой не было, а на дворе октябрь и идти без нее – это значит привлечь к себе лишнее внимание не по сезону легкой одеждой.

Я вообще удивлен – почему мама, когда еще жила здесь, пока второй раз не вышла замуж и не съехала, сохранила все эти вещи. Почему она их не раздала родственникам или попросту не выбросила? В любом случае сейчас я обязан этой ее привычке складировать материальные предметы, словно коллекционировать периоды жизни.

Я вышел из подъезда и поморщился от хлесткого ветра. Казалось, на улице стало холоднее за то время, что я сидел дома, а может я просто привык к комнатному климату. Тем не менее я ощутил всю полноту свежего воздуха, он ворвался ко мне в легкие, вытеснив застоявшийся дух квартиры, и я быстро пошел, словно готовый взлететь. В голове был легкий туман от резкой смены обстановки, но в этот момент мне стало очень хорошо, как будто в душу вселилась новая надежда.

Я обратил внимание, что деревья вдоль дома почти все пожелтели и покраснели, а газон возле подъездной дороги покрылся ковром опавших листьев. Все здесь быстро изменилось, как это бывает осенью, а я не засвидетельствовал эти перемены последовательно, поскольку мои окна выходили на другую сторону дома.

На парапете у магазина я увидел веселящуюся компанию подростков, которым было лет по 14-15. Они громко смеялись, один даже сгибался пополам в слегка наигранном экстазе, и каждый был выше меня. Мне в голову пришла глупая мысль, что если кто-то из них прицепится ко мне, например, стрельнуть сигарету и решит меня побить и забрать деньги, то я даже не смогу за себя постоять. Потому что любой из этих сопляков теперь больше меня и сильнее. Но они не обратили на меня внимания, поскольку были увлечены собой.

Я надеялся, что в магазине люди, как и в прошлый раз, не будут меня замечать, ведь все они тоже увлечены собой и своей суетой, но вышло иначе. Я часто ловил на себе недоуменные взгляды и смотрел в ответ, но не из храброго недовольства, а из любопытства – вдруг это окажется кто-то знакомый. Люди сразу отводили глаза, которые начинали лихорадочно бегать, не зная, чем себя занять. Некоторые тут же переводили взгляд на стеллаж с товаром и делали вид, что их там что-то очень заинтересовало. Знакомых среди них я не увидел и лишь один раз возле кассы заметил соседа с другого подъезда моего дома. Но он стоял боком, когда я проходил, и не смотрел в мою сторону, впрочем, этот старик мог бы меня не узнать и в обычном состоянии, как это уже бывало.

Я понимал, почему теперь мне не избежать интереса окружающих. Понимал, как странно выгляжу со своим ростом в 145 сантиметров и фигурой худощавого взрослого мужчины. Ведь в пропорциях я остался таким же и никак не походил на карлика с их длинными туловищами и короткими ногами. Возможно меня могли принять за ребенка, но… Я ощупал свое лицо и с ужасом вспомнил, что уже неделю, как не брился. В зеркале я не обратил на это внимания! Если бы хоть побрился, то может и сошел бы за ребенка, хотя вряд ли с моим взрослым лицом и залысинами. Но как теперь я выгляжу с щетиной!

Мне стало стыдно, да так, что захотелось сквозь землю провалиться. Интересно, сколько эти люди будут меня помнить?

Я постарался отвлечься от этих мыслей и сосредоточиться на покупках, и продолжил толкать перед собой тележку, продвигаясь между стеллажами. Тележкой стало сложнее управлять, она казалась мне огромной, и я действовал неуклюже.