Гавриил. Только ветер

Спустя примерно полчаса темнокожий санитар с мальчиком по левую руку вышел из кабинета. У мальчика все плыло перед глазами, он был похож на мертвеца, но никаких темных кругов и красного носа, он был бледен, казалось его волосы вышли в одну гамму с лицом. Пять шагов. Шесть. Виктор увидел мальчика в знакомом костюме с человеком, который его сюда привез. Яков – такое теплое воспоминание, ведь до встречи с ним к Виктору все относились плохо, грубо, некоторые даже били… точнее большинство. Такова участь сирот, находящихся в детских домах, ничего не попишешь. Но его напугало, что у радужки мальчика светились золотистым цветом, голубой еле-еле пробивался. Ему вдруг стало тревожно, что еще один из ему подобных заключен в это место. Когда Гавриил шел далеко позади Виктора, последний обернулся, замедлил и без того черепаший шаг. Санитар позволил ему даже постоять на месте, но как только увидел, что мальчик оборачивается назад, тут же дернул его вперед.

«Ох, моя рука, – подумал Виктор. – вот было бы чудом, если б ты вдруг отпала».

2

Мальчик обездвижен. Мальчик спит… или не спит. Он не может понять, сон это или реальность. На входе стояла девочка в белом халате и пристальным взглядом прожигала его. Мгновение. Гавриил отвернул голову от девочки, на груди сидела собака. Большая и белая собака, она не хотела укусить мальчика или расцарапать лицо, она просто его прижимала к кровати, будто полумертвую курочку. Вот же улов. Гавр попытался закричать, но ничего не вышло. Он ощутил себя немым. Тем временем девочка двинулась к нему, три, четыре, пять… Мальчик зажмурил глаза.

Открыв глаза Гавриил сел, в шкафу рылся отец, что-то перевешивал. Он взглянул на сына.

– Доброе утро, мой маленький принц. – и продолжил дальше свое дело.

– Папа, мне такой сон приснился! Будто меня похитили, увезли на катере на куда-то далеко-далеко, я так испугался, думал это и вправду случилось. – кричал восторженно мальчик. – Пап, а какое сегодня число?

– Сегодня день, когда тебе разгрызет глотку мой маленький Мали. Ха-ха-ха! – отец повернулся к мальчику, его лицо стало чернеть и расплываться, он бросился на мальчика, черная густая слизь, похожая на горячий гудрон, обожгла мальчику лицо и руки.

– А-а. Нет! Мое лицо! – закричал, проснувшись, Гавриил. – Сон… О-ох!

– Замолчи ты, не мешай спать! – крикнул ему девичий голос.

Часы били четыре часа пополуночи. Сквозь жалюзи была видна метель. Но начало светать. Мальчику это показалось странным, ведь зимой не может так рано вставать Солнце… Однако и то, что делают ему подобные тоже не может быть. Гавр попытался уснуть вновь, но ничего не вышло. Он встал и направился к двери, ему хотелось в туалет. Вышел из палаты, посмотрел на охранника. Охранник посмотрел на него, прищурился, как будто вот-вот вытащит револьвер и снимет пулей шляпу с головы мальчика. Потом поторопил мальчика, а Гавру два раза повторять не нужно.

Гавриил обогнул расположившуюся посредине холла комнату, из которой время от времени выходили охранники, держался левой стороны, дошел до последней двери, что находятся с той стороны, вошел. Сделал свои дела, подошел к раковину, умылся, когда поднял голову, то позади себя в дверном проеме вместо двери стояла девочка в белом халате, Гавр обернулся, дверь на месте, в комнате никого, повернулся обратно, чтобы умыться, согнать сон. На раковине сидела та же собака: белая с черными кругами вокруг глаз, пасть была в крови, собака встала, под ней образовалась черная жижа, мальчик бросился наутек к двери, затем в палату. Он жадно глотал воздух и даже не обратил внимания на охранника, пригрожавшего ему, чтобы тот шел шагом «не шумел, маленький кретин». Лег на кровать, закрылся одеялом, спустя минуту вылез из под него, думал, что опять увидит девочку, но ничего (никого?) не было. Спустя полчаса мальчик спал, предварительно подумав об отце, который бережно складывал вещи в шкафу сына, ему это казалось высшим проявлением любви и заботы. Потом вспомнил расплывающееся лицо отца и уснул.

«Грешники горят, Гавриил. Грешники горят в черной крови» – звенел девичий голос, который постепенно обратился в шум будильника. Он открыл глаза: кто-то нехотя поднимался, кто-то уже одевался и чистил зубы перед раковиной, чьи-то кровати пустовали. Так что если не обращать внимание на охранников со стеклянными жезлами, что патрулируют этаж каждые полчаса, то это просто-напросто больница, в которой мальчика лечат от… От того, что обычные люди называют странным и не входящим в рамки этого мира.

За три с лишним месяца Гавриил так ни с кем и подружился, пара слов – не больше. Ноябрь – тоска по дому, дальше началась зима, поэтому к тоске присоединилась пара этажей грусти, для шестилетнего мальчика и одно первое то является испытанием, а тут еще и эта зима. Он планировал подружиться с кем-нибудь весной, когда покажутся первые цветы из под снега… Хоть и находилась девятью этажами ниже и тремя километрами дальше, в окно не наблюдалось не единого цветочка или травинки, все это можно было увидеть лишь за забором. Однако мальчик отдал бы последний грамм своей крови, лишь бы минуту погулять на свежем воздухе. Ну иди пять минут… или больше. В конце концов три месяца без свежего воздуха для ребенка – испытание. Никаких игр на улице, никаких пробежек, им оставалось только гнить среди этих комнат. Мясо давали только раз в неделю, но большими кусками, в остальные дни кормили зеленью, кашами и вареными крупами, приправленными тоже зеленью.

Гавриил пошел в уборную, чтобы сделать утренний туалет, не любил он среди множества глаз приводить себя в порядок, потому что считал это дурным тоном. Его этому научила Майя. После обогнул комнату охраны. «Какой идиот додумался расположить ее здесь? Архитектор явно был кретином» – каждый раз думал мальчик, когда шел в процедурную, чтобы в очередной раз у него выкачали литры крови (так казалось мальчику). На самом деле брали по 400 грамм, но мальчики на то и есть мальчики, чтобы преувеличивать. Особенно если речь идет о ранах. Кровь брали каждое утро с промежутком в двое суток. Так поступали только с Гавром и еще тремя детьми: девочкой и двумя мальчишками. Значит их уже четверо: таких же, как он сам. Хотя по уровню интеллекта они обычные шестилетние или семилетние дети, кому-то на вид было даже десять, но Гавриил с ними почти не общался. Они для него были всего лишь детьми, пусть их особенности схожи, но они всего лишь дети: плачут, дурачатся. В то время, как Гавриил, казалось, единственный из обитателей этажа подходит к книжному шкафу и что-то берет оттуда почитать. Когда все остальные отвлекаются, чтобы поиграть друг с другом, Гавриил просит включить медсестру кино, потому что невозможно терпеть эти глупые мультики: кот бежит за мышкой, потом наоборот, лишь иногда кто-то что-то говорит и никакого сюжета, они просто гоняются друг за другом и причиняют друг другу боль, однако убить не спешат. Совсем, как люди, такая же бессмысленная жизнь, где все, даже твои близкие норовят сделать тебе больно, хотя и не желают тебе зла.

После процедур, в которые плюсом входили пара уколов и с десяток таблеток, нужно было идти в столовую и кушать эту противную еду (между прочим сегодня не воскресение, и мясом в столовой даже не пахло), смотреть, как малыши пускают слюни и спят за столом, а потом их трясут и орут на них. Но хуже всего был прожигающий взгляд темнокожего огромного санитара, который, казалось, смотрел только на Гавриила, хорошо, что после завтрака он уходил к лифту и можно было не видеть его еще десять часов. А там ужин и опять он…

Тот, кто успевал придти в общую комнату, имел право попросить включить добрую тетушку мед. сестру включить все, что тот пожелает. Кто не хотел смотреть или кто не успевал занять место (диванов было шесть, а детей в семь раз больше) играл в настольные игры или просто читал. Закон был один: класть на место то, что берешь. После обеда детей отвели в страшную зеленую комнату, в которой учили, как правильно писать, читать; в которой заставляли тебя что-то красить, лепить; в которой рассказывали о каком-то там космосе и каких-то там растениях, до которых детям не было интереса. Но не Гавриилу, хоть и приходил только, чтоб послушать о космосе и растениях, о динозаврах и мамонтах, но считать и писать он не любил, по крайней мере, здесь, для него это было так нудно, ведь он это все знает, а тут еще нужно повторять, повторять, повторять. Однажды он взял книгу с полки с названием «Расширение сознания и скрытые детали мира», прочитал ее, задал несколько вопросов по ней учителю, тот ничего не ответил, и на следующий день этой книги не стало на полке. Так произошло и со второй книгой. Наконец Гавриил понял, что лучше держать знания при себе: пусть все думают, что ты малолетний слюнявый идиот. И с тех пор он стал молча читать книги, стараясь не светить обложкой перед остальными, так безопаснее.

В этот день, второго февраля 1995-го года, Гавриил нашел друга в одной белокурой девочке. Счастью не было предела: не пришлось ждать весны.

В шесть часов пополудни заканчивалась занятие в «Послеобеденной школе Мистера „я прячу свою лысину длинной прядью“ с плохим запахом изо рта». Все дети разбежались кто куда, Гавриил спокойно направился к окну: так уже хотелось погулять. «Будет весна, будет и свежесть. Свежесть мысли» – размышлял мальчик, глядя в окно. Каждый раз ему приходилось занимать табурет у стола, чтобы посмотреть в окно на равнину, расстилавшуюся до самой воды: все гладко, ни одного дерева, иногда туда выходили люди, чтобы пострелять, иногда, чтобы устроить некий кросс. Вот же везет некоторым.

– Гавр. Гавриил! Тебя же так зовут, верно? – подошла сзади девочка и ткнула в бок ему пальцем.

– Ай, не тыкайся. Да, – лицо мальчика стало серьезным. – к вашим услугам, леди.

– Ах ты сердцеед, – хихикнула девочка, – знаешь, как умаслить даму. Ты думаешь, наверное… Ты… Ты не один такой. – девочка крутанула палец у виска.

– В смысле придурок? Это я знаю.

– Очень смешно. Ты понял, о чем я. – резвый детский голос сменился серьезным тоном. – Я тебя понимаю, все эти малыши не более, чем… чем малыши. Но не мы, верно? – мальчик кивнул. – Давай дружить, я, может и не такая умная, как ты, но и не такая глупая, как они. Как эти врачи. – последнее предложение она произнесла шепотом в его ухо.

– Да, и как я раньше не заметил. Твои глаза. Я таю. – щеки и нос мальчика налились кровью, девочка прикусила указательный палец и хихикнула. – Нет, правда. Я вижу ободки или как они там называются, у всех они просто окаймленные, а у тебя…

– Они золотые. Золотоглазка к твоим услугам. – девочка приподняла правую штанину и немного подогнула колени. – Ну ладно, Александра я. Фамилию не назову, они некрасивая, как наш учитель… и пахнет от нее не очень.

– Александра. Эх, так звали мою подругу. Мы дружили с ней с садика, я носил ее портфель, ходил с ней за ручку, рвал ей цветы, – мальчик отвернул голову к окну и мечтательным взглядом сверлил стекло. Потом вернулся с облаков. – Зачем я тебе это рассказываю, не знаю, никому не говори, ладно?

– Не стесняйся своих чувств, маленький ковбой.

– Что такое «ка-а-фбой»? – нахмурил мальчик брови.

– Не знаю, по телевизору шел какой-то вестерн… Да не смотри ты так. Это вроде бы кино про Дикий Запад, не знаю, папа так говорил.

– А-а. Прости, у тебя нет портфеля, так что я не смогу его тебе носить, да и цветов тут нет. – снова улетев в облака сказал Гавр.

– Ничего страшного, зато у нас есть языки, чтобы болтать, и руки, чтобы, сцепившись ими, бесить здешний персонал, и гулять, гулять. Гуля-ять! – в последнем слове уже полностью ушла наигранная серьезность и девочка по-детски взвизгнула и теперь уже не стеснялась. Ведь эмоций не нужно стесняться, она сама так сказала. Еще так говорила Майя, а Майю надо слушать.

– По одному этажу не разгуляешься. Но поговорить можно о многом. Смотри, сколько книг, – он кивнул на шкаф, потом на телевизор. – а сколько не просмотренных фильмов! Так погоди… Па-га-а-ди. Ты можешь видеть приятные воспоминания, да? – осенило мальчика.

– Да, я вижу правду. Точнее слышу, все ее говорят, если я хочу. И если не хочу. – девочка положила голову на грудь, – Это так больно. Моя сестра думала, что ей больно, когда ее бросил парень, но ошиблась. Она еще больший ребенок, чем я… Потом она сказала мне, что собирается сделать аборт, и тут же замолчала и выпучила глаза. А я не знаю, что такое аборт! Эх, вот печально, знаю слово, но н знаю значение. Незнание так ломает.

– Я редко с ним сталкиваюсь. Ну, с незнанием, да и ты тоже. – улыбнулся мальчик и приподнял ее подбородок. – Все хорошо. А вот… Аборт это убийство малышка-зародыша. – он удивился, прикрыл рот ладонью, – О-ой.

– О как! Что она за человек такой! Убить ребенка! —девочка посмотрела в потолок, перевела взгляд на мальчика. – Хотя какой бы она стала мамой… Ну ладно, не прилично родственников обсуждать. И, прости, что выудила, оно как-то само собой получается, ничего не поделаешь.

– Да ничего. Это называется детским любопытством, в конце концов, мы дети. – мальчик залез на подоконник и рукой махнул Александре, чтобы та разделила место под Солнцем. Она залезла, неуклюже, показывая всей игровой свой маленький зад, но так забавно. – Я вот подумал, это можно контролировать, я вот уже могу контролировать кое-что!

– Не болтать попусту? Если так, то не слишком то ты умеешь.

– Нет. Просто я из тех, кто… – мальчик глубоко вдохнул. – из тех, у кого не может быть шрамов.

– Нытик, мямля, ботаник? – пошутила девочка.

– Ха-ха. Я раны затягиваю. Думаю о прекрасном и оп, ни следа. Но иногда грустно, о татуировках можно и не мечтать. Но мне сказал один врач, что даже такие, как я, не вечны. Он сказал, что даже если у моего врага не будет оружия, то меня сразит время…

– Время никого не щадит. Твой источник высохнет. А теплые воспоминания съедят черви, присыпанные землей. – оборвала его девочка.

– Да. Он и тебе так говорил. Да всем, наверное. Отточенный сценарий. Сколько по твоему мнению лет они это делают? Десятки? Сотни?

– Раз у них так все отточено. Хорошие условия. Я знаю, что у всех что-то берут и что-то ставят. Мне на голову какой-то дурацкий шлем одевают.

– Надевают. – поправил он девочку.

– Ага… Шлем надевают, так неприятно потом становится. Ну, после процедуры этой. Такая тоска нападает. Кстати, а ты давно тут?

– Ну, где-то через месяц после моего прибытия здесь появилась ты. Так что я такой же новичок, как и ты. Тебя тоже украли, когда ты пришла из школы?

– Вовсе нет. Мы ехали на экскурсию в какой-то музей, не помню названия… Так вот, на дороге был гололед, такое вообще редко бывает в конце ноября, но было, рядом все ехала машина. Серебристая, вроде бы русская. Они ехали следом и как только мы выехали на трассу, то столкнули автобус с дороги, странно, что они полностью справлялись с управлением, ведь скользко, но мы перевернулись. Все, кто сидел слева, их… Их раздавило, – девочка грустно взглянула на мальчика. – и всех, кто не пристегнулся с правой стороны – тоже. А вот я и еще четверо, включая учителя, толстого такого, никогда его не забуду, выжили. Степан Викторович так смешно упал, когда отстегнул ремень, – девочка хихикнула. – но это было смешанно чувство – ему вроде бы и больно, я чувствую, а вот мне еще и смешно. Да… Дети жестоки. Ну, а потом эти люди в куртках забрали меня. Один из них, самый стройный и красивый, – ох уж эти девочки… – заполз в автобус, вытащил меня под руки. Посадил меня в машину, а трое остались снаружи. Когда все уселись и мы тронулись, то… Они взорвались. – Мне так их жаль. Даже этого толстого Гошу, необъятный такой, любил поесть и не любил мыться… Вот беда

– Им это выгодно – случилась авария из-за плохой дороги, потом замыкание… – Гавр глубоко вздохнул. А я… – и мальчик рассказал свою историю.

После ужина их ждало почти все то же, что и утром: процедурная, делай-что-хочешь-в-общей-комнате и ложитесь спать. Гавриил сдружился с Александрой, и они весь вечер болтали о старой жизни, о школе, детском саде, ведь с их стороны это было куда интереснее и увлекательнее, нежели с точки зрения обычных детей. Эти двое все понимали. Все. Гавриил лег с мыслю о том, что нашел сегодня друга, первого за три месяца… а может и шесть лет. Александра думала о том же, только вот у нее, в отличие от Гавра, в прошлой жизни было много друзей и все ее любили, ведь она такая красавица для них. Но были, конечно же, и те, кто по-детски издевался. Дети жестокие создания, ибо не ведают, что творят. Александра это понимала, и поэтому ни на кого не обижалась. Казалось бы, живи себе да живи, умная, красивая, общительная, что еще надо мальчикам? А нет, ее вырвали из этой беззаботной жизни, и все из-за ее интереса к мраморным скульптурам. Очень уж их любила.