Любовь куклы

– Да… т. е. хуже… Ах, ради Бога, не пытайте меня?!.. Какое вам дело до меня?

– Извините, я это так-с…

– Вы понимаете?!.. – продолжал Половецкий, снова начиная шагать по комнате. – У меня была дочь… маленькая девочка… и… о, Боже мой, Боже мой!.. На моих глазах, у меня на руках начинал погасать свет сознания… Почему? Как? На основании каких причин? Я ее по целым дням носил на руках, согревал ее собственным дыханием, а она уходила от меня все дальше, дальше, в тот неведомый никому мир, где сознание уже не освещает живую душу… Нет, сознание являлось отдельными вспышками, как блуждающий болотный огонек… И когда? Когда она брала на руки свою куклу… Между ними была какая-то таинственная связь… это необъяснимо, но я это чувствовал… Понимаете вы меня? Да, вот эта кукла вызывала последние отблески сознания, как горные вершины отражают на себе последние лучи догорающей зари. И свет погас… о, Боже мой! Боже мой!.. Зачем я это говорю вам?!..

Брат Ираклий сидел, сгорбившись, и слушал. Он умел слушать.

– Вы любили когда-нибудь женщину? – в упор неожиданно спросил его Половецкий.

Брат Ираклий испуганно выпрямился и посмотрел на Половецкого непонимающими глазами.

– Я? Нет, не случалось…

– Самое лучшее… Это обман чувств, иллюзия… Зачем я вас спрашиваю об этом?

– Нет, отчего-же… Я еще не инок, а только на послушании, как и брат Павлин. По-моему, вы все, т. е. мирские люди – не уважаете женщину…

Половецкий остановился и с удивлением посмотрел на брата Ираклия. Это был совсем не тот человек, которого он себе представлял и которого видел эти дни.

VIII

В обители было тихо. Это была чутко-дремлющая, жуткая тишина…

Половецкий прожил в обители уже целый месяц и чем дольше жил, тем точно дальше уходил от неё. Это было странное, двоившееся чувство, в котором он не мог дать себе отчета. Ему казалось, что монахи сторонятся его, как чужого человека. А между тем, у них была своя жизнь, и они понимали друг друга с полуслова. Какая то стена отгораживала Половецкого от внутреннего мира этой монашеской крестьянской артели. Собственно даже не было и монахов в общепринятом смысле, а просто самые обыкновенные крестьяне в монашеском платье. У обители существовала своя живая связь с окружающим крестьянским миром. Каждый день у обительских врат появлялись крестьянские телеги. Большинство приходило пешком. У каждого было свое дело. Стояла страдная пора, и попусту никто не отрывался от работы. Половецкого особенно поразил один бородастый типичный мужик, приехавший верхом. У него было такое простое славное русское лицо.

– Мне бы игумна повидать… – обратился он к Половецкому.

– А что? – невольно спросил тот.

– А так… поговорить… Значит, сын, большак, помер… Двое ребят осталось… жена…

Игумен принимал всех и во всякое время. Мужик прошел в игуменскую келью, и Половецкий видел, как он возвращался через полчаса, шагая по монастырскому двору тяжелой мужицкой походкой. Он шел, держа шапку в руках, и встряхивал головой, в которой, видимо, плохо укладывались слова пастырского утешения. Он неторопливо отвязал свою лошадь, тяжело подпрыгнул на нее и с трудом сел. Половецкий долго смотрел, как он ехал, болтая руками и ногами.

Между прочим, особенностью обители «Нечаянные Радости» было то, что в ней редко можно было встретить профессиональных странников и богомолок, за исключением праздников.

– Наша обительская пища скудная, вот и нечего здесь делать, – коротко объяснил брат Павлин. – Да и богатых богомольцев совсем мало бывает…

Месячный срок пребывания Половецкого прошел очень быстро.

– Вам уж пора домой, милостивый государь, – с обычной дерзостью заявил брат Ираклий. – У нас устав…

Половецкий отправился переговорить с о. игуменом и предложил уплатить деньги.

– Мне хотелось бы пожить у вас еще с месяц, если конечно, это вас не стеснит…

– По уставу не полагается, Михайло Петрович. А денег мы не принимаем, тоже по уставу… Для этого при странноприимнице есть кружка.

– Но ведь я могу заболеть, о. Мисаил?

– Конечно, можете…

– Я и сейчас серьезно болен…

– Дело ваше. Я не гоню, а только устав… Хотя апостол Павел и сказал, что по нужде и закону пременение бывает. Мое дело сказать вам…

Половецкий ушел от игумена ни с чем. Брат Ираклий уже поджидал его с торжествующим злорадством.

– Возжелали прельстить инока златом? Совершенно напрасно-с… У нас устав. Есть, конечно, один способ… да… Отправляйтесь в Бобыльск денька на три, а потом и начнете снова свой месяц в обители.

– Благодарю вас за хороший совет…

Брат Павлин взглянул на дело гораздо проще и посоветовал оставаться в обители без всяких объяснений.

– А там видно будет, что и как, – прибавил он с кроткой улыбкой. – Ведь вы даже работали на обитель, так что к другим нельзя приравнять.

Половецкому сделалось грустно. Куда он мог идти? Такого места не было… Он уже начинал свыкаться с обительской тишиной, с длинными монастырскими службами, с монастырской работой, которую вел под руководством брата Павлина. Всего больше ему нравились рыбные ловли на озере, хотя летом рыба и ловилась плохо.

В дальнем конце озера было несколько болотистых островков, обложенных озерными камышами. Сюда Половецкий и уезжал с братом Павлином иногда дня на три. Они ночевали под открытым небом около огонька, а в ненастную погоду укрывались в шалашике из еловых ветвей, прикрытых сверху берестой и еловой корой. Наступала уже осень, дни делались короче, и Половецкий с наслаждением проводил около огня целые часы в созерцательном настроении. Ах, как все прошлое было далеко-далеко… Кругом ни души. Ночная тишина нарушалась только ропотом озерной волны да гомоном разной птицы, гнездившейся по камышам. Брат Павлин в эти моменты делался как-то особенно разговорчив, вернее сказать – он любил думать вслух. Эта детски-чистая душа воспринимала впечатления природы с каким-то религиозным экстазом и видела везде Бога, везде чудо и везде несказанное словом поучение.

– А человеку все мало… – думал вслух брат Павлин. – А человек все неистовствует в своей неистовой слепоте… да. Приезжал к нам в обитель года два назад один старичок и навел сомнение. Очень даже вредно говорил. «Вы, говорит, спасаете душу, значит хотите непременно быть лучше других, и ваше монашеское смирение паче гордыни». Потом много говорил вредного на счет нашей монагаеской одежи и пищи… Зачем вот мы рыбу едим. «Человеку, говорит, этого нигде не указано». С ним сцепился Ираклий и начал говорить от писания, а старик ему наоборот: «Все это, говорит, надо понимать иносказательно». И даже весьма ядовитым оказал себя, т. е. старичок. По писанию совсем загонял нашего Ираклия… А как вы полагаете, Михайло Петрович, на счет этой самой рыбки? Ведь она тоже чувствует, хотя сказать этого и не умеет…

– Право, не знаю, брат Павлин. По-моему, дело совсем не в том, во что человек оденется и что он ест. Важно то, как он вообще живет, а еда и платье пустяки.

– Вот, вот… У нас есть и деревенская поговорка такая: рыбку-то ешь, да рыбака не ешь.

– Если кто может обойтись даже без рыбки – отлично. Я уверен, что в будущем не будут есть ни мяса, ни рыбы, потому что это несправедливо, но дело все-таки не в этом. По-моему, это мести лесенку с нижней ступеньки…

– А я опять так думаю, Михайло Петрович: ну, хорошо, никто не будет есть говядину, а куда же тогда скот денется? Зачем же я буду даром кормить бычка или свинушку?.. Куда, например, денутся лишние петушки, которые ежели сверх числа? Ну, на быке еще можно и ездить, и землю пахать, а на петухе или на свинье далеко не уедешь.

– Тогда превратятся в дикое состояние, как сейчас есть дикие олени или дикия утки и разная дичь.

– А что-же, ведь в самом деле все возможно, Михайло Петрович!.. И даже очень просто…

Эта мирная рыбная ловитва была нарушена неожиданным появлением брата Ираклия. Возвращаясь на свой остров вечером, когда все сети были выметаны, Половецкий заметил горевший у их балагана огонь. Не нужно было говорить, какой гость пожаловал. Брат Павлин только угнетенно вздохнул, предчувствуя неприятность. Действительно, это был брат Ираклий, сидевший около костра.

– Вы это зачем пожаловали к нам? – довольно сурово спросил Половецкий.

– Я-то? А пл серьезному делу… Казус.

– Донос написали?

– Именно-с…

– Очень интересно…

– Не знаю, как понравится, а только старался. Кстати я захватил и документик с собой… Завтра пойдет к владыке. Нарочно приехал, чтобы показать вам.

– Пожалуйста, избавьте меня, – заметил Половецкий, снимая промокший кожаный рыбацкий фартук. – Я не страдаю любопытством…