Элизиум. Рок

– Нет, нет, как раз напротив! – возразил Евгений. – Метафора превосходная. Прыткий бес… Прямо что-то из Гоголя. У вас очень талантливые стихи!

Лицо бывшего казака просияло от воодушевления.

– Спасибо! Я вот тоже, знаете ли, думаю…

– А давайте-ка мы вас послушаем как-нибудь в другой раз и где-нибудь другом месте! – злобно подал голос еще один усач.

Евгений вдруг понял, что его в последнее время жутко раздражают усачи (и среди них в особенности тот, которого он по десять раз на дню видел в зеркале).

Творческий вечер близился к концу. По завершении какая-то очаровательная черноглазая студентка подарила Евгению букет желтых роз и, сверкая улыбкой, попросила подписать обложку книги. Какой-то лысеющий, плохо выбритый, болезненного вида господин, подойдя вплотную, едко посоветовал «сменить репертуар»:

– Здесь вам не Франция, дорогой собрат. Лирика не в почете уже лет двести!

Евгений благодарно кивнул.

– А в целом, конечно слабо. Будь вы одним из моих студентов, я бы посоветовал вам… Ах, но да, впрочем, не будем об этом. Не унывайте. Суровая критика, как терпкое вино, только разгоняет кровь и оживляет мысль. Вы еще себя найдете!

Евгений вновь кивнул, хотя понятия не имел, кто перед ним и с какой стати он должен унывать от услышанного.

Он вышел из библиотеки на оживленную вечернюю улицу под мелкий, по летнему добрый дождик, и, не раскрывая зонта, в чуть приподнятом настроении (как это всегда бывало после ободряющей инъекции всеобщего внимания) двинулся к станции метро.

Справа от него ровной стеной высились дома: прямоугольные и грозно-тяжеловесные, как шкафы какого-то бесконечного архива. Они могли бы казаться громадными, не знай Евгений, как выглядят настоящие, неохватные взором и ломающие любое воображение исполины Манхэттена. Кажется, их возводили не люди, а пришельцы с далеких звезд.

Слева темнел бульвар, сквозь черную листву которого сияли желтые и бело-голубые витрины. Света было очень много. Дождевые капли роились стаями золотистых мошек в лучах фонарей и автомобильных фар.

Автомобили… Евгений до сих пор не мог привыкнуть к этим причудливым и страшным механическим животным нового века. Они катились сплошным потоком. Самой разной окраски, форм и размеров, с хищными огнями лупоглазых фар, серебристо мелькая спицами и поминутно оглашая ровный гул потока прерывистым, первобытно-наглым ревом рожков.

Несколько лет назад Евгений представлял себе нью-йоркскую улицу, как хаотичный поток всевозможных экипажей, омнибусов, трамваев, автомобилей и почему-то велосипедов. Теперь он знал, что в этом городе можно легко забыть, как выглядит лошадь. Механизмы вытеснили все и стали полноправными хозяевами улиц, подчиняясь лишь магическому жезлу дорожного полицейского или вспыхивающим в воздухе (точно для всеобщего развлечения) огням светофора.

Механизмы носились не только по дорогам, но и под землей и даже над землей! Они ползали вверх-вниз внутри буравящих небо зданий, уплывали живыми ступенями в подземный мир, за десять центов чистили обувь, отнимая работу у мальчишек и бедняков, они играли и пели в ресторанах, зажигали над головой летящую ленту электрических букв, махали в витринах руками картонных болванчиков, они сводили с ума посетителей луна-парков, унося их в небо и швыряя в темные тоннели. Они были всюду. Как насекомые. Как чума или порок. И Евгений не смел не поклоняться им.

Насквозь железный, адски грохочущий электропоезд перенес Евгения на тихие спальные задворки Бронкса. Там на позднем трамвае он не спеша ехал домой, мимо уже совсем невысоких (какие можно было бы встретить и в России, и Европе), но совершенно не по-европейски угрюмых и безликих, безобразно опутанных металлическими лестницами, бурых кирпичных домов. Полосатые навесы, деревянные столбы, вычурно-безвкусные, лезущие одна на другую вывески, рекламы, белыми привидениями сохнущее от дома к дому белье, по-азиатски узкие, слякотно-загаженные проулки, будто нарочно созданные для кошмарных преступлений. Порой им на смену приходили пустыри, огороженные глухими заборами, за которыми мрачно темнели, едва проступая в мглистом небе, очертания котельных труб и цилиндрических водонапорных башен на тонких ногах (кажется, так изображал марсианские машины известный английский фантаст).

Нью-Йорк (как и вся Америка) напоминал Евгению какого-то недалекого, бесконечно высокомерного богача, слишком гордого и занятого, чтобы регулярно принимать ванну, менять белье и даже просто следить за своим здоровьем.

Миновав стайку игравших в ковбоев мальчишек и мусорные баки, в которых опять судорожно рылась чокнутая кошатница, Евгений зашел в знакомый подъезд, поднялся по устланной рыжей затертой дорожкой лестнице (стремления к комфорту везде и всегда у американцев не отнять) на третий этаж и позвонил в знакомую с латунным номером дверь.

– Who’s there?

– Me, honey!

Лара знала, что это он, но в последние недели безостановочно и назойливо практиковала английский.

– How was it?

Она была во фланелевой клетчатой, похожей на брючный костюм пижаме, которая часто заменяла ей домашнюю одежду, и тапочках.

– Давай по-русски, – улыбнулся Евгений. – А то я его уже начал забывать.

– O’kay. Так как оно? О, какие цветы, бо-оже!

Евгений передал Ларе букет и сделал туманный жест, давая понять, что ничего достойного внимания не произошло.

– Смешно. Похоже на мои первые салонные поползновения. Зал человек в двадцать и только одна п…

– Кто?

– Поклонница, – вынужденно докончил Евгений.