Путь Смолы

Смола с блаженным взглядом повернулся к товарищу. Судя по его взору, он либо ни о чем не думал, либо думал о всем сразу, и объять его мысли, как-то упорядочить и проанализировать не представлялось возможным.

– У тебя башка-то хоть маленько варит? – не унимался Була.

– Ни че у него не варит, – сказал Шпала, – он вообще сейчас среди нас самый счастливый. Как в одной песне:"Амнезия, амнезия, все позабыл я, и мне теперь не страшно".

Слова Шпалы заставили Коляна призадуматься, если, конечно, это значение было применимо по отношению к Коляновым мыслительным процессам. Точнее одно слово "варит". Это слово он знал, и знал, что оно обозначает. Как известно, при амнезии исчезают все события, произошедшие в прошлом с пострадавшим, но все общие понятия, обозначения и действия в памяти остаются, но опять же без всяких нюансов. Именно поэтому слово "варит", произнесенное в отношении головы, поставило Коляна в тупик, являясь подобным нюансом, а точнее сленгом. Как Смола ни пытался, но понять, как башка, то есть голова может варить, не мог. От этого его перекоротило еще больше, чем товарищей от убийства и погони. Он стал улыбаться еще шире, и теперь уже реально был похож на блаженного деревенского дурачка.

– Давай нажремся, – неожиданно предложил Була, – напряг снимем, авось и че умное в голову придет.

– Так-то я, ты знаешь, за сухой закон и ЛТП, но реально ситуэйшн давит, стоит расслабиться,– поддержал товарища Шпала.

У Коляна согласия никто не спрашивал, впрочем, он и не был против, толком не понимая, чем и как хотели нажраться друзья.

Когда напиваешься – проблемы исчезают, отходят на второй план. Ты как бы растворяешься в алкоголе, плавно, благодушно, радостно. И упаднические мысли сменяются возвышенными, яркими, как акварельные рисунки ребенка, такими же непонятными, но наивно счастливыми. Тебе легко, ты сияешь, только жаль, что твое сияние не передается окружающим, они обычно против и сильно раздражены. Ну и пусть, главное, что неприятности кажутся уже не такими неприятными и находятся решения любых проблем. И ты свободен, абсолютно свободен.

Проблема на что выпить, преобладающая в среде любителей и профессионалов этого дела, перед молодыми людьми не стояла, зато стояла другая проблема – где выпить. Возвращаться в город желания не возникало, пить в машине на обочине федеральной трассы чревато последствиями, свернуть в лесок, значило заночевать в машине, что не сильно радовало, особенно Булу с его габаритами.

Неподалеку виднелись крыши частных домов пригородного поселка под обиходным названием "Пьяный", что вполне соответствовало желанию и устремлениям бандитов. Решено было свернуть в его сторону, там затариться водкой, а по возможности и найти место для ночлега.

В любом городе, на его окраине, есть особый район либо пригородный поселок, имеющий некоторые особенные характерные признаки и в значительной степени отличающийся от всей остальной благопристойной части города. Этот район под завязку заполнен наркоманами, алкоголиками, люмпенами всех мастей и видов. Удивительно, но никто их специально не переселял и не собирал как бы в некую резервацию для отбросов общества. Образовывались подобные неблагополучные общежития сами собой, в силу многих очевидных и не очень причин. Конечно, белые, серые и черные риэлтеры внесли свою лепту в образование местного этноса, но главным все же являлись удаленность от центра и культурно-экономическая состовляющая. Ну насчет удаленности от цивилизации вам охотно объяснят папуасы Новой Гвинеи, перед тем как зажарят и съедят, а вот что касается культуры и экономики, то тут вопрос не столько в их отсутствии или убогости, сколько в своеобразной уникальности относительно общеизвестных ценностей (что духовных, что материальных) цивилизованного мира. В чем уникальность, спросите вы, убогое и быдловатое всегда было, таким и останется. Но нет, скажу я вам, уникальность хотя бы в том, что убогие быдлы есть и в цивилизованном обществе, но своей культуры и экономики они не создают, а пользуются все теми же достижениями цивилизованного человечества, отчего правда культура и экономика порой кажутся неполноценными. Наивно будет полагать, что прямой отпечаток на культуру и экономику аборигенов наложили исключительно видимые состовляющие, такие как время, строй и внутренняя политика государства, все гораздо глубже и сложнее. Ценности складывались десятилетиями, да и что греха таить, веками, кочевали от поколения к поколению, меняя лишь географические координаты. Ощущая себя некой дискомфортной исключительностью, отторгнутой центром и цивилизацией, новоявленный абориген быстро перенимал законы логики данной местности. Логика была совсем не женской, прямолинейной и жесткой, иначе не выжить. Типа, догадайся сам, что я имел ввиду, тут не катило. Тут редко посылали на три буквы, поскольку за слова требовалось отвечать. Товарно-денежные отношения часто заканчивались мордобоем, а люди нетрадиционной сексуальной ориентации отсутствовали в принципе. Здесь царствовали блатные мелодии и наркоманский рэп. Окультурившиеся шансон и хип-хоп это где-то там, в центре, а здесь убитый депрессив, в трех аккордом и стихотворном исполнении, однако он не слезливый, он даже очень веселый, поскольку в противном случае абориген обречен на вымирание. А абориген вопреки всей цивилизованной логике жил, жив и будет жить, несмотря на все катаклизмы, происходящие с ним и со страной.

"Пьяный" поселок был вечно пьян в силу традиций и исторически, не сам район, конечно, а народ, его населяющий. Знал поселок и лучшие времена, но тогда он назывался не пьяным, а поселком рабочей молодежи. Было это в далекие то ли Хрущевские, то ли Брежневские времена. Но с тех пор многое, если не все изменилось. Дома аборигенов захирели, единственный клуб сгорел, а все более менее перспективные кадры покинули родные края, в поисках более счастливой доли. Рабочая молодежь постепенно вымирала от старости, образовавшиеся пустоты заполнились безработными алкоголиками и наркоманами, с единственной перспективой скорого получения вида на жительство на кладбище. Преобладали все же алкоголики, наркотики дорого стоили, а с учетом специфики экономики денежные средства у аборигенов присутствовали не всегда, поэтому наркоманы тоже предпочитали переселяться в более экономически развитые районы, в поисках лучшей доли. Оставались разве что уж совсем законченные, не способные уже к перемещению на значительные расстояния тела. Перекос в пользу пьющих накладывал свой отпечаток на культуру и экономику. Скажем так, экономика была менее криминальной, чем в районах, заселенных наркоманской гопотой. Преобладала здесь, как сами понимаете, культура "бытовухи", грабеж был делом из ряда вон выходящим и популярностью не пользовался. "Рабочая молодежь" получала пенсию, безработный абориген колымил у "молодежи" по хозяйству, чем и жил, на что и пил. Местный участковый больших проблем с таким контингентом особо не знал, все было очевидно и предсказуемо до безобразия, загадочных и ужасных преступлений не совершалось, поэтому, в силу большого количества свободного времени и плохого примера, участковый тоже пил горькую фактически беспробудно, и как Аниськин таскал в кобуре огурец, на случай нежданного нападения стакана. Залетные гости и туристы случались редко, встречали их без всякой агрессии и недображелательства, часто даже душевно, но в основном инфантильно, руководствуясь изрядной долей пофигизма. Поселок состоял из сорока домов, большинство из которых грозили развалиться в ближайшую неделю. Грозили еще с социалистических времен, но не разваливались благодаря различным подпоркам, ядреному мату и вечному авось. Культурными центрами здесь являлись магазин и кабинет все того же сильно пьющего участкового. Рейсовый автобус из города доезжал пять раз в сутки, жизнь по-своему кипела и бурлила, работы не было, да никто к ней сильно и не стремился, со светлым будущим была та же ерунда, но в целом все было до отвратительного о'кей в глазах пьяного аборигена, он не жаловался и не критиковал власть, ввиду, как правило, отсутствия главного предмета критики, телевизора. В сущности, в каждом городе, как я уже говорил, есть подобный район, так что более подробно его описывать не имеет особого смысла.

Бандитов не слишком смущало неблагополучное настоящее поселка. В жизни, пусть и не такой длинной, они успели повидать многое, ко всему Була был родом из вымирающей деревни, где положение вещей ни чем не лучше, если не хуже.

Машина с трудом по бездорожью доехала до ближайшего дома. Дальше товарищи ехать не рискнули, поскольку на их взгляд непроходимое бездорожье еще только начиналось.

Небольшой приземистый домик, вросший в землю, скорее напоминал партизанский блиндаж, с маленькими окошками-бойницами, отсутсвующей трубой, видимо топился по-черному, и полуразрушенным крыльцом. Ограда вокруг дома присутствовала местами, из трех некогда бывших хозяйтвенных построек в наличии было одна целая семьдесят пять сотых, то есть одна целиком, половина второй и двадцать пятая часть третьей. Подобная архитектура слегка поразила друзей, особенно впечатлительного Коляна, но ничего удивительного на самом деле не было – зимы холодные, дров не хватало. Любой художник девятнадцатого века счел бы за счастье иметь такую натуру, при изображении реализма жизни крепостной глубинки. Но молодые люди художниками не являлись, так что дом, исключая хоз.постройки, особых эмоциональных всплесков не вызвал.

Була вышел из машины. И сразу же встретился с одним из местных жителей. Им оказался общипанный, видимо, сбежавший прямо со стола повара дохлый петух. С бешенной скоростью, не взирая на лужи и буераки, он гнался за курицей. Судя по всему, кавалер не соответствовал имиджу куриного принца и поэтому не вызывал в наседке ответных чувств, чем и заставил ее пуститься наутек. Лысый петух оказался упорным кавалером, пару раз он догонял курицу и запрыгивал на нее, та кудахтала, выпучив глаза, не сдавалась и что есть мочи неслась дальше. Что поделаешь, природа безжалостна – лысый не лысый, инстинкт брал свое.

– О, блин, че он такой лысый!?– удивленно уставился на петуха Була.

– Это его к смертной казни через бульон приговорили, – высунувшись из окна машины, сказал Шпала, – а сейчас он при исполнении последнего желания.

– Ну тогда не стоит ему мешать, – захлебываясь в смехе, изрек Була. – Поиметь бабу перед смертью это по понятиям.

– Перед смертью не натрахаешься, – неожиданно перефразировал внезапно возникшую в голове пословицу Колян.

– Ну да, ты прав, мой больной брат, – поддержал его Шпала, – поздно пить боржоми ливерной колбасе.

Була, более не отвлекаясь на общипанного секс-гиганта, прошлепал по жидкой грязи к дому и постучал в окно-амбразуру.

Дверь открылась почти сразу. На пороге возник пожилой представитель местного этноса мужского пола. Он вполне соответствоал своему дому, выглядел как партизан, не мывшийся и не брившийся уже несколько месяцев. Застыв на пороге в немом благообразии, он с благодушно-лучезарной улыбкой уставился на гостя. Расстояние от него до Булы составляло метра три-четыре, но и на таком удалении перегар, исходивший от хозяина, сражал наповал. Молодой человек после мощной атаки устоял на ногах, но дышать стал через раз.

Дед почесал бороду и произнес:

– Хлопцы, купите Ваську.

Була тоже почесал подбородок, но на предложение деда не отреагировал. Зато отреагировал Шпала, еще больше высунулся из машины и громко поинтересовался:

– Какого Ваську, дед?

– Петуха моего.

– Лысого, что ли?

– Это ты лысый, а он общипанный, – философски заметил дед. – Его прическа следствие непреодолимых жизненных обстоятельств.

– Так значит он у тебя "зк". Ну тогда респект и уважуха реальному пацану. Статья-то какая? Надеюсь, не изнасилование, а то по его повадкам…– усмехнулся Шпала.

– По твоему только у "зк" непреодолимые жизненные обстоятельства, приводящие к насильственному облысению, – возразил дед. – Жизнь сложная штука, и когда и по какому поводу ты попадешь в кастрюлю с кипящей водой, одному Богу известно.

– Да ты, дед, философ, – резюмировал Шпала.

– Хе, философ…бери выше, друид, – дед хитро улыбнулся. – Тут как, либо ты из кастрюли ешь, либо в той кастрюле плаваешь. А я вот не ем и не плаваю.

– Колдун значит, – вмешался в разговор Була.

Сам ты колдун, – недовольно буркнул дед. – Я борец с тьмою. Всю жизнь мастером света проработал.

– Электриком, что ли?

– Тьфу ты, ему про Фому, он про Ерему. Сантехником. "Сан" по-английски солнце, а техник то же что мастер. Сантехник получается мастер солнца. А солнце – это свет.

– И с какою же тьмою сантехники-друиды борятся?– удивленно поинтересовался Була.

– С засорами канализации жизни человеческими экскрементами, – гордо заявил дед.

– В таком разе ты либо ассенизатор, либо маньяк социопат, – сказал Шпала. – С ассенизатором все понятно, золотарь профессия полезная, хоть и неблагодарная. Но судя по твоему общипанному петуху, ты все-таки маньяк. Сколько человеческих экскрементов мочканул, давай, дед, колись…

– Тьфу ты, – дед Шпаловскими умозаключениями остался недоволен. – Короче, Ваську берешь?

– Да ладно, дед, я шучу, друид так друид, переночевать пустишь? – спросил Шпала.

Дед сощурил глаза, почесал бороду и сказал:

– Что поставишь?

– Три бутылки. Вместе выпьем, а Ваську на закусон пустим, – ответил Шпала.

– Это как, – абориген состроил наивно-испуганные глаза, – Ваську под нож?!

– Так я не понял, дед, – вмешался в разговор Була, – ты же сам нам только что его продавал?

– Одно дело продавать, другое резать, я ж друид, – городо сказал дед и выдавил слезу. – Он же чего такой общипанный…Я его зерном, облитым водкой накормил, чтоб порадовался малость, он вырубился. Я думал сдох, по пьяне общипал, тут он и очнулся, а резать уже рука не поднялась. Жалко, цыпленком еще на руках носил…

– Дед, я вот чую, два пузыря сверху помогут тебе избавиться от комплекса друида, – предположил Шпала.