Меня уже не существует

Разумеется, за первый раз мне не удалось все унести. Еле дотащив домой кульки, в которые я и так загрузил слишком много, я даже не стал раскладывать еду в холодильник, а просто оставил кульки в прихожей, чтобы у сомнений и стыда не было ни единого шанса мной завладеть.

Во второй раз уже было полегче. Хоть поведение людей ничуть не изменилось, я стал относиться к этому спокойнее, потому что в этом уже не было обжигающей новизны. Я пытался ничего не забыть по покупкам, хотя в голове все время вертелась мысль – что будет, если я встречу кого-нибудь из знакомых? Я хотел кого-то увидеть, чтобы проверить их реакцию, проверить – не забыли ли они меня. Но в какой-то степени я очень боялся встретить знакомых, а тем более друзей, поскольку понимал, что вполне возможно увижу на их лицах то же отстраненное недоумение без привязки к личности, как и на лицах всех остальных.

Но я никого не встретил и по мере завершения покупок чувствовал себя все лучше, отдаваясь потоку собственных действий. Отдаваясь ручейку времени, несущему меня из туманного леса со смутно и грозно проглядывающими деревьями событий и вероятностей, в озаренную солнцем приятную гавань с четкими контурами моей деятельности. По сути я не испытал счастья (скорее эхо ранее испытанного), но ярко вспомнил само это чувство, когда оно неожиданно захлестывало и весь мой мир выстраивался в ряд передо мной, слаженно взаимодействовал, и я становился королем всего, что вижу. Есть в этом доля самолюбования. Ведь в такие моменты радуешься гармонии между внешней реальностью и собственным восприятием ее, в противовес привычному расслаиванию по ничего не значащим событиям, которые тебя колотят из стороны в сторону, трусят и гремят, словно ты гвоздь в ведре. И вместо ритмичных лязгов ты слышишь лишь отзвук своего беспорядочного и бессмысленного шума. Такое счастье возникает в основном не из каких-то обстоятельств и тем более не из сознания, его формирует само «чувство счастья», которое из нас постучалось наружу, подгоняемое непостижимой циркуляцией чувств, и выплеснулось на все обозримое, заражая все вокруг своим блеском. Сами предметы и события окружающего мира, как были холодными и безразличными к человеку, так и остались.

Об этом я думал уже дома, когда раскладывал еду в холодильник, и чувство радости, которое по сути было основано на мелочи, показалось мне большим из-за контраста после стресса. Оно ощущалось внезапным и далеким, словно постучалось не из меня самого, а из параллельной Вселенной.

6

Уже вечерело и мое настроение давно испортилось. Радость резко сменилась печалью, по закону баланса циркулировала вглубь, уступая место своей противоположности. И все теперь окрасилось в грубые бесцветные тона, хотя я понимал, что действительность осталась прежней. Меня раздирало горькое одиночество, мне неимоверно хотелось с кем-нибудь пообщаться, просто поболтать о чем-то приятном. Почувствовать, как чья-то чужая душа тянется ко мне сквозь пустое пространство, разливает на меня свое тепло, и на миг мы сливаемся в танце воображения и слов, а весь остальной мир служит нам лишь сменной панорамой, как в компьютерных играх. И я бы отдавал свое тепло, был живым и заинтересованным, ведь все это само по себе выработается в нужный момент. Выходит, я хотел не столько получать тепло, сколько быть вовлеченным в сам процесс, чтобы излучать его. Чтобы отвердеть и сиять, а не быть потухшим и размякшим.

Но больше всего меня сейчас беспокоило не одиночество, а неприятное осознание, окончательно пришедшее ко мне в этот вечер. Осознание, что, несмотря на уникальные события, которые со мной происходят, моя печаль вызвана не только ими. Что она все равно бы пришла на смену радости, просто оделась бы в другие обстоятельства. И пусть она была бы не такой острой, ведь события оказывают на нее какое-то влияние, но все-таки печаль – это то, что существует само по себе и под свой такт подстраивает наше восприятие. Поэтому, не будь данного происшествия, сегодня вечером, а может завтра утром я бы все равно грустил. По какой-то другой причине (или вообще без причины, как часто бывает), правда не так сильно.

Разве что некое счастливое обстоятельство или хорошая новость изменили бы это и отсрочили грусть. Но ведь, чем дольше занимают нашу душу положительные эмоции, тем сильнее потом обрушивается печаль. Чем дольше она вылежится в тени, тем больнее жалит.

С другой стороны – чего расстраиваться, ведь все мы знаем, что ее, как и все другое, не искоренить из спектра наших чувств, это необходимый противовес радости. Жаль только, что она гораздо сильнее сознания, а не наоборот. В моменты печали разум зачастую старается раскрасить потускневшую действительность, начинает заваливать сухими фактами твоих удач и положительных сторон жизни (логическая сухость которых очевидно проигрывает чувству грусти, и в таком калейдоскопическом перечислении – мало способна на призыв настоящей радости). Или пытается объяснить тебе, где ты сейчас находишься и что можешь сделать, дабы исправить внутреннее состояние. Но почти всегда разум проигрывает, печаль побеждает только время.

В период своего апогея грусть, как и радость, устанавливает тотальный контроль над нашим восприятием внешнего мира. И пусть рационально мы понимаем, что мир это никак не меняет, для нас не существует реальности, отдельной от собственного восприятия ее.

Лишь изредка какой-то случай врывается к нашим чувствам и наводит там полный беспорядок. И хоть, когда мы сливаемся с этим потоком, сильные эмоции обескураживают нас, и мы хотим вернуться к прежней последовательности, систематичности, вопреки нашим желаниям, мы порой в такие моменты ощущаем себя полностью освободившимися и наиболее живыми.

Но сейчас не предвидится никакого необычного случая, и придумать себе приключения я тоже не могу. Слишком замкнуто мое нынешнее положение, чтобы что-то могло органично вплестись в него из вне. Потому я сделал себе ужин и сел кушать. Не перед компьютером, как любил делать, а просто на кухне, где я ел редко.

Все было большим – вилка, тарелка, любой другой кухонный инвентарь, с которым приходилось иметь дело. Сидя на табурете мне не надо было склоняться над тарелкой, как раньше, поскольку теперь моя голова не особо возвышалась над столом. Порции тоже стали меньше. Поначалу я в слепом отчаянии подумал, что если заставлять себя есть, как прежде, то я скоро приду в форму. Или это хотя бы затормозит процесс. Но ничего не вышло, эти вещи оказались никак не связаны. После еды я чувствовал тяжесть, раздутость живота, словно проглотил кирпич, а процесс продолжался своим чередом. Поэтому я сдался и стал сокращать порции в связи с текущими потребностями.

После ужина я открыл бутылку коньяка, которую купил себе в награду за преодоленные трудности. На закуску нарезал сыра. Первая рюмка показалась уж слишком обжигающей, а вкус немного странным. Наверно потому, что коньяк у меня ассоциировался с совершенно другим времяпровождением, ведь я никогда не пил его в одиночку. Хотя тоскливыми вечерами меня иногда подмывало нарушить эту привычку.

Уже больше трех лет, с тех самых пор, как мама съехала к новому мужу, я живу в этой квартире сам и до недавнего времени испытывал второй этап радости от своего положения. Поначалу я вообще был счастлив. Чувствовал себя освободившимся, думал, что часто смогу приводить девчонок. Квартира чистая, деньги, чтобы закрывать базовые потребности у меня есть. Но все вышло гораздо сложнее и в итоге за эти три года лишь несколько раз мои связи с девушками заканчивались в постели, и только один раз это были продолжительные отношения.

Помню, спустя полгода, а может и меньше, мне стало в тягость жить одному, хотелось слышать шум человеческой жизни. Я долго мучился, не знал куда себя девать, старался поменьше оставаться дома, но потом привык. И оторвав уши от постоянного стрекотания (которого мне и на работе хватает), от шума и поверхностных бесед, я полюбил свое одиночество. Мне стало с собой не скучно, а в общении я начал быть избирательней. Людей, с которыми мне интересно и которым, видимо, интересно со мной, теперь по пальцам пересчитать, поскольку, как мне не приятно это признавать, в ином случае от контакта я чаще испытываю раздражение, чем удовольствие. А раньше-то я не особо задумывался – действительно ли мне интересно с тем или другим, мне нужен был сам факт общения, нужна была эта вода из колодца чужих жизней.

Я никогда бы не подумал, что стану таким одиночкой в свои 25 лет. Пару раз я говорил об этом своему лучшему другу Владу и смеялся, но в глубине души я понимаю, по крайней мере с недавних пор, что моя радость от одиночества – на самом деле цинизм, основанный на отчаянии. Отчаянии, что с возрастом взаимоотношения между людьми стали такими сложными, словно все мы надели резиновую химзащиту и с осторожностью проходим возле друг друга. Отчаянии, что мой внутренний мир часто желает выплеснуться, но не находит в других чаши, способной выпить этот глоток, и сам не может стать такой чашей. Отчаянии, что нельзя четко определить, кто в этом виноват – я или другие, потому что причина во всех нас и всегда разная. Она дробится на бесчисленные нюансы, как и все остальное в многослойных и противоречивых человеческих натурах. А цинизм заключается в том, что где-то все это понимая, я с высоко поднятым подбородком несу свое одиночество, словно только его и желаю.

Но честности ради стоит подметить, что редкое хорошее общение, которое сейчас происходит, безусловно намного глубже и интересней любого общения, которое было когда-то. Потому что с годами мой внутренний мир стал обширней, мысль идет дальше, и чтобы чем-то поделиться теперь нужно открывать больше дверей, которые имеют привычку консервироваться, приученные к замкнутости. И когда это удается, ты испытываешь особое удовольствие. Когда получается предать словам ощущения и переживания, парящие далеко за пределами вербального восприятия, но при этом давно тобой замеченные в глубинах и закоулках собственной души. И облачившись в слова они вдруг обретают форму, становятся более понятными, просеянными через символы словесного обмена, и вследствие внутренний мир лучше структурируется (по крайней мере та его часть, что была высказана, всплывает на поверхность проанализированного и начинает жить там в новом амплуа) и постепенно еще больше расширяется, поскольку любое проанализированное со временем образует новые глубины. Выходит, что мы стремимся выплеснуть свой внутренний мир в чаши чужих душ наиболее для того, чтобы в этом процессе лучше понять себя.

Выпив третью рюмку, я ощутил легкое опьянение.

«Как-то рановато. Но с другой стороны алкоголя мне теперь нужно меньше, как и всего остального» – подумал я и усмехнулся.

Выпив четвертую – большую рюмку, которую неудобно было обхватывать губами из-за изменившегося размера – я решил, что надо бы остановиться, если не хочу потом ползти до кровати.

Я закурил прямо на кухне возле окна, не утруждая себя путем на балкон, и выглянул в форточку на звездное небо. Я сразу же вспомнил звезду из своего сна, ее синеватое сияние и меня в очередной раз охватило дежа вю. Мне казалось, что я где-то уже ее видел, но не просто на небе, задрав голову, так почти все звезды похожи друг на друга, а гораздо ближе. Ее образ взывал к каким-то ассоциациям, которые бесформенным пятном залегли глубоко на дне сознания.

И вдруг я вспомнил, как в детстве я с папой наблюдал за этой звездой в лесу. Мы приехали с телескопом, была теплая летняя ночь и мы много часов подряд изучали разные объекты, ловили их, убегающих по небосводу, и среди всего прочего следили за этой звездой. В окуляре телескопа она своим сиянием вытесняла черноту космоса и заполняла собой наблюдаемый кусок пространства. Тогда мне тоже показалось, что я там, рядом с ней, настолько она была яркой и близкой, гораздо ближе всего другого, что мы рассматривали. И я вспомнил, как она называлась. То была Вега – альфа созвездия Лиры, которая где-то в четыре раза больше нашего Солнца. Любые другие характеристики я забыл.

Я отправился к компьютеру и зашел в интернет. Мне хотелось узнать все про эту звезду.

В «Википедии» была большая статья. Я начал читать, но меня одолевало нетерпение. Я проскакивал целые предложения, жадно проглядывал статью глазами, словно выискивал какую-то необычайно важную информацию.

Просмотрев до конца, я налил себе еще одну рюмку и вернулся к компьютеру. Выпил за два глотка, разглядывая фотографии Веги и закусил кусочком сыра. Захотел покурить и, вопреки собственным правилам, решил сделать это прямо в комнате возле компьютера. Я сбегал за сигаретой и пепельницей, закурил, допил каплю коньяку на донышке рюмки и стал еще раз просматривать статью, отводя сигарету в сторону, чтобы дым не попадал в глаза, и ощущая, что подыгрываю некоему образу, сложившемуся у меня в голове.

Вега находилась от нас на расстоянии 23-х световых лет, что очень близко по космическим меркам, некоторые звезды, что мы можем видеть невооруженным глазом – на тысячи световых лет дальше. И она действительно была в четыре раза больше Солнца. Вега – одна из самых ярких звезд на нашем небосводе, неудивительно, что мы ее тогда приметили. Это была белая звезда, гораздо жарче Солнца, с температурой поверхности от 10 до 20 тысяч Кельвинов. Достаточно молодая – около 3-4 миллиардов лет.

«То есть даже Земля появилась раньше» – подумал я.

Вокруг Веги был синеватый ореол. Все совпадало, но когда я смотрел на фото, то не сказал бы, что это именно та звезда, которую я видел во сне. Фотография казалась такой скупой.

А вообще странно, что мне снится именно эта звезда. Может, когда я наблюдал за ней в телескоп, что-то оттуда наблюдало за мной? По неведомым причинам запомнило меня и теперь использует в своих целях? Непостижимых для сознания человека целях. Может, оно собирало информацию, и я как раз попался под руку, еще тогда – 12 лет назад?..

7

Я забыл купить сигареты!

Я обнаружил это только что и сейчас, куря уже вторую почти подряд и стоя возле окна, наблюдал, как мокрое серое утро завладело улицей. Ночью прошел дождь и был сильный ветер, так что с деревьев облетело еще больше листьев. Он перешел в морось, а ветер поутих, но почти голые, коричнево-черные, скрюченные ветки продолжали покачиваться, ища спасения, в мириадах крошечных капель.

Из года в год на протяжении сотен лет почти каждое дерево переживает одни и те же стадии умирания и возрождения. Они повторяются регулярно, без исключений, но интересно – знают ли об этом сами деревья? Или каждую осень это для них стресс и крах всех надежд, а каждую весну – радость и вера в будущее, словно все происходит впервые. А может это для нас данный процесс однотипный и предсказуемый, потому что мы обладаем хорошей памятью и наблюдаем за этой проблемой со стороны. А для них это всякий раз новый путь, преисполненный множеством неожиданных деталей, ведь погода не идет по одному сценарию, всегда есть минимальные отличия, только исход один – настает зима. Но эти отличия так запутывают деревья, что пока они приспосабливаются, то забывают об исходе или начинают верить в другой.

А возможно ли где-то во Вселенной гораздо большее сознание, которое с легкостью сплетает недоступные для нас причинно-следственные связи и обладает лучшей памятью, в которой не затираются малейшие колебания души, прохождения по всем тонкостям и изгибам парадоксальной человеческой личности. И не кажется ли такому сознанию отличия наших жизней банальными и однотипными?

Нет, это все тот же поиск Бога – пытаться приписывать свои качества и видение мира другим сущностям. Если такое сознание и существует у каких-нибудь инопланетных рас, то устроено оно совершенно по-иному, там не похожее на наше поле символов, ценностей и мыслительных столпов. И вряд ли они нас поймут, разве что станут изучать.

А деревья не испытывают эмоций, у них нет сознания, лишь примитивные инстинкты, так что нечего всюду себя приравнивать. Мы одинокие в своем роде, даже если Вселенная перенаселена другими существами.

Я снова подумал о сигаретах. Надо что-то решать! Запасов хватит на дней 11-13, я вчера очень много выкурил под выпивку. Но через 11-13 дней мало ли что будет? Я уже…

Я померил рост, оказалось меньше чем 143 сантиметра. В таком положении каждый день промедления сулит новым позором, новым стрессом, и вообще… Я не хочу думать, что будет через столько дней, их окутала отравленная неизвестность. Поэтому надо идти сегодня, пока еще та одежда, которую я нашел, будет сидеть в пору. Но как себя заставить?

Меня мучило похмелье. Я вчера себя предостерегал, но все равно напился, притом малым количеством. И если после подъема меня только сушило, то теперь, после второй сигареты, разболелась голова и мысли стали путаться. Я не мог взять себя в руки и заставить выйти на улицу сейчас, поэтому решил лучше поесть и еще немного вздремнуть, к тому же только 8 утра. А подумаю об этом потом.

8

После сна я стоял в узком проходе между прихожей и кухней и думал, бессознательно направив взгляд на двери кладовки, что расположилась в углу возле ванной. Две старые, выкрашенные белой краской деревянные створки снова выросли, как когда-то в детстве. Я посмотрел на стену напротив туалета и увидел кусочки намертво приклеенной затвердевшей бумаги по горизонтальным сторонам выцветшего на обоях прямоугольника, и вспомнил, что раньше здесь висела карта мира. Ребенком я любил ее разглядывать и даже сейчас хорошо помню расположение стран. А папа любил указывать на какую-то страну и сообщать о ней что-нибудь интересное и важное, всегда подмечая, что все в мире необычайно разное. Я далеко не полностью понимал его истории, папе не очень-то удавалось перейти на язык ребенка, на понятные мне простые символы. Мама, если слышала наш разговор, то часто говорила ему:

«Ты слишком сложно объясняешь»

Но я кричал, что мне все понятно и требовал еще. Думаю, что я действительно понимал больше, чем предполагала мама, или удачно подменял неясную информацию на модели тогдашнего мышления. А папа был только рад рассказать больше, в этом он был хорош. Он был нарцисс, но с нами проявлял весьма мягкий нарциссизм, и если рядом не было человека его уровня интеллекта или такого же нарцисса, но поглупее, то с его количеством знаний всем это шло только впрок. Жаль правда, что во многом другом папа был рассеянным, халатным, а порой даже эгоистичным. Может, неправильно вспоминать плохое, но нужно быть честным перед собой и перед ним, неважно – жив человек или мертв. Честность не оскорбит его память.

Я вернулся мыслями к карте и меня снова захлестнула ностальгия. Я погладил пальцами стену и в голове прострелила безумная идея – приклеить сюда бумагу (только где же найти такой большой лист?) и попробовать нарисовать карту по памяти. Словно опять нарисовать свое детство, восстановить его по деталям. Снова окунуться в страну непонятных чувств и ярких эмоций, откуда я навсегда уехал, нахлобучив на себя ворсистое мешковатое пальто цинизма, и попытался вместить сотни акров пространства волшебной страны детства в грубый чемодан взрослой осознанности. Пространство смялось в чемодане, но может, если мне удастся вернуться в эту страну, если получится найти ее с помощью карты… Хотя, конечно, полностью вернуться у меня не выйдет, это глупо. Однако, если удастся пролететь над ней на высоте птичьего полета, то я смогу лучше разглядеть эти сотни акров пространства. Смогу осветить их, погрузившихся во тьму забвения. Разумеется, у меня не получится раствориться в этом мире прошлого и даже породниться с ним, но возможно, мой чемодан взрослой осознанности расширится и кривые линии сжатого пространства в нем слегка распрямятся.

В связи с этими мыслями я вспомнил, как в детстве я упирался ногами и руками в стену возле туалета и в стену, где висела карта, и карабкался вверх. Взгляд мой при этом всегда был направлен на кладовку, я не смотрел на нее, просто она была перед глазами и вид белых створок с меняющегося по высоте ракурса отпечатался в зрительной памяти.

Я уперся ногами и руками в противоположные стены и попробовал подтянуться вверх, держась на упоре. В какой-то момент мне удалось, но потом силы мне изменили и я неуклюже опустился на пол. Да уж, хоть в размере я и уменьшился, но детская гибкость ко мне не вернулась.

И вдруг перед глазами у меня снова встали двери кладовки, только с большой высоты, когда я вскарабкался между стенами почти до потолка, и за этим образом скрывалось что-то еще. Что-то смутное, но интересное и важное, целый спектр удивительных событий… какой-то сон. Перед мысленным взором возникли некие туманные обрывки, настолько неясные, что сознанию не получалось их уловить, они просачивались через его сети. Космический корабль… возле нашего дома… должен нас забирать…

Я вспомнил! Это был сон, который снился мне в далеком детстве, когда мне было лет восемь, может восемь с половиной, как мы любили считать в том возрасте. Но во сне я был старше, мне было лет 12-13. Мы сидели с мамой и папой в комнате перед телевизором и смотрели какой-то фильм. За окном уже стемнело. На мне был надет черный гольф с горловиной, который я проносил в детстве много лет – это я точно помню. Тот самый гольф, что я вчера надел для похода в магазин, я и сейчас в нем! Вдруг на улице прямо перед окном в воздухе завис космический корабль… нет, светящийся круглый объект, полностью сотканный из яркого синеватого света. Просто я знал, что это космический корабль. А еще я знал, что они прилетели забрать нас на другую планету, потому что Земле в ближайшее время грозит уничтожение, и они собирают определенных людей, чтобы увезти с собой до того, как это произойдет.

Как я это узнал, почему мы попали в данную касту «определенных» и что произошло сразу после этого – я уже забыл. Помню только, как потом я стоял в узком проходе между прихожей и кухней, а мама суетилась, собирая вещи, которые мы возьмем с собой в полет. И я от нечего делать, снедаемый ожиданием, вскарабкался вверх, упершись в стены, и смотрел на белые створки кладовки. И старался запомнить этот момент, вместить в него всю мою земную жизнь, думал о том, как это окажется от меня далеко. Да и не просто от меня, оно вообще исчезнет, навсегда разрушится, Земли ведь не будет. А я полечу в совершенно другой мир, за много световых лет отсюда, скрытый в глубинах космоса. Невообразимый, ничем не напоминающий Землю, в малейшей детали он будет иным. Что ждет меня там?