Деформация вертикали. От «анонимных империй» до антилобби

– коммуникации через организации и группы давления…;

– коммуникации через средства массовой информации (печатные или электронные).

Описание и анализ моделей политических систем показал, что во всех рассмотренных моделях важную роль играет информационно-коммуникативное взаимодействие, причем информация и коммуникация выполняют, по меньшей мере, две основные функции:

– являются специфическими ресурсами властных структур и политических субъектов;

– являются специфическим инструментом или средством реализации интересов политических субъектов»[79 - Там же. http://socio.escience.ifmo.ru/matherials/217/].

В рамках этой модели активная коммуникативная деятельность групп давления как входящего процесса внешних импульсов позволяет, с одной стороны, минимизировать эффект запаздывания системы в ее реагировании на сложившуюся обстановку и существующие социальные потребности, а с другой стороны, повысить способность системы вырабатывать упреждающие меры по поводу вероятностных негативных ситуаций и потенциальных проблем. В конечном счете, это повысит уровень самоорганизации и самонастройки политической системы к динамическим процессам внешней среды.

Исходя из вышесказанного, нет смысла отрицать лобби как «темную», асоциальную силу, подпитывающую коррупцию, целесообразнее было бы признание его в качестве существенного фактора политической жизни, дополняющего социальную мозаику демократического общества, ибо, как заметил вышеупомянутый Дж. Монохэн, «…лобби можно сравнить с дыханием. Оно необходимо, хотя воздух бывает чистым или отравленным»[80 - Cавельев В.А. Капитолий США: прошлое и настоящее. – М.: Мысль, 1989. C. 251.].

Но артикуляция интересов множества заинтересованных групп, присущих гетерогенному обществу, не означает их полной абсорбации политической системой, которая использует функцию регулирования требований для фильтрации потока требований и их канализирования. Д. Истон рассматривал большинство требований в качестве первичного сырья, на основе которого производятся продукты решения. Это говорило о том, политическая система наряду со средствами легитимизации власти должна включать в себя и средства политической легитимизации требований.

2.2. Вымирают ли «партийные динозавры» в эпоху гибридных партий и групп давления?

Роль фильтра в демократических обществах играют различные институционализированные структуры в лице автономных партий или парламента, а в закрытых политических системах, характерных для авторитарных и тоталитарных режимов, эти функции фактически не выполняются по причине отсутствия «дверей» в политическую систему для входящих социальных импульсов. В качестве «привратников», канализирующих и фильтрующих требования, могут выступать и некоторые наиболее мощные группы давления, особенно в тех политических системах, где традиционно силен корпоративизм.

Наряду с артикуляцией интересов, другой важной функцией групп давления в рамках системного анализа является участие в процессе систематизации, упорядочивания различных требований путем агрегирования интересов. «Согласно системному анализу заинтересованные группы рассматриваются в качестве одного из привратников, который фильтрует многочисленные требования, предъявляемые правительству…»[81 - Heywood A. Politics. London: Macmillan, 1997. P. 256.].

В отличие от партий, группы давления являются выразителям более частных, узких интересов, выдвигая конкретные требования и используя больший набор инструментов воздействия на власть. В этом контексте многих исследователей групповой политики занимает проблема выявления различий между двумя организационными формами артикулирования и агрегации социального интереса, каковыми являются группы давления и политические партии.

Уже упомянутый К. Дойч ставил группы давления и политические партии в один ряд в своей теории трех основных типов политической коммуникации.

Если опираться на типологию групп интересов, представленной А. Алмондом, Г.Пауэллом, Р.-Ж. Шварценбергом, то политические партии относятся к институциональному типу и ближе к традиционным каналам артикуляции и агрегации социальных интересов. По мнению английского политолога С.Е. Файнера: «лоббизм – это «любая деятельность организаций, влияющая на органы государственной власти в целях содействия собственным интересам, причем эти организации, в противоположность партиям, не готовы сами принять ответственность за власть в стране»[82 - Профессиональный словарь лоббистской деятельности. Составитель к.п.н. П.А. Толстых. http://lobbying.ru/dictionary_word.php?id=1]. При этом часть экспертов придерживается той точки зрения, что главная разделительная линия между группами давления и партиями проходит как раз по линии функционального участия в выборах и отношения к государственной власти. По мнению Л.С. Санистебана, функционально-ролевые рамки групп давления ограничиваются только тем, что они

«… пытаются влиять на политическую элиту, а не управлять непосредственно. В этом и состоит их отличие от политических партий»[83 - Санистебан Л.С. Основы политической науки / Пер. с исп. – М.: МП "Владан", 1992. – 122с. (С.82).].

Видный американский политолог Р.Роуз указывает на то, что группы давления не участвуют в выборах, а партии в основном имеют дело с конфликтующими интересами и требованиями. Но здесь необходимо уточнение в плане определения критериев участия в выборах, позволяющих партию отделить от группы давления. Если за этот критерий взять процесс выдвижения кандидатов и борьбу за места в парламенте, то группы давления, с точки зрения выборного законодательства, не являются участниками этой борьбы, так как не имеют своего избирательного списка. Хотя пример тех же Соединенных Штатов, где широкое распространение во время выборов получили «Комитеты политического действия», созданные различными группами давления для осуществления поддержки партиям и кандидатам, показывает, что эти игроки могут оказывать значительное влияние на весь избирательный процесс.

То есть, участие групп давления в качестве групп поддержки можно рассматривать как участие в выборах. Более того, тесное сращивание групп давления с партийными структурами, как это происходит во многих странах мира, ведет к тому, что внутрипартийные группы давления играют большую роль и в выдвижении тех или иных кандидатов на выборах.

Но Г. Джордан пошел еще дальше и отнес к категории заинтересованных групп мелкие партии, которые не имеют своей парламентской фракции. Но такая идентичность вряд ли уместна, если принять во внимание изначальное целевое различие между партиями и группами давления. Несмотря на то, что последние могут принимать активное участие в избирательном процессе, их классическое функциональное предназначение состояло именно в оказании давления на институты публичной власти, а не на участие в борьбе за нее. Хотя можно согласиться с мнением еще одного исследователя лоббизма Ишаи о том, что несложно провести разграничение между политической партией и группой давления в двухпартийных системах, где круг крупных политических игроков уже определен. Но это трудно сделать в многопартийных системах, где линия между ними сильно размыта и лабильна. Такая же ситуация наблюдается и в государствах со складывающейся партийной системой, к которым относятся почти все постсоветские страны, где многие политические образования, именуемые партиями, часто действуют, как группы давления. И здесь довольно уместна дефиниция Ишаи, который относит такие партии к категории «партии интересов».

Долгое время партии и группы давления взаимодополняли друг друга, являясь активными субъектами политической жизни, которые оказывали значительное влияние на направление и динамику политического процесса. Но институциональные функции партий и групп давления были изначально различными. Первых интересует власть, вторых – носители власти, но как те, так и другие, в основу своей деятельности закладывали социальный интерес.

Исходя из этого, в политической науке существует разделение социального представительства на две формы: функциональное и территориальное. Первая форма относится к деятельности различных заинтересованных групп, которые могут объединять на основе общей цели и интереса представителей разных территориальных единиц. Вторая форма территориального представительства опирается на функционирование партийной и избирательной систем и находит свое отражение в выборных органах.

Кроме этого, главная задача политических партий всегда состояла в том, чтобы превратить множество частных интересов отдельных социальных слоев и заинтересованных групп в совокупный политический интерес. Группы давления, в отличие от партий, априори являлись сторонниками партикуляризма, для которых основная задача состояла в том, чтобы выделить групповой интерес из контекста совокупного политического интереса. И хотя для многих такое устремление лоббирующих группировок является предосудительным, аморальным и даже преступным, само присутствие групп давления в политическом пространстве, по мнению большинства исследователей, умножает число косвенных участников политических процессов, выступает своеобразным дополнением к многопартийности, расширяя плюрализм. И именно в условиях рынка и зрелого гражданского общества многочисленные группы давления достигают наивысшего расцвета и распространения. Более того, сам институт лоббизма превращается в серьезного конкурента партийным системам различных стран.

Хотя долгое время степень развитости института лоббизма в разных странах неодинакова. Наибольший размах, как было уже отмечено, лоббистская деятельность приобрела в США.

Что касается Западной Европы, то она имела более четкую и структурированную партийную системы, чем в США, где двухпартийная система даже не была закреплена в Конституции, а традиционное отсутствие партийной дисциплины создавало почву для появления различных внутри- и межпартийных группировок.

Исторически парламентские партии Европы играли более активную и постоянную роль политических субъектов в политической жизни, чем партии США, которые заявляли о себе лишь только в период избирательных кампаний и функционировали в дуалистической президентской республике. Все это способствовало тому, что европейские лобби предпочитали действовать через политико-партийные каналы, часто сращиваясь с партиями и бюрократическими группировками, что привело к росту корпоративных тенденций.

Например, в Германии, где разнообразных групп интересов только в западных землях «…насчитывается от четырех до пяти тысяч. Взаимодействие между государственными учреждениями и группами интересов происходит в форме консультаций. Разнообразные совещательные советы, комитеты и комиссии функционируют при всех федеральных ведомствах… формы и методы влияния групп интересов на парламентские партии ФРГ в немалой степени зависят от того, насколько близки очередные выборы в Бундестаг или Ландтаги. Например, в канун выборов особое значение приобретают такие факторы, как размеры финансовых средств союза, которые могут быть направлены на поддержку предвыборной кампании той или иной партии, возможность союза осуществлять целенаправленное воздействие на настроения достаточно многочисленных групп населения, доступ с этой целью к средствам массовой информации…»[84 - Паблик рилейшнз. Лоббирование. http://na-uroke.in.ua/34-59.html].

Но наибольшего размаха это сращивание достигает в однопартийной системе, где главенствующая партия является единственным доступным каналом к процессу принятия политических решений. Схожие процессы наблюдаются в искусственных многопартийных системах с доминирующей партией, как в Казахстане. В то же время, в условиях реальной конкурентной многопартийности существует другая крайность, когда наиболее мощные заинтересованные группы могли создавать «собственные» политические партии, как это было в некоторых европейских странах.

В Соединенных Штатах долгое время была распространена другая форма взаимоотношений между крупными в численном плане и мощными в финансовом отношении заинтересованными группами и партиями, в рамках политики маневрирования между демократами и республиканцами, играя на их соперничестве за голоса избирателей. Хотя и у тех, и у других есть свои лоббистские структуры, которые традиционно выступают в роли их союзников. Например, у республиканцев это влиятельное оружейное лобби в лице Национальной стрелковой ассоциации США. «… миллиардер от игорного бизнеса, управляющие хедж-фондов и крупные торговцы недвижимостью финансируют «суперкомитеты политической активности», которые преследуют свои узкие цели или продвигают кандидатов, взявшихся защищать их коммерческие интересы»[85 - Мойзес Наим. Конец власти. От залов заседаний до полей сражений, от церкви до государства, почему управлять сегодня нужно иначе. Перевод с английского Н.Мезина, Ю.Полещук, А.Сагана. – М.: Изд-во АСТ, 2016 – 512 c. (С.378).]. В свою очередь, на стороне демократов стоят многочисленные экологические и правозащитные структуры.

В то же самое время все чаще в политической науке звучат мнения о наступлении партийного декадентства, о резком снижении популярности когда-то ведущих политических партий, о падении уровня избирательной активности, об абсентеизме, превратившегося в тенденцию для многих политических систем. Даже в государствах с прочными и давними партийными традициями, как, например, в упомянутых Соединенных Штатах или Великобритании, можно наблюдать рост социального разочарования в способности политических партий дальше выполнять свои представительские функции. Тот же экстравагантный президент США Дональд Трамп стал порождением самой американской системы, где, как выяснилось, у значительной части американского общества уже появилась аллергия на традиционную политкорректность, а также на стандартных политических деятелей, и возникла потребность в более радикальных мерах «оздоровления» американской внутренней и внешней политики. Можно согласиться с теми экспертами, кто считает, что Дональд Трамп стал частью того самого американского мейнстрима последних лет, который был связан с ростом популярности неоконсерваторов среди республиканцев, начиная от Пата Бьюкенена и заканчивая Сарой Пэйлин из «Движения чаепития». Только Д.Трамп, как и чета Андервудов из фильма «Карточный домик», в отличие от остальных политических игроков, всегда готов был перейти черту.

Кстати, некоторые эксперты считают, что приход Д.Трампа в Белый дом являлся также результатом такого давнего тренда, как менеджериальная революция, которая поставила под угрозу традиционную систему сдержек и противовесов на Западе. «Общество, по-видимому, оказалось не в состоянии осознать масштабы происходящей культурной революции и по достоинству оценить тот факт, что Трамп стал первым президентом США, не имеющим за спиной никакого политического или военного опыта.

Неудивительно, что Трамп, имидж которого был выстроен вокруг образа независимого предпринимателя, противостоящего партийным функционерам и развращенным бюрократам из Вашингтона, сразу же после своего избрания вошел в клинч с единственной неподконтрольной еще республиканцам ветвью власти – судебной. Трамп, «никогда не имевший над собой босса» и привыкший быстро и автократически решать проблемы подконтрольных ему корпораций, был явно не готов к взаимодействию с заложенными в американскую политическую систему сдержками и противовесами: возглавив страну, он, по всей видимости, воспринимал судей как своих подчиненных и был явно шокирован, встретив сопротивление со стороны одного из них»[86 - Камиль Галеев. Бюрократия против Запада. Почему обществом нельзя управлять как корпорацией. № 31 от 27.03.2017. https://www.novayagazeta.ru/articles/2017/03/26/71919-byurokratiya-protiv-zapada].

Хотя именно благодаря Д.Трампу, многие поняли, где в системе появились сбои, которые надо будет исправить, чтобы повысить эффективность этой системы. Это поняли республиканцы, которые, как выяснилось, стали слишком скучными для части своих же избирателей, которым нужен был свой американский вариант В.Жириновского. Определенные выводы сделали и демократы, которые вдруг осознали, что политический радикализм в американском обществе пустил более глубокие корни. И выступления Д.Трампа напоминают заявления республиканского кандидата в президенты 60-х годов прошлого века Барри Голдуотера о том, что «экстремизм в интересах защиты свободы не является злом». Д.Трамп навязал свои политические условия и нарушил сразу несколько традиционных правил игры в американскую политику. Во-первых, не буйствовать в своем политическом лагере, чуть ли не доведя его до развала. Во-вторых, держаться в рамках политкорректности. В-третьих, не ставить под сомнение саму избирательную систему США, намекая на то, что может даже не согласиться с результатами выборов, опасаясь подтасовки голосов. В любом случае, американские выборы 2016 года хорошо показали, что являются не только порождением просто успешных или неудачных политтехнологий, но и отражением реальных политических предпочтений рядовых американцев.

В других западных странах рост популярности третьих партий, увеличение числа независимых избирателей, имеющих «плавающий голос», активизация деятельности альтернативных движений и групп давления – также говорит о кризисе, который переживают партийные системы в этих государствах.

Можно выделить ряд факторов, которые способствовали минимизации роли традиционных партийных образований в политических системах многих стран.

Первый фактор был связан с желанием традиционных партий модернизироваться в условиях интенсивной социальной дифференциации общества, когда для политической победы традиционной электоральной базы было недостаточно, тем более что эта база стала «социально мутировать». Не стоит забывать о том, что с момента своего появления политические партии были гомогенными образованиями, опиравшимися или на отдельный класс, или на отдельный слой, что и обеспечивало им перманентную поддержку определенных социальных сил. Развитие гражданского общества, исчезновение строгой классической классовой структуры (буржуазия – пролетариат, крестьянство – землевладельцы), формирования политического плюрализма в лице широкого спектра специфических социальных интересов, носителями которых стали новые социальные группы, страты и слои – все это толкнуло старые гомогенные партии к трансформации в гетерогенные, массовые партии. Кстати, здесь стоит вспомнить известную «модель Даунса», суть которой состоит в том, что победу нередко одерживает тот политик, который находит «золотую середину» в политических предпочтениях граждан. Новые народные партии, по замыслу партийных лидеров, должны были удовлетворять интересы всех социальных групп, ориентируясь на мобилизацию значительной части разнообразного электората. Но все это привело к тому, что новые партийные образования стали отличаться неоднородной, разношерстной социальной базой с различными и даже эклектичными интересами, которая только ослабила внутрипартийную дисциплину и привела к жесткой фракционной борьбе. Массовые партии оказались неспособными выражать как общенациональные, так и местные интересы того или иного социального слоя. Попытка объять необъятное, соединить под одной партийной крышей множество социальных групп со своими, зачастую партикулярными интересами, стала давать сбой. Как оказалось, партиям легче управлять гомогенными массами, чем гетерогенным обществом с большим количеством различных заинтересованных групп, которые к тому же нашли более удобным для себя обходиться без посредника в лице политических партий и напрямую связываться с носителями власти через создание лоббирующих групп или активное использование социальных сетей.

Второй фактор, негативно повлиявший на падение популярности традиционных партий, был связан с забюрократизированностью. Здесь проявился «железный закон Михельса», согласно которому: «…большинству людей предопределена, в условиях вечной опеки, судьба покоряться господству незначительного меньшинства и довольствоваться тем, что они служат пьедесталом для олигархии»[87 - Michels R. Political Parties. – N.Y.: Holt&Rinehart, 1962. P. 354.]. Партийная верхушка многих политических организаций замкнулась в себе. Это только лишний раз убедило избирателей в том, что их участие в партийной жизни ограничивается ролью статистов, а вся избирательная схватка есть не более чем фикция, иллюзия борьбы между правящими и оппозиционными силами, которые, по сути, состоят из представителей одной и той же политической элиты. Кстати, Казахстан здесь также не стал исключением, учитывая тот факт, что в создании некоторых оппозиционных партий активное участие приняли бывшие представители политической и бизнес-элиты страны, которые позиционировали себя как контрэлита.

В качестве другого интересного примера можно привести Иран, где после исламской революции 1979 года было создано теократическое государство во главе с высшим руководителем аятоллой Хомейни (Сейид Рухолла Мостафави Мусави Хомейни). Но с его смертью в стране также начались процессы, которые снизили доверие и лояльность части населения к действующим политикам, партиям и структурам власти. Это хорошо показали массовые акции протеста 2009 года, после президентских выборов, когда реформаторская часть иранского общества была не согласна с результатами выборов, которые привели на пост президента консервативного политика в лице Махмуда Ахмадинежада. Но еще более наглядными были акции протеста в конце 2017 и начале 2018 годов, когда в разных городах Ирана люди вышли на площади, сначала протестуя против инфляции и роста цен, а затем уже появились политические лозунги, вплоть до требования смены правящего режима и ликвидации теократической системы власти. При этом одним из важных отличий от массовых акций протеста в 2009 году было то, что в конце 2017 года во главе протестующих не стояли конкретные лидеры из тех иранских реформаторских сил, которые выводили людей на площади в 2009 году. «В ходе протестов, захлестнувших Иран, звучат самые разнообразные лозунги: от требований решить конкретные экономические проблемы до призывов свергнуть режим Исламской Республики… Многообразие лозунгов отражает тот факт, что у протестующих нет единой цели или конкретного общего послания властям. Возглавить протесты тоже некому: подходящих кандидатов не смогли предложить ни политические партии, ни другие силы. «Реформаторы и консерваторы, игра окончена» – этот лозунг особенно популярен у студентов Тегеранского университета. Участники протестов дают понять, что все политические силы, за которые людям предлагается голосовать на парламентских выборах, вызывают у них лишь недовольство и раздражение»[88 - "Смерть России" и "Моя жизнь – Иран": к чему призывают протестующие в иранских городах». 02.01.2018. http://www.bbc.com/russian/features-42542346].

Что касается стран, где существует определенная смена власти, чередование элиты у руля власти, по своим определенным правилам игры, часто не понятна избирателям. «Так, исследования известных американских политологов А. Алмонда и С. Вербы показали, что в США только 1% опрошенных заявили, что надеются воздействовать на те или иные решения правительства через участие в деятельности политических партий…»[89 - Ашин Г.К. Основы элитологии. – Алматы, 1996. С. 165.]. Несмотря на то, что эти результаты были получены несколько десятилетий тому назад, вряд ли ситуация на данный момент серьезным образом изменилась. Для среднестатистического обывателя большая политика, с которой он связывает деятельность политических партий, находится на периферии его жизненных интересов и насущных проблем. Чаще ему нужен более конкретный выразитель его интересов. Согласно «теории организации», любая проблема будет оставаться нерешенной, если она является анонимной, и у нее нет своего ретранслятора. И этим выразителем вполне определенной, узкой, специфической, эксклюзивной проблемы как раз выступают различные заинтересованные группы, имеющие потенциал превращения в группы давления.

Третий фактор связан со слишком быстрым изменением внешней среды, к которым оказались не готовы старые партийные игроки, что привело к стремительному росту правого и левого популизма разных мастей во многих европейских странах. «…среди которых обнаруживается немало тех, кого швейцарский историк Якоб Буркхардт называл «непроходимыми упрощенцами», демагогов, в корыстных целях эксплуатирующих гнев и обиды людей и дающих радужные, но «кошмарно упрощенные» и в итоге лживые обещания»[90 - Мойзес Наим. Конец власти. От залов заседаний до полей сражений, от церкви до государства, почему управлять сегодня нужно иначе. Перевод с английского Н.Мезина, Ю.Полещук, А.Сагана. – М.: Изд-во АСТ, 2016 – 512 c. (P.395).].

Среди трендов, которые реанимировали политический популизм, можно выделить: кризис системы международного права; новое «великое переселение народов» в рамках нелегальной миграции; кризис традиционных западных демократических ценностей; новый цикл смены мировой гегемонии; активизация сепаратистских, экстремистских и террористических организаций как важных элементов ассиметричной войны; увеличение количества региональных конфликтов; ускорение процесса урбанизации, а также новая гонка вооружений и процесс милитаризации внешней политики.

Здесь вспоминается довольно интересное выступление профессора политологии Марианне Кнойер из университета Хильдесхайма на одной закрытой экспертной встрече во Франкфурте, где автору этой книги также довелось принять участие в мае 2017 года. Это были так называемые «Шлангенбадские беседы», которые уже в течение 20 лет ежегодно проходят в Германии между немецкими и российскими экспертами и высокопоставленными политиками двух стран. Марианне Кнойер тогда отметила, что призрак ходит по Европе – призрак популизма, который пытается по кирпичику разобрать демократические основы. По ее мнению, в европейской истории было несколько волн политического популизма. При этом популистские партии разные. В Центральной и Восточной Европе такие партии отличаются от популистских политических лидеров и организаций на западе, севере или юге Европы. Следовательно, нет одного рецепта по нейтрализации популистов. Более того, постоянно появляются новые гибридные партии, которые по-разному влияют на политическую повестку дня. По мнению Марианне Кнойер, успех политических популистов, которые делают ставку на простые решения любых сложных проблем, связан с наличием политического спроса и предложения. Ведь харизматические лидеры чаще всего появляются во время кризиса, когда у многих граждан возникает ощущение неравенства и чувство проигравших. Популисты используют недоверие граждан к старым политикам и государственным структурам. Следовательно, поддержка популистских партий разной ориентации – это результат изменения мировоззренческих ценностей, так как многие обыватели пытаются сохранить свою привычную среду обитания, которая сильно меняется под воздействием той же глобализации, внешних и внутренних факторов. Отсюда исламофобия, шовинизм, торговый протекционизм и т.п. Но если исходить из логики Марианне Кнойер, то западные популисты гораздо ближе к тем же радикальным экстремистским и террористическим организациям в мусульманском мире, страх перед которыми они сами активно эксплуатируют в своих политических заявлениях. Ведь, по мнению экспертов, эти организации также появились в ответ на глобализацию и вестернизацию, которую многие в тех же арабских странах воспринимали как угрозу традиционным ценностям и сложившемуся порядку вещей.

Что касается демократических систем, то Эгберт Ян, профессор современной истории университета Мангейма был более оптимистичным. Хоть он и признал тот факт, что интернационал европейских популистов более сплочен, чем коалиция традиционных политических сил, по его мнению, есть надежда, что популисты все-таки побоятся полностью разрушить демократические устои, так как их собственные партии не позволят им это сделать. С другой стороны, как показывает история, в сфере политики популизм часто был основой для появления новых политических игроков, которые в случае прихода к власти превращали свой популизм во что-то более консервативное. Ведь когда-то к популистам начала XX века можно было бы отнести тех же большевиков с их популистскими лозунгами «Земля – крестьянам!», «Фабрики – рабочим!».

В свою очередь, если вернуться к Дональду Трампу, то Михаэль Верц, старший научный сотрудник «Центра за американский прогресс» из Вашингтона, во время своего выступления на экспертной встрече во Франкфурте, говоря о феномене Дональда Трампа, назвал его новым политическим явлением, хотя и в рамках уже старого процесса развития правого популизма в США, начиная с 60-х годов прошлого века, Д.Трамп лучше, чем традиционные лидеры Республиканской партии, смог мобилизовать дезориентированных рядовых республиканцев после победы Б.Обамы. Кстати, довольно оригинальное сравнение привел академик РАН, президент Национального исследовательского института мировой экономики и международных отношений имени Е.М.Примакова Александр Дынкин, по мнению которого Д.Трамп чем-то был похож на покойного Б.Ельцина. И тот, и другой – выходцы из строительной отрасли. У Д.Трампа и Б.Ельцина дочка и зятья играли большую роль в качестве политических советников. При этом А.Дынкин уверен, что в основе западного популизма лежит слом привычного социального контракта, согласно которому каждое новое поколение должно жить лучше, чем прежнее. Как показал недавний финансово-экономический кризис, это далеко не так. В то же самое время, по мнению бывшего российского политика, а ныне профессора факультета мировой экономики и политики Национального исследовательского университета «Высшей школы экономики» Владимира Рыжкова, весь парадокс состоит в том, что в некоторых странах антилиберальные идеи продвигались именно через демократический выборный механизм (США, Турция, Венгрия, «Brexit» в Великобритании).

В-четвертых, снижение функциональной роли старых политических партий в процессе артикуляции и агрегирования социальных интересов также связано с вступлением большинства, если не всех западных демократий, в эру технотронного, постиндустриального, информационного общества, где электроника, интерактивное телевидение и компьютеризированная система опросов общественного мнения нанесла чувствительный удар по партиям. Если в прошлом партия играла роль основного посредника между политическим деятелем и избирателями, налаживая взаимосвязь между ними и направляя политический процесс, то позже возникла проблема потери классического избирателя. Сначала появление телевидения превратило избирателей в зрителей, а героем телеэкрана стала личность, часто посредственная, но не сама политическая организация. Затем, с появлением Интернета и социальных сетей, которые породили не только юзеров, но и многочисленных «троллей», партии и политики вообще потеряли ореол значимости. Субкультура социальных сетей, с одной стороны, аполитична, с другой стороны, активно участвует в десакрализации власти и ее носителей. Хотя, несмотря на этот тренд, некоторые политические игроки даже пытаются создавать виртуальные политические партии, в том числе на постсоветском пространстве. Например, в 2010 году, в Казахстане также была попытка нескольких физических лиц создать виртуальную партию. «Говоря об идеях, инициаторы создания новой партии предложили, во-первых, начать процесс возвращения казахских исторических и культурных ценностей в Казахстан, во-вторых – создать консорциум казахстанских инвесторов для финансирования этого проекта, и в-третьих – добиться прозрачности власти через современные инструменты: электронное правительство и доступный Интернет»[91 - Анна Дрелих. Группа из семи человек создала Виртуальную партию. 31.07.2010. http://rus.azattyq.org/content/virtual_party_kazakhstan/2114264.html].

В конечном счете, снижение потенции и влияния старых политических партий образовало вакуум нереализованных социальных интересов, который, кроме новых гибридных партий, заполнили различные группы давления и многочисленные альтернативные движения.

Еще в начале 40-х гг. прошлого века видный исследователь партийной системы Е. Шаттшнейдер сделал вывод о том, что роль групп давления прямо и органически связана с состоянием основных партий. Он считал, что чем слабее функционирование партийной системы, тем мощнее становится влияние групп давления, и, наоборот, если партии осуществляют свои полномочия эффективно, то они способны свести воздействие этих групп до минимума, если не к нулю. Утратив посредническую функцию, партии уже не могли действовать эффективно. Конечно, с функциональной точки зрения, они продолжают играть роль в циркуляции и рекрутировании политической элиты, обеспечивая стабильность политической системы и преемственность власти, что не может не служить легитимной формой для их существования. Но природа не терпит пустоты. Появление возникшего вакуума обычно быстро заполняют различные группы давления, которые стали играть роль связующего звена между носителем власти и конкретной социальной группой, представляя собой одну из форм для выражения широкого спектра многочисленных и разнообразных интересов.

2.3. Корпоративистская модель групповой политики

Как уже отмечалось выше, различные заинтересованные группы имеют разный статус влияния. Политическая реальность многих стран показывает, что в среде множества заинтересованных групп, осуществляющих воздействие на властные структуры, есть группы давления, чьи организованные и финансовые возможности позволяют им более эффективно и успешно добиваться своих целей. Традиционно считается, что к числу таких лоббирующих организаций можно отнести группы, представляющие интересы крупного бизнеса и бюрократии, где первые обладают значительными финансовыми ресурсами, а вторые имеют доступ к ресурсам властного влияния.

В то же время влияние ведомственных группировок в большей степени характерно для закрытых политических систем, где главными участниками процесса принятия политических решений являются те или иные звенья бюрократического аппарата. Наглядным примером расцвета внутриведомственного лоббизма является Советский Союз, где, например, «…с середины 70-x годов до конца 80-х годов министр обороны СССР состоял в Политбюро ЦК КПСС. Западные наблюдатели справедливо рассматривали это как важный канал влияния советских военных и ВПК на процесс принятия решений»[92 - Голосов Г.В. Сравнительная политология. – Новосибирск: Изд. НГУ, 1995. С. 100].

В некоторых странах либеральной демократии тесное взаимодействие крупных и авторитетных заинтересованных групп с государственными структурами выразилось в форме корпоративизма, которые многие исследователи, в частности М. Вебер, М. Крозье, Дж. Лукач и другие, связывали с расширением роли государства в жизни общества, что закономерно приводило к появлению мощного бюрократического аппарата. Ситуация сложилась таким образом, что «…бюрократия, превратившись одновременно в законодателя, администратора и судью, представляет угрозу фундаментальным нормам плюралистической модели»[93 - Yates D. Bureaucratic democracy: the search for democracy and efficiency in American government. – London: Cambridge Mass, 1982. – P. 50.].

Основную угрозу сторонники плюралистической теории демократии, с ее положениями о конкуренции и компромиссе между равноправными заинтересованными группами, видят в том, что бюрократия устанавливает более тесные, неформальные связи с «привилегированными», выражаясь терминами М. Олсона, заинтересованными группами, что еще больше вывело процесс принятия важных решений из-под общественного контроля. Плюс к этому внутри самих заинтересованных групп наблюдаются тенденции к иерархизации групповых отношений согласно упомянутому «железному закону олигархии Михельса».