Светлые дни и ночи

– Милая леди! Новая романтическая встреча под сводами моего романского замка! Вы позволите усадить вас вон на тот королевский трон? – Геворк указывает на красное атласное кресло, установленное в центре залы, у фонтана. – Вы позволите предложить вам лучшее, что у меня сегодня есть? Нежнейшее каре молодого барашка в мятном соусе и стаканчик пятилетнего белого кахетинского вина из погребов монастыря Шуамта.

– Милый Геворк, ты знаешь, как я тебя люблю, но и сегодня я не одна.

На пороге появляется приотставший Клим, задержавшийся на открытой веранде ресторана у изящного мраморного мойдодыра.

Геворк горячо здоровается с ним за ещё влажную руку, а потом фальшивым обиженным тоном замечает ему:

– Каждый раз, когда эта молодая леди вспоминает про старину Геворка, его праздник души нарушает явление тебя.

– Ну-ну, – отшучивается Клим, – мы с Леруа тебя любим, но только оба одновременно. Наша любовь к тебе несовершенна, если мы разделены.

– Геворк, ты не справедлив к моему мужу, – защищает супруга Лера, – ведь это именно Клим сегодня затащил меня к тебе.

– О, благословенный господин! – Геворк сменяет «гнев» на милость, лично наполняет бокалы. – Будь ты вечен, как горы Кавказа! И почаще подводи под мои очи эту красавицу, эту гордую орлицу. Пусть она благодетельствует этим скромным сводам, где для вас, друзья мои, всегда к услугам старина Геворк. Алаверды!

Чокнулись втроём. Клим медленно осушает бокал. Лера лишь смачивает в вине губы.

– Спасибо, Геворк! Ты глыба! С тобой этот серый городок обретает смысл, – Клим хлопает Геворка по плечу, подставляя бокал для новой порции вина.

Лера целует старика в щёку. От этого поцелуя Геворк картинно теряет дар речи и сквозь слезу прочувственно чтит своих друзей.

Отужинав, утомлённая пара замедляет жизнедеятельность и утихомиривает эмоции. Утопают в креслах. Говорить не хочется. Клим теперь уже нечасто потягивает золотистое вино и задумчиво рассматривает гармоничные, но словно ускользающие черты лица супруги. Сколько бы фоторабот со своей супругой он не выполнил, ему так и не удалось зафиксировать её законченный образ. Лера очень живая. Картинка меняется от мельчайшего угла поворота головы, неуловимой тени улыбки. Изменяется разрез глаз, очертания губ. Искусственный свет иначе обрисовывает тенью скулы, брови, овал лица. Каждый вечер это другая женщина для такого искушённого портретиста, как Клим.

Сегодня эти яркие тёмно-соломенного цвета волосы на скорую руку прибраны двумя разными заколками. Хитрющие светло-коричневые ореолы глаз прячутся в сощуренных разрезах век, очерченных волной выгоревших тёмно-соломенных бровей. Прямой лоб, лишь слегка подкопчённый солнцем. Покусанный ультрафиолетом краснеющий нос. Тонкие губы, редко удостаивающиеся карандаша и помады. Игрушечный подбородок на гордой шее. Золотистый пушок под носом. Чуток излишне островаты скулки, ибо осунулись некогда молочные щёчки. Оно и понятно: лето, спорт. Лера мало ест и много активничает. Всё это оно, то самое! И, вместе с тем, волнительно ново.

Климу нравится почти каждый вечер соблазнять Леру заново, как женщину, которую видит впервые. Каждая беседа начинается почти со знакомства. Эта игра, правила которой он создал для себя сам, вот уже более пятнадцати лет всё больше затягивает пару непредсказуемостью сюжета. Клим предпочитает не рефлексировать, а как бы наблюдать за собой со стороны. Он импровизатор, кредо которого по возможности избегать повторений. Он вспоминает, что из-за каких-то своих внутренних обид, причём не на Леру, нет, а просто на судьбу, на профессию, на растяпу почтальона, наконец, уже три, нет, четыре ночи не спал с ней. «Отчего я такой болван?»

К их столику подходит Валентин. Он лишь слегка кивает Климу, словно тот всего лишь досадная помеха, и приглашает Леру на медленный танец.

«Ох, ты быстр, как хорь, мистер Поэт, только и остается поразмыслить о том, что иногда приятно лицезреть своего партнёра, так сказать, из партера… Как любимая движется в танце, хм… Но только иногда…».

Только теперь Клим замечает, что оказывается, в ресторане звучит хорошая музыка (Геворк – большой знаток не только по кулинарной части), а вокруг веселятся люди, многие из которых за последние три недели успели стать приятелями. Он поднимает руку, чтобы поприветствовать одних, кивает другим, подмигивает третьим. Удивившись, что фужер пуст, он ищет глазами официанта, чтобы попенять тому, но, передумав, направляется к стойке бара.

Восполнив вино, он перехватывает взгляд Генриетты Палны и приветствует её, слегка приподняв бокал. Генриетта Пална вальяжно располагается в своём любимом старинном кожаном кресле, разбросав у подножия многочисленные юбки тяжёлого парчового платья. Тёмно-бордовое одеяние разбрасывает блики и отражается в хрустале и фарфоре. Генриетта Пална, как всегда, пьёт чай и тянет свою единственную за вечер сигарету через длинный и тонкий старомодный дамский мундштук. Она сдержанно, как и подобает настоящей аристократке, кивает фотографу, который неделю назад выполнил её портрет в традициях фотомастерских царской России. И даже любезно колеровал в сепию.

Раскрасневшийся Валентин бережно держит Леру за талию. Его пальцы беспрепятственно ощущают волнующую плоть сквозь влажную ткань сарафана. Темп танца замедляется и Лере начинает передаваться возбуждение Валентина. Она сначала ближе прижимается к нему, потом, спохватившись, пытается отстраниться, но ставшая требовательной рука всё настойчивей прижимает её фигурку к противоположной плоти. Перевозбуждение от насыщенного событиями вечера сменяется лёгкой паникой. Лера ищет глазами мужа и не находит его. Валентин вдавливается в неё всё неистовей и вдруг почему-то отпускает.

– Лера, – говорит он ей в ухо, – вы – это всё, что есть у меня светлого в этом кургузом городе, который поработил мою жизнь, окружив меня своими сооружениями. Вы – и сила моя и слабость. Вы – мой сон и моя явь. В вас кроется тайна моего соревновательного императива, поскольку вы – единственный персонаж, лучше которого я никогда не смогу создать сам. Я безнадёжно болен вами и преисполнен любовью к вам. Скажите же теперь, прошу вас, как я должен поступить, чтобы не оскорбить вас? Чтобы убедить вас в своей искренности… Чтобы быть рядом с вами… Чтобы…

– Тсс! Ни слова больше! Это напоминает мне маленькую поэму, которая предназначена не мне. Просто напишите её. И это будет шедевр. Распорядитесь своим даром бескомпромиссно, без поправок на жару и головную боль. Русская культура всецело в ваших руках. Вы очень талантливы, умны, красивы, волнительны. Может быть я даже увлечена вами, но…

– Не говорите «но»!

– Но, – смело повторяет Лера, игриво отстраняясь от его вновь распоясавшихся рук, – у вас замечательная жена, а у меня прекрасный муж и…

– Стойте! Ни слова больше! Я боюсь, что это ваше «и» добьёт меня окончательно!

– И те отношения, – невозмутимо продолжает жестокая Лера, – которые сложились между нами к настоящему времени, идеально подходят к текущему моменту.

– Но ведь Клим вам изменяет!

– Вы тоже изменяете Анне.

Лера направляется к стойке. Клим подаёт ей фужер. Она кивает и игриво улыбается ему, лишь на секунду задумавшись о том, что только что всё могло сложиться иначе, возможно любопытнее для неё самой, но вряд ли лучше, тем будет теперь.

Спустя минуту на соседнюю с Лерой табуретку грузно взбирается Капитан. После обмена приветствиями, он заказывает себе двойную порцию коньяка и принимается заводить часы.

– Это чтоб потом не забыть, когда захмелею, – поясняет он окружающим.

– Капитан, – обращается к нему Клим, – когда отправимся к Штормящему мысу? Ведь, помнится, обещал.

– Хоть завтра. Ты, Климуша, хоть и с крезой, но я люблю тебя как сына.

– Завтра я, к сожалению, занят.

– Ага! Будешь отсыпаться после этой бессмысленной пьянки!

– Ну почему же бессмысленной? – начинает Лера. – Смысл, уже хотя бы в том, что с вами, Капитан, всегда приятно собутыльничать.

– Ну да, быстро пьянею. Со мной не надо церемониться…

– Я тоже быстро пьянею, – призналась Лера, чтобы поддержать старика, – оттого и цежу вино по глоточку.

– Ах, эти столичные штучки в юбках и на шпильках, – отвлекается Капитан на танцующую публику, – я не понимаю, как их носит палуба?

– И какой замысел вынашивает всевышний на их счёт? – подключается Клим.

– И стоило ли ему вообще затеваться! – скорчил рожу Капитан.

– Да ладно, старина. Держу пари, яд твой на самом деле слаще мёда, ты аж вон сверкаешь.

Лера льнёт к супругу, ослепительно улыбается и предлагает чокнуться:

– Ваше здоровье, Капитан!

– Дурак ты, Климуша. Рядом с тобой такая женщина, а ты ею не занимаешься! Но я всё равно люблю тебя как сына.

Капитан привычным движением опрокидывает в себя двойной коньяк, осоловело озирается и щемит слезой. Он что-то хочет добавить, но дыхание перехвачено и наибольшее, что Капитан может себе позволить – просто подмигнуть им. Любящие супруги подмигивают в ответ.

– Что напел тебе сегодня Валентин? – шутливым тоном интересуется Клим у Леры.

– Песнь о любви. Ты же знаешь – он остаётся прекрасным поэтом, даже если излагает мысли прозой.

– Знаю, Леруа. А ещё я знаю, кому он посвятит свою новую песнь о любви.

– Что ты говоришь! Так кому же?

Клим подёргивает веки и мелко постукивает ногтем по опустевшему фужеру.