Любовь куклы

– А вот увидишь…

– И откуда в тебе столько злости, Ираклий? Бес тебя мучит… Живет человек в обители тихо, благородно, никому не мешает, а ты лезешь, как осенняя муха.

– Может, я ему же добра желаю?

Прошло еще дня два. Раз вечером, когда брат Павлин чинил у себя в избушке сети, Половецкий пришел к нему. Он заметно похудел, глаза светились лихорадочно.

– Не здоровится вам, Михал Петрович?

– Нет, так… вообще…

Он сед на лавку и долго наблюдал за работой брата Павлина. Потом поднялся и, молча простившись, ушел. Брату Павлину казалось, что он хотел что-то ему сказать и не мог разговориться.

Через полчаса Половецкий вернулся.

– Брат Павлин, вы скоро кончите свою работу?

– Да хоть сейчас, Михайло Петрович… Работа не медведь, в лес не уйдет.

– Так пойдемте ко мне…посидим… Мне скучно… Да…

Он посмотрел кругом и спросил тихо;

– Брат Павлин, вам бывает страшно? Вот когда обступит темнота, когда кругом делается мертвая тишина…

– Чего же бояться, Михайло Петрович?

– А так… Сначала тоска, а потом страх… этакое особенное жуткое чувство… У вас здесь хорошо. Простая рабочая обстановка…

– Да вы присядьте, Михайло Петрович.

Половецкий сел в уголок к столу и вытянул ноги.

По его лицу, как тень, пробегала конвульсия.

– Надо сети выправить, – говорил брат Павлин. – А озеро встанет – будем тони тянуть… Апостольское ремесло рыбку ловить.

– А ведь рыба чувствует, когда ее убивают?

– У ней кровь холодная, Михайло Петрович. Потом она кричать не умеет… Заказано ей это.

Через час Половецкий и брат Павлин сидели за кипевшим самоваром. На окне в комнате Половецкого начали появляться цветы – астры, бархатцы, флоксы. Он думал, что их приносил брат Павлин, и поблагодарил его за эту любезность.

– Нет, это не я-с, Михайло Петрович, – сконфуженно признался брат Павлин.

– Значит, Ираклий?

– Больше некому… Он у вас руководствует по цветочной части.

Половецкий зашагал по комнате. У него на лице выступили от волнения красные пятна.

– У него всю зиму цветы цветут, ну, вот он и вам приспособил… Уж такой человек.

– Да, человек…

После чая Половецкий достал из своей котомки куклу, с особенным вниманием поправил на ней костюм, привел в порядок льняные волосы и посадил на кровать.

– Нравится она вам? – спросил он, улыбаясь. – Она умеет закрывать глазки и говорит «папа» и «мама».

– Красивая кукляшка, – согласился брат Павлин. – Тоже и придумают… т. е. на счет разговору.

– Самая простая машинка…

Он дернул за ниточку и кукла тоненьким голоском сказала «папа». Брат Павлин смотрел на нее и добродушно улыбался. Половецкий с особенным вниманием наблюдал за каждым его движением.

– Вы ничего не замечаете… особенного? – тихо спросил он.

– Нет, ничего, Михайло Петрович… Так, кукла, как ей полагается быть.

Этот ответ заставил Половецкого поморщиться, и он подозрительно посмотрел на брата Павлина, из вежливости считавшего нужным улыбаться.

– А вы помните этот случай, – с трудом заговорил Половецкий, усаживая куклу на кровать. – Да, случай… Одним словом, когда Ираклий в первый раз вытащил куклу из моей котомки?.. Она валялась вот здесь на полу…

– Как же, помилуйте, даже очень хорошо помнго…

– Отлично… Вы стояли вот здесь у дверей, она лежала вот здесь, и вы не могли её не видеть… да…

Для ясности Половецкий показал оба места.

– Вот-вот, – согласился брат Павлин, не понимая, в чем дело, и еще больше не понимая, почему так волнуется Михайло Петрович из-за таких сущих пустяков.

– Она лежала с закрытыми глазами, – продолжал Половецкий. – Левая рука была откинута… да…

– Вот-вот… Как сейчас вижу, Михайло Петрович. А вы вот об это место стояли…

Половецкий взял опять на руки куклу, показал ее брату Павлину и спросил:

– Вы уверены, что это та самая кукла?

– Та самая…

Этот ответ не удовлетворил Половецкого. Он поставил брата Павлина на то место у двери, где он стоял тогда, положил куклу на пол, придав ей тогдашнюю позу, и повторил вопрос.

– Она самая, – уверял брат Павлин.

– Зачем вы меня обманываете?!.

– Помилуйте…