Уинстон Черчилль. Темные времена

Новым хозяином знаменитого комплекса зданий на Даунинг-стрит в конце мая 1937 года стал Невилл Чемберлен. Черчилль много раз скрещивал шпаги с его отцом и почти сорок лет поддерживал хорошие отношения с его братом Остином, безвременную кончину которого в марте 1937 года сравнивал с уходом своего близкого друга Ф.Э. Смита – «ничто не сможет смягчить одиночество и заполнить пустоту»; для него смерть О. Чемберлена стала событием, после которого «порвалась едва ли не единственная связь со старыми великими временами»

.

Остин и Уинстон не были близки, не считая последних лет, когда они объединили усилия в борьбе против политики разоружения и потакания Гитлеру, но они были удивительно похожи. Оба были сыновьями известных, противоречивых, но популярных политиков. Оба рано начали политическую карьеру, став депутатами парламента до тридцати, а членами правительства до сорока. Оба испытали спад в начале 1920-х и оба набрали былую высоту в 1924 году, чтобы войти в «пустынные» годы через несколько лет. Если бы Черчилль повторил судьбу Остина и также скончался в конце 1930-х, то вряд ли его популярность в истории превышала бы рейтинг Чемберлена-младшего, имя которого мало известно широкой публике. Но Черчилль продолжил путь, и теперь ему предстояло налаживать отношения с очередным представителем знаменитого рода.

Уинстон и Невилл знали друг друга относительно давно – с 1924 года. Особой близости, правда, между ними не было. «Наши отношения, как общественные, так и личные, продолжали оставаться холодными, но в то же время ровными и корректными», – скажет о них Черчилль впоследствии

. У британского политика было двойственное отношение к новому руководителю правительства. На заседании Консервативной партии, когда на обсуждение была вынесена кандидатура нового претендента на столь ответственные посты – лидера партии и главы кабинета министров, Черчилль демонстративно выступил в поддержку Чемберлена. Он отметил, что, несмотря на явные разногласия, у них есть общие ценности и общие стремления. Благожелательное отношение нашло отражение и в одной из статей, которая вышла в октябре 1937 года в Collier's и была посвящена новому премьер-министру

. По мнению ряда исследователей, подобный реверанс был сделан сознательно, с целью показать, что прежние распри были незначительны и вполне можно рассчитывать на Черчилля, включив его в команду

.

Но истинные мотивы Черчилля были не столь однозначны. Он не опустился бы до расточения похвалы хотя бы даже потому, что у него было предостаточно возможностей сделать это раньше. В то же время, разумеется, он хотел, мечтал и жаждал получить место в новом кабинете и искренне полагал, что на этот раз его не оставят без внимания. Он даже отложил свой отпуск в надежде на долгожданное назначение. Но эта надежда опиралась больше на неискоренимый оптимизм, чем на рациональное объяснение реальных перспектив. Он настолько верил в свою звезду, что даже эту кадровую перестановку на политическом Олимпе рассматривал как шанс для себя и просвет в своей карьере. «Я очень рад, что Болдуин ушел», – признавался он друзьям

.

Если же абстрагироваться от эмоций и пропустить ситуацию через жернова холодного разума, то положение для Черчилля было в какой-то степени еще хуже, чем при Болдуине. Основными стремлениями Чемберлена было «ограничение расходов на военные цели», а также «решительное» выступление против «всевозможных чрезвычайных мероприятий»

. Вторая причина касалась личности нового премьера. Среди коллег о Чемберлене сложилось скромное мнение. Все началось с его отца, который считал Невилла «полностью не подходящим для политической карьеры». Не лучше относился к нему и старший брат Остин, который однажды грубо поставил его на место фразой: «Невилл, ты ничего не понимаешь во внешней политике». А Ллойд Джордж считал, что новый премьер не более велик, чем «провинциальный производитель кроватей»

.

Но Чемберлен, этот флегматичный, немногословный, бесстрастный политик, был далеко не так прост. Несмотря на оскорбительные слова брата, он питал искренний интерес к международным делам и верил, что может достичь на этом поприще большого успеха. «В отличие от Болдуина он считал себя способным понять все проблемы Европы и даже всего мира», – проницательно замечал о нем Черчилль

. Кроме того, Чемберлен, стремящийся «осущест-ваять деспотичный контроль над деятельностью многих министерств»

, был упрям, самоуверен, решителен и практически никогда не испытывал сомнений. «Вместо смутной, но тем не менее глубокой интуиции, присущей Болдуину», он был «очень деловитым и целеустремленным человеком, но только в той мере, в какой это отвечало политическому курсу, в который он верил сам»

. Новому премьеру были чужды эмоции, и он не допускал в свою лабораторию власти чувства, предпочитая руководствоваться исключительно логикой. Ему не хватало фантазии и воображения, поэтому он всегда питал нелюбовь к инновациям, ярким личностям и обладателям выдающегося интеллекта.

По этой причине ему чужд был велеречивый коллега с его вспышками, прозрениями и эскападами. Соприкоснувшись с Черчиллем в 1920-х, он первое время пребывал в недоумении, «не зная точно, то ли восхищаться талантами Уинстона, то ли беспокоиться о его импульсивности и скороспелости суждений»

. В дальнейшем Чемберлен определился, предпочитая при упоминании потомка Мальборо вспоминать высказывание Ричарда Халдейна (1856–1928) из асквитовских времен: «Пытаться переубедить Уинстона – что спорить с духовым оркестром»

. Спорить с Черчиллем ни Чемберлен, ни его коллеги по правительству не собирались. Да по большому счету и не могли. «Каждый член кабинета министров будет выступать против назначения Уинстона, поскольку он превосходит их всех по интеллектуальной мощи и опыту», – комментировал ситуацию Ллойд Джордж

.

Двух «Ч» неслучайно называли «антиподами». «Бесцветная политика» Чемберлена зиждилась на «грамотном управлении, компетенции и эффективности», – объясняет французский исследователь Франсуа Бедарида (1926–2001). Он воспринимал решение государственных проблем как «семейное дело», требующее исключительно «особых технических навыков». Политика Черчилля, напротив, отличалась «честолюбием, масштабом, романтикой». «Он верил, что творит историю»

.

Но главная проблема Чемберлена заключалась не в его различиях с более импульсивным и великим коллегой. Главный недостаток младшего сына «Пробивного Джо» состоял в том, что он действительно, как верно заметил его отец, занимался не свойственным ему делом. Но занимался уверенно. Черчилль ошибался, сетуя, что у его коллеги нет «плана» и он движется словно «в тумане»

. Напротив, у Чемберлена была собственная теория деэскалации международной напряженности. До него основополагающий принцип британской внешней политики сводился к балансу сил. Против самого могущественного государства на континенте, которое рассматривалось как потенциальный противник, Британия заключала договоры с другими странами, создавая альянсы для уравновешивания возможных угроз и сохранения стабильности. Чемберлен не верил в баланс, считая его неустойчивой гарантией мира. Также он не верил в международные конференции и Лигу Наций, которые показали свою неэффективность как в части решения вопросов разоружения, так и сдерживания агрессии. Свою внешнюю политику он решил строить на установлении добросердечных отношений и заключении двухсторонних соглашений с каждой из стран Оси: Германией, Италией и Японией.

Учитывая расхождения во взглядах между премьером и Форин-офисом, с приходом Чемберлена к власти последовали кадровые решения. Заместителя главы МИД Роберта Ванситтарта (1881–1957), известного апологета концепции баланса власти, сменил Александр Кадоган (1884–1968)[10 - Ванситтарт был назначен «главным дипломатическим советником правительства Его Величества». Общественности перевод на новую должность был представлен как повышение. На самом деле это была синекура. Ванситтарт, хотя и сохранил за собой свой старый кабинет, был полностью лишен рычагов управления. Даже корреспонденция теперь попадала к нему не сразу, как раньше, а только после прохождения через аппарат Форин-офиса.], а Энтони Идена, выступавшего против союза с Италией, – лорд Галифакс

.

Постановка внешней политики страны в зависимости от налаживания дружественных отношений с потенциальными агрессорами представлялась Черчиллю опасной по двум причинам. Во-первых, искажалось восприятие позиции Германии, особенно когда она говорила о дружбе. Еще в октябре 1937 года он предупреждал, что заявления Гитлера о дружбе означают лишь просьбу «вернуть бывшие колонии», а также дать согласие на «развязывание немцам рук в Центральной и Южной Европе»

. Предоставление подобной свободы Черчилль считал ошибкой, заявляя о недопустимости поддерживать «кипение нацистского котла за счет откусывания территорий» других стран

. Во-вторых, практика заключения двухсторонних договоров и работа с каждой стороной «поодиночке» позволяла Германии стравливать бывших союзников между собой, добиваясь игрой на противоречиях одновременных уступок с одной и с другой стороны

. Причем речь шла не только о Британии и Франции. В 1935 году Гитлер предложил президенту Чехословакии Эдварду Бенешу (1884–1948) поддержку в сохранении целостности его страны в обмен на гарантию нейтралитета последней в случае военного конфликта между Германией и Францией.

В качестве альтернативы и антитезы двухсторонним соглашениям с агрессорами Черчилль предлагал создание «Великого альянса» – союза России, Англии и Франции. По его мнению, в современных условиях «оборона тех или иных районов не может быть обеспечена только местными условиями». Он настаивал на необходимости учета «огромного баланса всего фронта военных действий», что в корне расходилось с азами внешнеполитической парадигмы нового премьера. Правы были родственники Невилла, утверждая, что он не подходит для политика мирового масштаба. Занимая подобное положение, приходится мыслить планетарными категориями и вневременными критериями. Чемберлен же состоялся как личность в бизнесе, пришел в политику из торговли и воспринимал управление государством как управление коммерческим предприятием. Опираясь на свой опыт коммерсанта, он верил в разумный подход, компромисс и то, что всегда есть возможность прийти к согласию, – вопрос лишь во взаимных уступках и цене. Глав государств, с которыми ему пришлось выстраивать отношения, он воспринимал не как диктаторов и вершителей судеб миллионов людей, а как бизнесменов. «У него было свое законченное мнение обо всех политических деятелях того времени в Англии и в других странах, и он считал, что может иметь дело с любым из них», – недоумевал Черчилль, неоднократно заявляя, что люди, с которыми пытался договориться Чемберлен, не понимают ни чести, ни уступок; принципиальным для них является достижение цели, и неважно, какими средствами. Чемберлен с его «ограниченным кругозором и неопытностью в европейских делах оказался настолько самодовольным», что напрочь отмахнулся от предостережения Черчилля: «Реальность гораздо объемнее и сложнее, чем любые из ходов на шахматной доске дипломатии». «Мистер Чемберлен, похоже, не понимает, в насколько злобном мире мы живем», – возмущался Уинстон. Находясь не в лучшем настроении, он назовет нового премьера «муниципальным клерком, наблюдающим за европейской обстановкой не с того конца водосточной трубы», а в другой раз добавит: «В глубине безликой душонки Невилла нет ничего, кроме низкой и подлой капитуляции»

.

В таких условиях и с таким мнением Черчиллю пришлось искать себе место под палящим солнцем изоляции, непонимания и одиночества. «Я пойду своим путем и буду действовать независимо в борьбе за безопасность нашей страны и всей цивилизации», – обозначит он собственную линию поведения в сложившихся обстоятельствах

. Главным же козырем в своей колоде он выберет общественную популярность. Почти сорок лет в политике, почти двадцать опубликованных сочинений, почти десять возглавляемых министерств и ведомств. Для широких масс Черчилль по-прежнему был влиятельной фигурой и представителем истеблишмента. В ноябре 1937 года его пригласили выступить на книжной ярмарке, организованной Sunday Times и Национальным книжным советом. В своем выступлении на открытии выставки он сказал, что «основная миссия торговли книгами заключается в распространении непредвзятых и объективных знаний». По его мнению, «нет ничего хуже, чем вводить в литературу элементы тоталитаризма». «Слава литературы в ее разнообразии», – заявил он, призвав читателей воспротивиться литературе «приукрашенных фактов и тщательно отобранной статистики». «Автор, – утверждал британский политик, который сам сделал свое состояние на литературном труде, – является источником постоянно расширяющегося потока интеллектуальной и коммерческой активности. По этой причине авторы – высокожеланные граждане, их следует холить, почитать и в значительной степени награждать»

.

Помимо знакомства публики со своим мнением относительно книг, не забывал Черчилль и о нависшей над Англией внешнеполитической угрозе. Последняя тем временем становилась все более явной. Новый 1938 год принес Европе очередные неприятные сюрпризы.

Хотя термин «сюрпризы» в этом контексте не совсем уместен. Ничего неожиданного в том, что произошло в 1938 году, не было, если внимательно посмотреть на события двадцатилетней давности, когда в результате заключения Сен-Жерменского и Трианонского договоров было осуществлено разделение Австро-Венгрии на независимые национальные государства. На тот момент, указывал Черчилль, считалось «либеральным политическим курсом» поддерживать стремление входящих во вновь образованные государства народы «вырваться из рамок империи». Но ошибка этого подхода состояла в том, что ни один из этих народов «не обладал достаточной силой или жизнеспособностью для противостояния давлению» извне. В итоге дух сепаратизма привел к тому, что каждая провинция империи Габсбургов заплатила за свою независимость «такими мучениями, которые у древних поэтов и богословов считались уделом лишь обреченных на вечное проклятие»

.

Первой на очереди была «заветная цель» Гитлера

– Австрия, присоединенная к Третьему рейху в марте 1938 года. То, что аншлюс Австрии противоречил международному праву, фюрера не смутило. Но не только его. В Лондоне отказались рассматривать новый успех Берлина как акт агрессии. Чемберлен согласился расплатиться независимостью чужого государства ради сохранения свободы собственного. В его понимании подобная торговля жизнями и территориями называлась «политикой умиротворения». В то время как на самом деле он лишь отодвигал нападение на собственную страну, укрепляя потенциального противника.

Реакция Черчилля была предсказуема. Выступая в палате общин на следующий день после начала аншлюса и победоносного въезда Гитлера в Вену, он заявил, что «трудно переоценить всю серьезность произошедших событий». Нацисты не просто присоединили соседнюю территорию. Они одержали важную стратегическую победу в их «тщательно продуманном и выверенном по времени, поэтапно реализуемом плане агрессии». Вена – это не просто музыкальная столица Европы и город с красивыми архитектурными ансамблями, древней культурой и знаменитыми картинными галереями, «это транспортный узел, связывающий между собой все страны, ранее входившие в состав Австро-Венгерской империи, а также страны юго-востока Европы». «Захватив Вену, – сокрушался Черчилль, – нацистская Германия получила возможность – с помощью военных и экономических мер – контролировать все магистрали Юго-Восточной Европы».

Учитывая одержанную стратегическую победу, наивно полагать, что Гитлер остановит свои притязания. «Германия в ее нынешнем состоянии будет продолжать стремиться к господству над всей Юго-Восточной Европой», – предупреждал британский политик. По его мнению, после падения Австрии значительно ухудшится ситуация для Чехословакии, которая «когда-то была самым развитым промышленным регионом Австро-Венгрии». Отыне Чехословакия находится в военной и экономической изоляции, и без «проведения переговоров с целью реализации мер по обеспечению ее права на использование путей сообщения» это государство вскоре «одним махом может быть полностью отрезано от остального мира»

.

Какой выход из сложившейся ситуации предлагал Черчилль? Объединение народа. «У британской программы перевооружения и британской внешней политики должна быть моральная первооснова, – убеждал он. – Нам нужна цель, которая сплотила бы наш народ, вдохновила его и позволила бы нам заручиться его искренней поддержкой». Также он признал необходимость создания «концепции», которая позволила бы «расшевелить» другие страны. В качестве таковой он предлагал вернуться к идее коллективной безопасности и не только «твердо заявить о нашей приверженности положениям Устава Лиги Наций»

, но и расширить международное сотрудничество, заключив «великий» франко-англо-советский союз.

Чемберлен тоже размышлял над этой идеей. Он беседовал насчет «Великого альянса» с министром иностранных дел Галифаксом, а также передал этот план на рассмотрение начальникам штабов и экспертам внешнеполитического ведомства. Сама идея ему показалась «привлекательной», но ровно до той поры, пока дело не касалось ее реализации. «Достаточно взглянуть на карту, чтобы увидеть, что Франция и мы ничего не можем сделать для спасения Чехословакии от вторжения немцев», – признался премьер-министр своей сестре

.

В этом и заключалась основная ошибка Чемберлена, отказывающегося принимать внешнеполитические и геополитические реалии. Черчилль же продолжал говорить так, как будто война уже началась. «А разве у кого-нибудь повернется язык назвать нынешнюю ситуацию миром? – спросит он во время своего очередного выступления в палате общин в марте 1938 года. – Разве это не самая настоящая война, хотя пушки пока и молчат? Разве в ходе развернувшегося международного конфликта не одерживаются победы и не завоевываются территории? Разве не переносятся границы и не покоряются целые народы?»

. Вспомните Китай, Эфиопию, Рейнскую область. А теперь еще и Австрия. «Когда-то мы твердо стояли на ногах, но стоило нам отступить на пару шагов назад, как мы утратили опору, – не унимался Черчилль. – Стоит нам еще немного попятиться, и мы низринемся в пропасть»

. Он сравнивал свою страну с «коровой, уныло мычащей то в Берлине, то в Риме, в то время как тигр и аллигатор уже приготовились ее съесть»