Картофельный обряд

– Я и так на сцене как клоун в цирке.

– Даже так? – подняв брови, Плохово с грустным участием заглянул в глаза Оверу.

Между тем извивавшихся в красном вечернем сменили четыре музыкантши в ажурно черном откровенно ночном, сквозь которое соблазнительно просвечивало нижнее белье. Они бойко и задорно принялись за струнный квартет №2 Гайдна. Глядя на это, Овер горько усмехнулся и покачал головой.

– Сегодня во время выступления мне захотелось разбить скрипку, – признался Овер. – Я еле-еле сдержался, так у меня зачесались руки… и мысли – отпил и продолжил:

– Мне кажется, я впустую трачу жизнь. Она потеряла и смысл и вкус. Какая-то бестолковщина, бурда… Каким я был, таким остался и останусь до скончания века. Без денег, без будущего, ничтожество ничтожеством. И никакого просвета, – отхлебнул и добавил:

– А тут еще эта ипотека, будь она неладна. Жена уговорила меня купить этот треклятый дом… И ни Моцарт, ни Гайдн, – Овер глянул на музыкантш в черном и таком ажурном, – ни Бетховен не могут ни помочь, ни даже утешить. Их музыка давно уже не про меня.

– А какая же музыка про вас? – спросил Плохово.

Овер хмуро пожал плечами.

– Музыка отчаянья и скорби.

– Траурный марш? – тихо и грустно улыбнулся Плохово.

– Белый шум… Музыка мертвой тишины, – Овер торжественно поднял бокал, как бы провозглашая тост, и сделав пару глотков, отер рот рукавом.

Помолчали, окуная глаза в плазму: полупрозрачных музыкантш сменил узколицый Брайан Ферри и меланхоличным слабым голосом стал умолять не останавливать танец.

Оторвав глаза от экрана, Овер напоролся на испытующий пристальный взгляд Плохово. Холодок пробежал по спине. Смутившись, Овер поджался и внутренне напрягся. Чего это Плохово так уставился?

– Я, наверное, вас совсем… загрузил, – проговорил Овер с таким виноватым и в тоже время настороженным видом, словно испортил воздух. – В моем возрасте уже должно быть стыдно, говорить про такое.

– Какое такое? – удивленный Плохово сложил брови домиком.

– Ну что с деньгами туго и вообще… она… не удалась, – Овер вздохнул и так посмотрел в бокал, словно пытался на дне его найти если не истину, то хотя бы слова в свое оправдание. – Но как жить, когда так жить… не хочется? А никакой другой жизни уже не будет. И, кажется, что ты проживаешь чужую жизнь, такую никчемную и убогую, что тошно становиться.

Плохово промолчал, пристально глядя на Овера. Овер втянул голову в плечи, поежился

– Что? – спросил Овер в тревожном раздражении.

– Вот смотрю я на вас, и знаете, кого я вижу? – наконец сказал Плохово.

– Кого?

– Обугленного человека.

Савелий нервно сглотнул.

– Дружище, вы перегорели.

– Перегорел? – пробормотал растерявшийся Овер.

– От вас остались одни головешки, зола да пепел… Со мной уже было такое, – сказал Плохово, задумчиво комкая и катая салфетку, и все так же странно глядя на Овера, словно что-то прикидывая в уме, пытаясь на что-то решиться.

– Неужели? – Овер недоверчиво заглянул альтисту в лицо. Не подкалывает ли тот над ним? Лицо Плохово было сосредоточенным. А его глаза застилал холодный туман, словно Плохово был и здесь и еще черт знает где. – И как вы прошли через это?

– Мне помог один… человек, если можно так его назвать – тень набежала на лицо Плохово, собрала морщины на лбу, которые тут же исчезли вместе с тенью воспоминания. – А теперь… я могу помочь вам.

– Вы превратите меня в Ванессу Мэй что ли? – усмехнулся Овер, покосившись на экран. Ванессу штормило от сэмплированного, словно бы накаченного энергетиками и анаболиками Вивальди.

Плохово отрицательно покачал головой.

– Просто надо перед кое-кем… выступить, – сказал Плохово, решившись наконец.

– Хм… А кого исполнять? Моцарт? Гайдн? – спросил Овер.

Плохово опять покачал головой.

– Неужто – Шнитке?

– Подъезжайте ко мне завтра вечером часов… в восемь, – Плохово вопросительно посмотрел на Овера. Тот нерешительно кивнул. Плохово назвал адрес. – Запомните или лучше записать?

– Лучше записать, – вздохнул Овер. Память и раньше у него была дырявая. А теперь, когда он впал в уныние и отчаянье, она превратилась в решето. Например, он мыл руки и тут же забывал об этом. Приходилось перемывать.

Подозвав медленную свалившуюся с Луны официантку, Плохово попросил авторучку. Та принесла огрызок карандаша. Поблагодарив, Плохово разгладил смятую салфетку и кое-как нацарапал на ней свой адрес. Сложив салфетку, Овер засунул ее в карман сюртука.

– Итак, до завтра? – сказал Плохово, когда они вышли на улицу.

Овер кивнул, пожал сухую холодную ладонь и направился к парковке гостиницы, где его ожидало такси «Везет». Подходя к парковке, Овер опомнился и стал раскаиваться: какого черта он стал исповедоваться Плохово? Теперь Плохово потешается и вертит пальцем у виска. А в голове крутилось «Я околдовал тебя», приправленное Лунной сонатой.

– Как жить, когда жить не хочется? – бурчащим голосом напел в такт назойливой мелодии.

И к чему такая таинственность? Почему Плохово сразу не рассказал, что да как? Все это выглядело странным и подозрительным. Оверу пришли на ум сыр и мышеловка, западня и вырытая самому себе могила. Холодным острым когтем царапнул смутный томительный страх и стал вить из Овера ледяные веревки. Ехать или не ехать? – вот в чем вопрос. Он решил, что… Что же он решил?

В такси по дороге домой Овер осторожно развернул салфетку. Глядя на адрес, написанный колючим подчерком с наклоном влево, ощутил тот же тошный страх. Поежившись, Он хотел разорвать салфетку, но все тот же непонятный страх и та же тошнота достойная пера Сартра, остановили, парализовали. Савелий словно становился другим, бурьяном прораставший в нем, мешавший, запутывавший, низводивший Овера до подвешенного на веревках картонного паяца.

– Больше никаких портерных разговоров по душам, тем более на ночь глядя, – Овер не заметил, что сказал это вслух.

– Что? – встрепенулся таксист, пожилой рыхлый человек с седыми волосами бобриком и узкими очками на выступающем кончике носа. Он смахивал на политолога Глеба Павловского. – Вы что-то сказали?

Овер отрицательно и сердито помотал головой и, скомкав салфетку, засунул ее обратно в карман.

Нет. Он ничего не говорил. И завтра вечером он никуда не поедет.

Но он, конечно же, все-таки поехал, чувствуя себя персонажем ужастика, который поступает вопреки здравому смыслу, нехорошим предчувствиям и внутреннему голосу.

К тому же он невольно, а может умышленно, проговорился, рассказал все жене.

– Конечно же, езжай! – загорелась и стала настаивать, капать на мозги Ева.

Вот Овер и поехал, не ожидая от Плохово ничего хорошего.

17