Бичам велел ждать долг в прихожей.
Спустился в бар, «Мицне» налил,
но так при этом скорчил рожу,
как будто взял залог негожий
иль отродясь вина не пил.
Сам Чича был обескуражен
и, поместив бичей в карман,
встал у дверей заместо стражи.
(Хоть в мире должности нет гаже,
чем сторожить чужой чулан).
Часы пробили полночь. Пьяный
ломбардщик с тогой входит в дом.
Гроза бессмертных, Чича, рьяно
со всех углов и из чулана
в него небесный мечет гром.
Дымят тяжелые портьеры.
В огне трещит ломбардный стол.
Повсюду острый запах серы,
и гарь, и чад превыше меры…
Ломбардщик спит, упав на пол.
Бичи в кармане, задыхаясь,
прогрызли дырку и – бежать,
на змей и гадов натыкаясь,
о чьи-то кости спотыкаясь
и поминутно зарекаясь
отныне тоги воровать.
Обращение
Опять дурман, трава сухая…
Опять шаман, сплетая вязь,
бормочет что-то и вздыхает,
в расшитой тоге хоронясь
от ветра мокрого и снега.
Левее – рваные бичи.
Ломбардщик им за пивом сбегал
и чуть сердешных подлечил.
Поддав, они глядят на тогу:
– Ну, не видали отродясь!
Шаман, чудак, позволь потрогать,
нельзя ведь жить загородясь
от мира этакой расшивой.
Хоть ты умнее, коль плешивый,
но не сердись, дадим совет:
блажен кто пьет, кто трезвый – нет.
Кончай летать к чужим планетам —
там не отыщешь жизни суть.
Пусть мы разуты и раздеты,
но мы нашли к блаженству путь.
Шаман, прервав беседу с богом,
оборотил свой взор к бичам…
Они, как пасынки природы,