Любовь куклы

Брат Ираклий молчал, дожидаясь возражений.

– А еще какие грехи у Европы? – спросил Половецкий.

– Есть и еще грехи: осквернение женщины. Тут и дворцы, и железная дорога, и броненосцы, и Эйфелева башня, и подводный телеграфь, а девица осквернена. И таких девиц в Европе не один миллион да еще их же рассылают по всему свету на позор… да.

– Разврат существовал всегда, в самой глубокой древности.

– Разврат-то существовал, но он прятался, его стыдились, блудниц побивали каменьями, а нынешняя блудница ходит гордо и открыто. Где же любовь к ближнему? Где прославленная культура, гуманизм, великия идеи братства и свободы? Вот для неё, для девицы, не нашлось другого куска хлеба… Она хуже скота несмысленного. Это наш грех, общий грех… Мы ее видели и не помогли ей, мы ее не поддержали, мы ее оттолкнули от нашего сердца, мы насмеялись над ней.

В голосе брата Ираклия послышались слезы. По его тонкому лицу пробегала судорога, а длинные руки дрожали.

– Все-таки, наука сделала много, – заговорил Половецкий, глядя на огонь. – Например, нет прежних ужасных казней, как сажанье на кол, четвертование, сожжение на кострах. Нет, наконец, пыток… Человек-зверь еще, конечно, остался, но он уже стыдится проявлять свое зверство открыто, всенародно, на площади. А это много значит…

– Нет, человек-зверь только притаился и сделался хитрее, – спорил брат Ираклий. – Вы только подумайте, что в таких центрах цивилизации, как Париж или Лондон, люди могут умирать с голоду. А всякая новая машина разве не зверь? Она у кого-нибудь да отнимает хлеб, т. е. работу. А польза от неё идет в карманы богатых людей. Египетские работы, про которые сказано в писании, пустяки, если сравнить их с работой где-нибудь в каменноугольной шахте, где человек превращается в червя. И еще много других цивилизованных жестокостей, как, например, наши просвещенные войны, где убивают людей десятками тысяч в один день. Ваша святая наука лучшие свои силы отдает только на то, чтобы изобретать что-нибудь новое для истребления человечества.

– А Наполеон? – с улыбкой спросил брат Павлин.

Брат Ираклий как-то весь встрепенулся и ответил убежденным тоном:

– Наполеон – гений, и его нельзя судить простыми словами. Да… Это был бич Божий, посланный для вразумления погрязшей в грехах Европы.

– Любит он Наполеона, – объяснил брат Павлин, обращаясь к Половецкому. – Нет ему приятнее, как прочитать про этого самого Наполеона.

Время пролетело незаметно. Брат Павлив посмотрел на небо и сказал:

– Пора спать… Часов десять есть.

У Половецкого давно смыкались глаза от усталости, и он быстро заснул. А брат Ираклий долго еще сидел около огня, раздумывая относительно Половецкого, что это за мудреный барин и что ему понадобилось жить в их обители. А тут еще эта кукла… Ну, к чему она ему?

X

Брат Ираклий занимал отдельную, довольно большую келью, служившую и монастырской канцелярией. У него была «мирская» обстановка, т. е. на стенах картины светского содержания, на окнах цветы и занавески, шкафик со светскими книгами и т. д. Впрочем, все это «светское» ограничивалось культом Наполеона: библиотечка состояла исключительно из книг о Наполеоне, картины изображали его славные военные подвиги. На стенах висело до десятка портретов Наполеона в разные периоды его бурной жизни. Но главной драгоценностью брата Ираклия был бронзовый бюст Наполеона со скрещенными на груди руками. Это была своего рода реликвия. Почему и как образовался этот культ, трудно сказать, и сам брат Ираклий вероятно, мог бы объяснить меньше всех.

– Ты бы выбросил эту дрянь, – советовал игумен, когда по делу приходил в келью Ираклия. – Не подобает для обители…

Брат Ираклий упорно отмалчивался, но оставался при своем. Игумен его, впрочем, особенно не преследовал, как человека, который был нужен для обители и которого считал немного тронутым. Пусть его чудит, блого, вреда от его причуд ни для кого не было.

Второй слабостью брата Ираклия были газеты, которые он добывал всеми правдами и неправдами. В этом случае он считал себя виноватым и хитрил. Он даже выписывал свою газету, которую получал на имя одного городского знакомого. Для брата Ираклия было истинным праздником, когда он из Бобыльска получал с какой-нибудь «оказией» кипу еще нечитанных газет. Этот заряд газетного яда он проглатывал с жадностью, как наркотик. Читать приходилось украдкой, по ночам, с необходимыми предосторожностями. Начитавшись, брат Ираклий испытывал жгучую потребность с кем-нибудь поделиться почерпнутым из газетного кладезя материалом, но братия состояла из еле грамотных простецов, и жертвой являлся безответный брат Павлин.

– Ничего я не понимаю… – кротко признавался брат Павлин. – Темный человек…

– А ты слушай, – настаивал брат Ираклий.

– Только не говори мудреных слов, Христа ради. Может быть, и слушать-то тебя грешно… Вот ежели бы почитал божественное…

– Нет, ты слушай!.. Какая теперь штука выходит с немцем… Ох, и хитер же этот самый немец!.. Не дай Бог… Непременно хочет завоевать весь мир, а там американец лапу протягивает, значит, не согласен…

Появление в обители Половецкого дало брату Ираклию новую пищу. Помилуйте, точно с неба свалился настоящий образованный человек, с которым можно было отвести душу вполне. Но тут замешалась проклятая кукла… Заведет брат Ираклий серьезный разговор, Половецкий делает вид, что слушает, а по лицу видно, что он думает о своей кукле. И что только она ему далась, подумаешь!.. Раз брат Ираклий пригласил к себе Половецкого напиться чаю. Это было после ночной беседы на острове. Половецкий сразу начал относиться к брату Ираклию иначе.

– Вот посмотрите, Михаил Петрович… – говорил брат Ираклий, с гордостью указывая на своих Наполеонов. – Целый музей-с. Одобряетес?

– Дело вкуса… Лично я в Наполеоне уважаю только гениального стратега, а что касается человека, то он мне даже очень не нравится.

– Очень даже напрасно-с… Великого человека нельзя судить, как обыкновенного смертного. Ему дан дар свыше… И угодники прегрешали, а потом искупали свою вину великими подвигами.

Между прочим, одно пустое обстоятельство привлекло Половецкого к брату Ираклию, именно, будущий инок с какой-то болезненной страстностью любил цветы, и все обительские цветы были вырощены им. Половецкому почему-то казалось, что такой любитель цветов непременно должен быть хорошим человеком.

– Значит, по-вашему, Наполеон просто гениальный разбойник, Михайло Петрович?

– Около этого…

– Так-с… А как понимать по-вашему господ американцев?

Половецкий уже привык к неожиданным вопросам и скачкам мысли в голове брата Ираклия и только пожал плечами.

– Американцы – негодяи!.. – решительно заявил брат Ираклий, дергая шеей.

– Я не понимаю, какая-же тут связь: Наполеон и американцы?

– А есть и связь: Наполеон хотел завоевать мир мечем, а гг. американцы своим долларом. Да-с… Что лучше? А хорошие слова все на лицо: свобода, братство, равенство… Посмотрите, что они проделывают с китайцами, – нашему покойнику Присыпкину впору. Не понравилось, когда китаец начал жать янки своим дешевым трудом, выдержкой, выносливостью… Ха-ха!.. На словах одно, а на деле совершенно наоборот… По мне уж лучше Наполеон, потому что в силе есть великая притягивающяя красота и бесконечная поэзия.

Они наговорились обо всем, т. е. говорил собственно брат Ираклий, перескакивая с темы на тему: о значении религиозного культа, о таинствах, о великой силе чистого иноческого жития, о покаянии, молитве и т. д. Половецкий ушел к себе только вечером. Длинные разговоры его утомляли и раздражали.

Брат Ираклий, проводив редкого гостя, не утерпел и прокрался через кухню в странноприимницу, чтобы подсмотреть, что будет делать Половецкий. В замочную скважину брат Ираклий увидел удивительную вещь. Половецкий распаковал свою котомку, достал куклу и долго ходил с ней по комнате.

– Ты довольна? – говорил он таким тоном, как говорят с маленькими детьми, – Тебе хорошо здесь? Ах, милая, милая…

Потом он усадил ее на стол, а сам продолжал ходить.

– Ты у меня маленькая язычница… да?.. – думал Половецкий вслух. – Нет, нет, я пошутил… Не следует сердиться. Мы будем всех любить… Ведь в каждом живет хороший человек, только нужно уметь его найти. Так? бесконечная доброта – это религия будущего и доброта деятельная, а не отвлеченная. Ты согласна со мной? Так, так… сейчас человек хуже зверя, а будет время, когда он сделается лучше.

– Да он сумасшедший!.. – в ужасе решил брат Ираклий, стараясь уйти от лвери неслышными шагами. – Да, настоящий сумасшедший… Еще зарежет кого-нибудь.

Из странноприимницы брат Ираклий отправился прямо к игумену и подробно сообщил о сделанном открытии. Игумен терпеливо его выслушал и довольно сурово ответил:

– Не наше дело… Худого он ничего для нас не делает. Человек сурьезный! А что касается этой куклы, так опять не наше дело. Донос-то послал, что-ли?

– Как же, отправил-с…

– Вот это похуже куклы будет… В тебе бес сидит.

Брат Ираклий ушел ни с чем, обдумывая, как написать второй донос, чтобы он попал в самую точку.

XI

Самым неприятным временем в обители для Половецкого были большие годовые праздники, когда стекались сюда толпы богомольцев, а главное – странноприимница наполнялась самой разношерстной публикой. Даже в корридоре и на кухне негде было повернуться. В качестве своего человека в обители, Половецкий уходил на скотный двор к брату Павлину, чтобы освободить свою комнату для приезжих богомольцев. Брат Павлин ютился в маленькой каморке около монастырской пекарни. Здесь всегда пахло кожей, дегтем, веревками и дрочими принадлежностями конюшенного хозяйства.

– Потеснимся как-нибудь, – извинялся каждый раз брат Павлин. – В тесноте да не в обиде…