Поверх заборов. Новые стихи

так в мире
бомбою оплавленном
ее туда
не поведут

В новой книге неизбежны повторы, касающиеся массовой культуры, идентичности, поведения так называемой оппозиции, поскольку за время, прошедшее после публикации «Русского тоталитаризма», качественных изменений не произошло. Что же касается эволюции системы в целом, то в предыдущей книге мною были собраны материалы, касающиеся законотворческой деятельности с 2004 по 2016 годы, заложившей основы тоталитарного политического устройства. Здесь же я сосредоточился на деятельности так называемой оппозиции и на изменениях в социально-экономической сфере с 2017-го по 2019 год.

И есть еще одна существенная особенность моей позиции, о которой я говорил в книге «Русский тоталитаризм». Это равноправие научных и художественных методов изучения тоталитаризма. Кино и литература вымысла, которая всегда феномен языка, а не идей (Набоков), порой бывают глубже и точнее в отражении исторической реальности, особенно применительно к тоталитаризму, который постижим – повторю это еще раз – лишь в синтезе всех методов познания. И науки, и беллетристики, и публицистики, и, может быть, точнее и важнее всего – в кино с его первичностью визуального. И об этом тоже пойдет речь в новой книге.

Как и в «Русском тоталитаризме», одной из основных задач остается дефрагментация открытого и доступного знания о стране и мире. Информационное общество парадоксально. Доступность ежедневной, ежечасной, ежеминутной информации ведет к дробности, к атомизации знания. Труднее всего самостоятельно сопоставлять события, чтобы самому обнаруживать тренды развития, не прибегая к готовым клише, предоставляемым масс-медиа. И это невозможно без оглядки на то, как зародился тот строй, что существует в России более ста лет.

тысячелетнее
закончилось
бесславно
столетнее
похоже
навсегда
история
задорна
и забавна
но холодна
колымская вода
и холоднее
пламенная
гордость
умением
народы
истреблять
в девятом круге
ледяная твердость
стране предателей
не перезимовать

Двойники самодержавия

Посмертная участь Ленина – сакрализация, демонизация, карамелизация (дедушка Ленин), карнавализация или травестирование. В фольклоре – карнавализация, а у интеллектуалов – особенно культурологов, искусствоведов и арт-деятелей – травестирование. Образ Ленина и цитаты из его трудов весьма забавны в играх вокруг современного искусства.

Так что «долгую жизнь товарища Ленина надо писать и описывать заново». В массовой культуре это уже началось мейнстриму вполне достаточно книги Льва Данилкина, с которым бессмысленно вступать в полемику – у него своя оптика. Меня жизнь Ленина совершенно не интересует. Куда интереснее обнаружить в его словах и делах самое важное – что, на мой взгляд, позволяет говорить о нем вовсе не как революционере и создателе нового мира, а как о человеке, сумевшем использовать в своих интересах самые традиционные и архаичные черты русского социума и русской культуры. Ленин интересен не сам по себе, а в соотнесении с обществом, государством, историей.

Дело вовсе не в поисках ленинской правды, нутряной правоты. Речь идет об изучении русского тоталитаризма, то есть о постижении зла. Без высокомерия, без насмешек, без жалости и умиления. Да и не может абсолютно успешный человек, осуществивший все задуманное, вызывать жалость. Ленин оставил после своего ухода тоталитарное сообщество, способное к развитию, изменчивости, мимикрии и существующее уже более ста лет. В этом отношении с ним вполне сопоставим верный ленинец Сталин, превративший русский тоталитаризм в силу глобального масштаба и оставивший наследникам систему, которая пережила даже временное отречение от некоторых внешних сторон сталинского правления.

Институт марксизма-ленинизма в советские времена постарался: биография Ленина известна по дням и часам. Куда важнее другое – взглянуть по-новому на те тексты Ленина, которые расхватаны на цитаты, вбиты в головы людей не только старших поколений. В книге «Русский тоталитаризм» привожу один такой пример:

«При советской власти часто цитировались слова Ленина: „политика есть концентрированное выражение экономики“. На этом цитата обрывалась, хотя дальше следовало: „Политика не может не иметь первенства над экономикой. Рассуждать иначе, значит забывать азбуку марксизма“[3 - Ленин В. И., Полное собрание соч., т. 42, с. 278]. Редкий случай абсолютной откровенности отца русского, а значит, мирового тоталитаризма. Единственный эвфемизм – слово „марксизм“ вместо слова „тоталитаризм“. Политика, направленная на удержание власти, определяет и будет определять экономическое развитие России[4 - https://ridero.ru/books/russkii_totalitarizm/].»

А вот, может быть, самая главная книга Ленина, характеризующая его как выдающегося ученого, остается в тени. Это «Развитие капитализма в России. Процесс образования внутреннего рынка для крупной промышленности». Россия потеряла выдающегося ученого и приобрела успешного путчиста и диктатора.

Впрочем, книга «Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов?» появилась раньше. И в «Развитии капитализма» Ленин в продолжение полемики с либеральным народничеством доказывал, что основным двигателем этого самого капитализма является крестьянское хозяйство. И именно тогда наметилось содержание будущей политической борьбы Ленина и его партии. Перекинуть мостик от той полемики к первым актам красного террора и гражданской войны очень просто. Но сначала переместимся в 1912 год. И обратимся к небольшой статье Ленина, заключительную часть которой учили наизусть в советских школах, а Наум Коржавин увековечил в стихах. Да-да, это «Памяти Герцена», статья, с которой, пожалуй, стоит начинать попытки разобраться в позиционировании Ленина в русской истории, в его самоидентификации.

Из всей – очень небольшой – заметки к столетию Герцена советские школьники и студенты заучивали последние абзацы о трех поколениях русских революционеров. Весь остальной текст интереса не представлял. Между тем он очень показателен. Напрашиваясь в наследники Герцена, Ленин отказывает в праве преемственности либералам. И осуждает Герцена за то, что его поддержка права крестьян на землю совпадает с позицией социалистов-революционеров, сиречь эсеров, у которых Ленин не находит никакого социализма, ибо они выступают как мелкие хозяева, как предприниматели. То бишь, открытая им в «Развитии капитализма в России» трансформация крестьянского хозяйства в рыночное, предпринимательское в 1912 году трактуется Лениным как зло, как препятствие на пути социализма, как оплот буржуазности и мелкой буржуазности. Другими словами: развитие есть зло. И чтобы остановить это развитие, потребна буря:

«Буря, это – движение самих масс. Пролетариат, единственный до конца революционный класс, поднялся во главе их и впервые поднял к открытой революционной борьбе миллионы крестьян»

Вполне естественно, что смертным врагом для Ленина оказываются эсеры. Но фракция трудовиков в Думе рассматривалась им как возможный союзник, которого следовало отдалить от кадетов. В том же году Ленин пишет статью «Либерализм и демократия», где речь идет о двух буржуазиях в России.

«В современной России есть две буржуазии. Одна, это – очень узкий слой зрелых и перезрелых капиталистов, которые в лице октябриста и кадета заняты на деле тем, что делят между собой и Пуришкевичами теперешнюю политическую власть, теперешние политические привилегии.…

Другая буржуазия, это – очень широкий слой совсем незрелых, но энергично стремящихся созреть мелких и частью средних хозяев, преимущественно крестьян…

Вся история политического освобождения России есть история борьбы первой и второй буржуазной тенденции. Весь смысл тысячи и тысячи красивых слов о свободе и равенстве, об «уравнительном» распределении земли и о «народничестве» сводится к борьбе этих буржуазных тенденций. В итоге борьбы неизбежно получится вполне буржуазная Россия, окрашенная сплошь или преимущественно в один из этих двух «цветов». Нечего и говорить, что для наемного рабочего борьба эта отнюдь не безразлична; напротив, если он сознательный, то он вмешивается в нее самым энергичным образом, стараясь, чтобы крестьянин шел за ним, а не за либералом[5 - Ленин В. И. Полное собрание сочинений, т.21,с.241.].

Не допустить обретения крестьянством при содействии либералов политической субъектности, которая уже проявлялась в деятельности трудовиков, то есть вместе с экономическим не допустить самостоятельного социального политического развития большинства населения страны, – вот задача, поставленная Лениным. Если либералы смертные враги, то чего уж говорить о Сергее Витте, настаивавшем на ликвидации общинного строя и ссылавшемся на слова Константина Победоносцева о необходимости «сделать из крестьянина персону». Они для Ленина вообще не люди, как и пытавшийся осуществить эти планы Столыпин.

Задача Ленина может быть сформулирована по-другому – превращение населения России в тоталитарную массу, с которой, в конечном счете, слились бы и рабочие. Что и произошло. А главное препятствие этому слиянию – либералы и либерализм.

Таким же врагом оказался либерализм для Муссолини, Гитлера и Путина[6 - http://kremlin.ru/events/president/news/60836 (http://kremlin.ru/events/president/news/60836)]. Но Ленин был первым.

Тоталитарные вожди и идеологи всегда придумывают многословную ложь о либерализме. Либерализм – главное препятствие на пути превращения структурированного и стратифицированного общества в тоталитарную массу, в тоталитарный социум, ибо либерализм сохраняет и ставит на первое место человеческую личность, признает ее приоритет перед любыми социальными статусами, стремится к построению общества, в котором личность является главным системообразующим элементом.

Но тогда в чем же преемственность с народовольцами, Герценом, декабристами? Стиль ленинской публицистики исключает конкретные ответы на конкретные вопросы. В другой исторической обстановке потребовались примитивные рассуждения Сталина, его линейная логика и минимальный кругозор. В 1912 году нужно было другое. Не было расчета на то, что кто-то начнет вчитываться, задавать сам себе вопросы. А позже подобное чтение ленинских текстов приравнивалось к государственному преступлению.

Своя логика в выборе предшественников есть, как и в выборе антагонистов. И эта логика всей ленинской стратегии, поэтому столь важна эта небольшая статья. Ленин ориентируется на те силы, которые были двойником самодержавия, не представляя альтернативу существующему строю. Это путчисты-декабристы и народовольцы-террористы.

О декабристах изрядно сказано Юрием Тыняновым в «Смерти Вазир-Мухтара»:

«Грибоедов тоже встал. Рот его растянулся, оскалился, как у легковесного борца, который ждет тяжелого товарища.

– А я не договорил, – сказал он почти спокойно. – Вы бы как мужика освободили? Вы бы хлопотали, а деньги бы плыли. Деньги бы плыли, – говорил он, любуясь на еще ходящие губы Бурцева, который не слушал его. – И сказали бы вы бедному мужику российскому: младшие братья…

Бурцов уже слушал, открыв толстые губы.

– … временно, только временно не угодно ли вам на барщине поработать? И Кондратий Федорович это назвал бы не крепостным уже состоянием, но добровольною обязанностью крестьянского сословия. И, верно, гимн бы написал[7 - http://az.lib.ru/t/tynjanow_j_n/text_0020.shtml].»

Очень странно, учитывая постоянное (на словах) осуждение большевиками терроризма, что среди предшественников большевиков оказались народовольцы. Да и заговоры, на манер декабристского с его тайными обществами, вроде бы не большевицкий метод (тоже на словах). Но тем не менее. И весьма показательно, что об этих предшественниках Ленин говорит бегло, коротко, сминая концовку статьи. А для либералов, эсеров, трудовиков, успешных, в отличие от большевиков, на выборах в Государственную думу, у него находится много слов.

Что же до Герцена, то здесь встречается двойной проговор – и самого Герцена, и Ленина:

«Когда сообщали, что вводятся военные начальники для „спокойного“ „освобождения“, Герцен писал: „Первый умный полковник, который со своим отрядом примкнет к крестьянам, вместо того, чтобы душить их, сядет на трон Романовых“»

Не свергнет самодержавие, а завладеет той же властью, что Романовы. Эта фраза вполне соответствует тому впечатлению, которое возникает при чтении «Былого и дум» и нарастает с каждой страницей. Из разного это складывается. Тошнотворны описания семейного кризиса, это понятно. Но раздражение возникает раньше, когда автор говорит о Николае Первом, коего я вовсе не поклонник. Но уж Герцен так визжал и топал ногами, когда речь заходила о царе, что становится ясно: это личное, к самому принципу самодержавия отношения не имеющее. А когда он с восторгом и смаком описал, как дворовые выпороли камергера, стало ясно, что ничем он не лучше тех, кого так ненавидел. Те не позволяли себе публично восторгаться унижением и истязанием других людей. И Ленин в статье умиляется, как Герцен одобряет убийство помещика обиженным крестьянином.

О двойничестве «Народной воли» и самодержавия вряд ли есть смысл говорить особенно много. И так уже довольно сказано. Занятнее другое: по Ленину всё началось в первой половине XIX века, декабристы явились ниоткуда, как будто не было давних лейб-кампанских традиций галантного века, не говоря уж о том, что невесть куда делся Радищев. И не было самого мощного потрясения того столетия – пугачевщины. Ведь вроде бы движение самих масс.

Но вот каких? Как декабристский заговор напоминает придворные традиции XVIII столетия, так и лейб-кампанство схоже с забавами преторианцев. К древней истории отсылает и пугачевщина:

Емеля на самом деле
1.
самозванец против узурпатора
так бывало в риме
императора