Меня уже не существует

А может, просто позвонить в больницу в регистратуру и изложить все, как есть?! Но они же подымут меня на смех, даже старый товарищ мне не поверил.

Нет, нужно вызвать скорую помощь! Выдумать что-то, пусть приедут, а я им предъявлю документы, в которых указан мой прежний рост, вот они и пригодятся. Но что будет дальше? Предположим, я вынесу этот позор, они серьезно отнесутся к ситуации и увезут меня. Пусть это и маловероятно, но даже если я пройду первую инстанцию, впереди меня будет ждать еще масса врачей, каждому надо будет все объяснять, снова и снова переживать унижения. Они будут нервно смеяться, не знать, как реагировать, не понимать, что делать и в итоге все равно не смогут мне помочь. А мне во всей этой одиссее придется видеться не только с врачами, я буду проходить бесчисленные коридоры больниц и поликлиник, где полно народу и все будут на меня таращиться! Нет, я этого не вынесу. Нужно обдумать другие варианты.

У меня сложилось ощущение, будто раньше я находился в полусне и особо не беспокоился о происходящем. Словно отринул это от себя, не пускал заразу в сердце. Маялся по квартире часами, размышлял о всяком разном: что чувствуют и понимают деревья, что чувствую, а что понимаю в окружающем мире я, есть ли высший разум. Нафиг мне это надо? Все эти мелочи просто позволяют закрыть глаза на главную проблему.

Спустя некоторое время мне пришлось признать, что до этого я не был настолько слеп и глух к творящемуся со мной, как мне сперва показалось. Что не случилось такого контраста, кардинального сдвига, которым я подспудно желал поощрить свое нынешнее рвение. Все же я метался из стороны в сторону, с серьезным лицом чеканил шаги по прихожей и проматывал в голове разные вероятности. Пытался убедить себя, что я выдержу все тяготы и унижения, если что-то предприму. В итоге в порыве гнева я растрощил хлипкий стул, который стоял возле входной двери наверно еще до моего рождения. Меня охватило бешенство, я захотел выбежать из квартиры, покинуть эти стены, которые всегда были для меня родными, а теперь стали тюрьмой. Последним прибежищем, финальным заточением. Захотелось выйти на улицу и бежать, куда глаза глядят, втягивая носом холодный свежий воздух и чувствуя, как свобода вливается в меня с каждым шагом, с каждым размеренным вдохом.

Я достал пиво из холодильника, пошел на балкон и закурил. Открыл обе рамы, высунулся на улицу и, отводя сигарету в сторону, чтобы дым не перебивал наслаждения, стал вдыхать мокрый ноябрь, который пахнул уже почти по-зимнему. Холодный ветер обжег непокрытые руки, я был в одной футболке, но в остальном я ощутил прилив положительных эмоций. Чувство легкой радости, вытесненное, дремавшее, неожиданно вернулось и выставило свои сенсоры. Но оно оказалось мимолетным и быстро рассеялось. Похоже, настало время резких перепадов.

Я попытался продолжить решать свою проблему, искать выход, но мысли стали вялыми. Стоило мне начать, как передо мной вырастала стена, и если пять минут назад я набрасывался на нее, вооруженный молотом упрямства, то теперь я царапал грубую кладку голыми ослабевшими руками. А что было за стеной? Сейчас за ней была непостижимость.

Мне пришлось признать, что я не найду выход. По крайней мере сейчас. Вот так грубо и прямо. Иногда нужно уметь признать свое бессилие, ведь на самом деле в жизни мы не так уж много контролируем, как нам хочется думать.

Еще мне пришлось признать, но теперь с радостью, а не с горьким цинизмом, что мои размышления о чувствах и тому подобном мне необходимы. Пусть они не решают насущной проблемы, но надо же за что-то цепляться, а к ним я тянусь непроизвольно, сам по себе. К тому же это далеко не худший якорь среди бушующего моря жизни, которое швыряет нас по событиям и выводам, словно щепку по волнам.

Раньше я думал, что таким якорем может служить любовь и семья. Якорем, который приведет меня в более стабильные воды с умеренными всплесками, которые только и будут существовать для необходимого баланса, чтобы я совсем уж не заскучал. А я, вопреки привычному старанию удержаться на штормовой поверхности, которое обычно отнимает все силы, закреплюсь на своем надежном якоре среди спокойных вод, откуда буря будет лишь маячить в отдалении на горизонте, и смогу заглядывать в морские глубины. Умиротворенно созерцать со своей скромной шхуны кишащих там животных, коих я раньше не замечал.

Меня всегда восхищало, что некоторые люди могут прожить в одном браке всю жизнь, по пятьдесят лет и больше. С одним человеком, у которого они засвидетельствовали практически все изменения – и физические, и моральные, и духовные. Сохранение такой единой константы мне всегда казалось уделом людей стойких и положительных. Разумеется, в детстве я не понимал, но уже подсознательно чувствовал, что именно это является самым крепким якорем в море жизни.

Со временем я стал это осознавать, но лишь сейчас понял, что данное убеждение сформировано старыми установками и некоторым идеализированием их. Мы смотрим на выцветшие черно-белые фотографии, на молодых и красивых людей, которые воспринимаются нами еще красивее из-за того, что мы их видели только дряхлыми и морщинистыми. И нам кажется чудесным, что они от той точки А до этой точки Б постоянно были вместе, любовь, выдержанная временем, всегда восхищает, она считается самой великой любовью. Это действительно похвально, но обезоруженные, растаявшие под натиском результата, мы не часто задумываемся – сколько раз за все эти годы они хотели друг друга бросить. Сколько раз доходили до точки кипения, тихо, у себя в душе, так ни с кем и не поделившись. Сколько в этих отношениях было искренности, а сколько компромиссов, порой незаметно переходящих с чьей-то стороны (или даже с обеих сторон) в потакательство и подыгрывание, чтобы не раскачивать лодку. Сколько в решениях не уходить, оставаться вместе – было любви, а сколько психологической привычки, усталости перед конфликтами, боязни остаться одному, желания стабильности. Сколько наконец было вместо любви давления общества с его вековыми правилами и традициями, давления хороших примеров, которые всем по душе (не обязательно из вне, а и изнутри, в облике собственных сформированных понятий); давления тяжелой жизни, при которой наличие поддержки настолько ценно, что может замаскироваться и заменить любовь. Так не врут ли они нам с этих старых фотографий, вводя в заблуждение? Не знаю, но думаю, что если бы любовь и все остальные факторы можно было положить на весы, то они бы часто качались не в ее пользу. Я не говорю, что всегда, уверен – существуют браки, где любовь перевешивает все остальное, но их гораздо меньше, чем браков с сорокалетним стажем.

А наше поколение впитывает из всего этого лишь монументальный результат, а не последовательность и нюансы, и огорчается из-за недолгих отношений, из-за браков в пару лет. Повсеместная нестабильность, которая ведет к внутренней дисгармонии, стимулирует искать ответы в прошлом, идеализировать прошлое, создавая опору в стремительном настоящем. Но не на все вопросы ответит прошлое, как бы заманчиво ни выглядело наше единение с ним, все-таки далеко не любые (даже обширные) проблемы общества ходят по кругу и имеют искаженные отражения в глубине веков. Нет, нынешняя шаткость семейного гнезда, туманное будущее – это цена свободы и возможности искать свою любовь, пробуя отношения на вкус. Цена той здоровой вольности, большей легкости поступков, всего того, что в прежние времена скрывалось за печатью мнимых пороков. Но еще живо в нас эхо былых традиций и это порой создает внутренний конфликт. И стремление к идеализированному якорю, который в том виде, в каком нам представляется – почти никогда не существовал. К спокойным водам, которые по сути (независимо от того, насколько хорош шанс, подброшенный волной) могут быть доступны лишь тем, кто изначально обладает некой гармонией души. Поскольку без этой гармонии душа все равно не приживется в спокойных водах, захочет снова назад, туда, где штормит. Потом наступит дезориентация от непонимания собственных желаний, от смятенья чувств и изматывающего анализа. А после – тоска и раздражение от того факта, что душа в неистовстве, когда по всем признакам окружающей реальности она должна наполниться заветным счастьем. Ведь нет печали более мерзкой, чем печаль без внешней причины, идущая изнутри, на которую мозгу не удается ответить самому себе «почему вдруг так тошнотворно все вокруг». В такие моменты человек испытывает двойное давление из-за неуместности и необоснованности данной грусти, и чем лучше слажена у него жизнь по внешним показателям, тем сильнее это давление. И если внутренняя дисгармония у этого человека настолько сильна, а печаль по некой душевной предрасположенности приходит часто, то он соответственно часто пребывает под гнетом этого двойного давления, подолгу может жить в таком состоянии. И тут порой даже удачный случай не в состоянии переломить этот ход вещей. Хотя человек вполне может продолжать стремиться к жизни в спокойных водах, не сознавая, что неспособен ее прожить.

11

Все-таки Влад пришел. Очевидно, то обстоятельство, что он на какое-то время начисто забыл лучшего друга – настолько его шокировало, отпечаталось в памяти, что теперь даже той неведомой силе, стирающей воспоминания, он был не подвластен. По крайней мере на ближайшие сроки, пока еще свежи эти ощущения, и я часто занимаю его мысли.

Я аккуратно подрезал рукава своего гольфа и штанины, чтобы они не висели, и побрился, надеясь, что без щетины друг узнает меня быстрее. Так странно, даже не удобно было водить огромной бритвой по лицу. Чистить зубы большой щеткой. Дотягиваться до душа, который висел теперь слишком высоко на своем штыре, и я решил, что лучше класть его прямо в ванной, иначе в следующий раз я рискую к нему не дотянуться. Все предметы вокруг преобразились, стали другими.

Влад сказал, что зайдет в восемь и последние 15 минут я метался по квартире. После закурил на кухне у форточки и ждать стало полегче.

Раздался звонок в дверь. Мой друг любил опаздывать, но сегодня пришел вовремя.

Я затушил окурок в банке из-под сардин, что служила мне пепельницей, и бросился к входной двери. Открыв старую хлипкую внутреннюю, я посмотрел в глазок бронированной. Влад стоял с серьезным, спокойным лицом, ни тени улыбки. С упавшим сердцем я открыл дверь.

– Влад, ты только не пугайся.

На его лице отразилось удивление и ужас, рот открылся. Он смотрел на меня сверху вниз и не шевелился.

Мне было сложно выдавить хоть слово, и я молчал, стоя на пороге и дожидаясь, когда минет его первый шок. Спустя секунду я обнаружил, что вытянулся во весь рост, чтобы казаться выше. Всеми фибрами души я хотел хоть как-то скрасить этот тяжелый для себя момент.

– Ну заходи, сколько можно там стоять, – неуверенно сказал я, отступая в квартиру.

Еще мгновение друг оставался на месте, а после бросился бежать к лестнице.

– Влад, постой! – крикнул я, вернувшись на порог.

Уже схватившись за перила, он замер и обернулся. Лицо еще больше исказил ужас. Я никогда не видел его в таком состоянии, никогда не видел таким большим, и на какой-то миг я даже засомневался – Влад ли это на самом деле? А в его глазах напротив промелькнуло некое узнавание, словно до этого он вообще был без понятия – кто перед ним. Это узнавание своей ничтожной малостью кольнуло меня в сердце, вместо радости я испытал отчаяние, а оно быстро улетучилось с лица моего друга, оставив там только страх. Может в нем на секунду ожило множество воспоминаний?

Что бы там ни было, оно рассеялось и Влад побежал вниз по лестнице, перепрыгивая через одну-две ступеньки и врезаясь в стены.

– Подожди! – крикнул я, выбегая из квартиры. – Влад!

Я оперся на перила и еще раз выкрикнул его имя. Отчаянно, истерично, и сам испугался своего вопля.

– Неужели ты?.. – тихо добавил я, но не договорил.

Еще некоторое время я слышал его удаляющийся топот и шуршание куртки. Потом раздался металлический лязг захлопывающейся двери подъезда.

Я побрел назад в квартиру и подумал, что у всех глазков на моем этаже сейчас, вероятно, сгрудились соседи, привлеченные моим криком, и наблюдают за странным карликом на тускло освещенной лестничной площадке.

Кто это? Почему он заходит в ту квартиру? А кто там живет? Да что-то не припомню.

Ах, да какая разница! Они все равно об этом завтра забудут. Я сейчас могу помочиться им на двери и возможно кто-то выйдет дать мне в морду, но все равно потом об этом не вспомнит и будет только диву даваться – откуда у него пятно на обивке.

«Я могу теперь делать, что угодно. Для мира меня уже не существует» – мрачно подумал я, заходя в квартиру и закрывая за собой дверь.

12

Сигареты Влад все-таки забыл купить, хоть я и напоминал ему об этом, когда мы созванивались за пару часов до встречи. Либо они у него были с собой, хотя через плечо у него висела лишь маленькая сумка, куда блок просто не влез бы. Сложно данную забывчивость приписать к аномальной, но все же я думаю, если бы нам удалось поговорить, то, когда я бы спросил:

– А где сигареты? Я же просил тебя взять два блока.

Он бы удивленно пожал плечами и сказал:

– Ты просил? Странно, я такого не помню.

Уверен, что так бы и было.

Сейчас я не беспокоился из-за того, что мне рано или поздно придется выйти в магазин. Мои мысли поглотила сама эта необыкновенная аномалия, ведь в ней скрывалось еще много загадок.

Во-первых, если всерьез задуматься, то как это вообще возможно – кого-то заставить забыть другого человека? Ведь память, сознание – это не склад с отдельными файлами, как мы любим иногда сравнивать. Все переплетено между собой, любая ассоциация может вызвать воспоминание. Бывает в каком-то месте, среди смешения красок наше восприятие поймает определенный оттенок и начнет взывать к некой атмосфере, скрывающейся за ним, обращать туда свое сознание и пытаться разобраться, с чем это связанно, с какой ситуацией. Словно луч фонаря, бороздящий темную комнату забытых чувств, так и не перешедших на вербальный уровень, но жаждущих, чтобы их нашли. А за этими чувствами могут скрываться воспоминания, зарытые так глубоко, что если бы мы не набрели на этот окольный путь, то никогда бы их не обнаружили. И как это все можно вырезать, будто стереть файл на компьютере, ведь такие вещи не поддаются никаким математическим вычислениям. А может это сделали не математически, а совершенно иным способом, нам абсолютно недоступным? Но тогда эта сила должна хорошо разбираться, как у людей в голове все устроено, и суметь препарировать нас.

Но каков результат? То есть, как это видится со стороны забывшего? Он просто об этом не задумывается и чувствует себя спокойно. Или есть ощущение, что кто-то покопался в твоей голове, ощущение провалов в памяти. А как быть с совместными воспоминаниями? Человек их полностью забывает или думает, что проживал эти события без меня?

Полагаю, в таком случае гораздо проще с дальними знакомыми, убрать-то нужно не многое. Ведь и в обычной жизни мы забыли массу людей, с которыми когда-то недолго общались. Но как быть с Владом? С ним у нас полно ярких совместных воспоминаний, особенно за последние годы, когда мы еще сильнее сдружились. Неужели все это может просто испариться? Это же целый кусок жизни!

С другой стороны, что мы вообще помним? Кусок жизни пройден, в памяти он сжимается в смутный сгусток, обволакиваемый одной-двумя титульными картинками, и что-то подправить в этом сгустке может оказаться не так сложно, жизнь-то менять не надо.

Когда мы проводим вечер в большой компании, то мы же не смотрим все время на одного человека, даже если это самый близкий друг. И если стереть эпизоды взаимодействия с ним, то общее, потускневшее со временем, воспоминание о конкретном вечере не особо потеряет. К тому же, если человека ничего в данном воспоминании не смутит, то он и не станет в нем копаться. Оно промелькнет несколькими подсознательно выбранными бликами, смешается в сквозной образ-эмоцию и вернется туда, откуда пришло.

Вечера, проведенные вдвоем, часы, наполненные упоительным общением, с частым нашим спутником – алкоголем. Как быть с ними? Ведь благодаря этому общению мы уже заплели столько ассоциаций, что по многим поводам можем вспомнить друг друга. И здесь уже не получится просто стереть взаимодействие со мной, Влад же не мог проводить это время сам. Тут нужно убрать общее послевкусие со всеми вытекающими. Нужно убедить человека в том, что этих вечеров не было.

Но, может, я переоцениваю воздействие этого послевкусия. Может, я просто более чуткий и подверженный его влиянию. Ведь если допустить, что этой силе удалось так ювелирно вынуть из памяти людей некие эпизоды, то она способна изъять и целый сгусток, осторожно отрезав все ассоциативные нити, тянущиеся к нему из разных сторон. И оставить человека разве что в смутном недоумении, если он случайно нащупает один из самых толстых ассоциативных канатов, тянущийся теперь в пропасть забвения.

Но вследствие этого меня беспокоит одна мысль. Она саднит сознание, словно разбитое колено.

«А вдруг для Влада все это имело не такое глубокое значение? Вдруг наша дружба значила для него меньше, чем для меня? И именно поэтому с ним удалось провернуть такую операцию»