Прометей

Давит одиночество, но и видеть никого не хочется. Часто, в перерывах между сериалами, я вспоминаю как мы с тобой колесили по миру. Ты ждал меня в бутиках, а я тебя – с работы…

Нашла твою старую джинсовку. Она до сих пор пахнет тобой…

Наверное, я никогда не смогу понять, как ты сумел взять и всё бросить. Вычеркнуть себя из общества. Некоторые думают, что ты умер.

Я знаю, что были веские причины, но, думаю, что всё уже позади. Пора домой. Тебя уже заждался водопровод, интернет и я.

Хватит уже питаться желудями и земляникой. Дикарь.

Твоя любимая сестрёнка Мари.

P.S. Я привезла тебе гостинцы. Со дня на день вышлю.

P.P.S. Очень хочу тебя увидеть. Как разберусь со всеми делами заскочу на недельку. Но, наверное, уже в следующем году.»

Макс тепло улыбнулся, вспомнив сестру. Через несколько минут он встал, бережно отложил письмо в сторону и бесцельно прошёлся по комнате.

После раздумий, он вновь сел в кресло и поставив бандероль на колени, вскрыл её. Из всего содержимого Макс вначале извлёк бумажный пакет с кофе. Он поднёс его к лицу и опустив веки понюхал – от зёрен исходил ненавязчивый аромат цитруса. Макс с удовлетворённым видом положил пакет на стол и достал из коробки маленькую ручную мельницу для кофе с латунными вставками. На дне коробки обнаружился продолговатый чехол из бархатистой ткани. Внутри оказалась чайная ложка из серебра витиеватого литья.

Макс поправил очки и внимательно изучил узор. На обратной стороне была гравировка «Максу от Мари».

В порыве благодарности он было собрался писать ответ, но усталость и лёгкая головная боль давали о себе знать, и он вздохнув вышел на веранду.

Всё уже погрузилось во мрак и лишь далёкие звёзды подмигивали с тёмного купола неба. Макс закурил трубку, облокотившись на перила и его обволокли звуки ночного леса. Прохлопала крыльями летучая мышь. Он проводил её взглядом, выпустил пару дымных колец и вытряхнув трубку отправился спать.

Ветер подхватывал и кружил опадавшие листья, нежно опуская их на холодную землю. Меланхоличная в своих ярких красках осень неумолимо занимала позиции, выпадая прозрачной росой на спелых яблоках. Блеклый диск солнца утопал в молоке тумана и глубине полновесных облаков, изредка выплескивая серебро своих лучей.

Наступила пора холодных рассветов.

В камине потрескивали дрова, обволакиваемые языками рваного пламени. В лампадке курилось эфирное масло бергамота, расплывалось в воздухе пряным ароматом.

Макс сидел, низко наклонившись над бумагами, разложенными на письменном столе и скрипя перьевой ручкой, изливал свои мысли, обращая их в искусство.

Его идеи ложились на бумагу ровными строками, а сам Макс был настолько увлечён работой, что даже не замечал остывший кофе, стоящий рядом и едва начатое письмо, лежащее в стороне.

Время для него перестало существовать, рассыпавшись бисером абстракций. Лишь с каждым часом стопка исписанных листов росла, возвышаясь над зелёным сукном стола.

Вдруг зазвенел колокольчик у калитки. Макс приподнялся, не переставая писать и буквы покосились.

Взывающий звук колокольчика раздался вновь. Макс поставил жирную точку и торопливо вышел на улицу.

– О, доброе утро! – удивлённо воскликнул он, увидев одиноко стоящую Анну, плечи которой покрывала вязаная пушистая шаль, а в руке свисал матовый дождевик.

– Добрый день, – поправила она Макса, – как ваше настроение в столь угрюмую погоду?

– Созерцательное, – ответил он, приглашая Анну войти в дом.

– Ух ты! – выдохнула она, обведя взглядом мягкий сумрак жилища Макса. – Каждый раз ваш дом удивляет меня всё больше! Ваше настроение в такой атмосфере предсказуемо. Я бы на вашем месте тоже сидела, любуясь игрой огня и потягивала искрящийся виски из тяжёлого рокса.

– Что же… – задумчиво произнёс Макс – … пользуйтесь случаем, – и придвинул два кресла к огню.

– Серьёзно? – удивлённо проронила гостья. —Я же так фигурально…

– А почему нет? Я не имею привычки пить крепкий алкоголь в такое время, но сейчас ваша идея кажется мне вполне разумной и было бы глупо от неё отказываться. Присаживайтесь.

Макс достал из кухонного шкафчика едва начатую бутылку и откупорив наполнил на треть два стеклянных бокала.

– Не зря я решила вас проведать. У меня дома как-то пусто. Особенно в такое промозглое утро. Слонялась бесцельно по комнатам, включила телевизор для фона, но он только усугубил это давящее чувство. Вам тут, – она на секунду замолкла, – разве не бывает одиноко?

– В моей жизни одиночество – величина постоянная, лишь проявляется она в разной степени. Думаю, для многих одиночество самый верный и преданный спутник от колыбели до могилы.

А люди, – он заглянул в бокал, искривший огненными бликами, – они не избавляют от одиночества своим обществом, а лишь помогают обрести забвение, искомое многими. Но мне кажется намного страшнее лишиться возможности быть одному. Это неотъемлемая часть прав человека, о которой все почему-то забыли, но это уже вопрос, имеющий социальную природу, а подлинное одиночество… оно внутри нас, – Макс одним глотком осушил бокал.

– То есть вы хотите сказать, что все люди обречены на одиночество? – Анна сделала маленький глоток.

– Так или иначе. Но моя точка зрения далека от объективности. Я сужу по себе: сейчас я одинок не больше, чем раньше. Тогда я был увлечён суетой, чтобы размышлять над этим. Я говорю об одиночестве в мрачных тонах, но не считаю его ни пороком, ни изъяном. Просто оно есть, а его осознание – плод глубинной рефлексии. Это болезненный процесс, но, безусловно полезный.

– … самокопание, – перебила она Макса, – полезно, но всё-таки, небольшими порциями. Тут можно провести параллель с алкоголем: в разумных пределах она даже полезен, но стоит проявить усердие и вас неизбежно ждёт похмелье, которое с годами лишь крепчает.

– Совершенно верно, – согласился Макс и встал, чтобы наполнить бокалы.

Вернувшись к своему креслу, он положил руку на спинку и поднял рокс.

– За одиночество! – и они чокнулись.

– Расскажите мне о себе, – попросил Макс после небольшой паузы, – а то я ничего не знаю о вас кроме вашего имени и специальности.

– Обычно подобные вопросы ставят в ступор, – заметила Анна. – Но мне и рассказать особо нечего: моя жизнь скупа на яркие события. Окончив школу, я поступила на филфак, но не потому что душа лежала к литературе. Я выбирала специальность методом исключения, откидывала то, что наименее интересно.

Случается, что люди, окончив школу, ещё не знают, чего хотят от жизни и выбор пути в таком случае особенно труден.

Но выбора не было – учись или работай, но убить своё будущее на бессмысленной работе – странно, и я решилась. Я училась не хуже и не лучше других, но интерес к филологии всё же проявился в процессе обучения и получив диплом я отправилась прямиком в школу. Вначале было тяжело перебороть природную стеснительность, но ещё тяжелее оказалось заинтересовать предметом школьников: общая школьная программа не так продуктивна, как хотелось бы, ведь подбор литературы – процесс очень индивидуальный. Я была вынуждена несколько изменить программу. Согласитесь, разве обычный подросток сможет самостоятельно понять, чем был «базаровский нигилизм»[9 - Имеется ввиду произведение И. С. Тургенева (1818 – 1883) «Отцы и дети», где воссозданы образы уходящей дворянской культуры (Кирсанов) и новых героев эпохи (Базаров). В формальной школьной программе принято трактовать конфликт Кирсанова и Базарова как типичную «проблему поколений», но в первую очередь это конфликт убеждений, где «нигилизм» стоит читать как «бунт/революцию».]? Возможно ли школьнику увидеть в работах Достоевского хоть что-то кроме сложности их восприятия? Перед знакомством с программой я предлагала ребятам альтернативу. В «Отцах и детях» извечно ищут «проблему поколений», которая там едва ли затронута —я предлагала им «Отца Горио»[10 - «Отец Горио» (1834—1835) произведение французского писателя Оноре де Бальзака (1799 – 1850), в котором реалистично показаны трагические взаимоотношения отца и двух его дочерей. «Лолита» (1955) скандально известное произведение русско-американского писателя Владимира Набокова (1899—1977), запрещённое в своё время во многих странах мира, помимо эпатажа выделяется стилистической изысканностью. Эдипов комплекс. Согласно психоанализу Фрейда, комплексы формируются вокруг влечений, подвергшихся вытеснению в область бессознательного. В частности, Эдипов комплекс как результат вытеснения в раннем детстве враждебных импульсов по отношению к отцу.], где эта проблема предстаёт во всём своём ужасе; «Преступление и наказание» внушало юному читателю страх перед всей классикой, я же заинтриговывала их преступным мышлением Гумберта, к тому же эпатаж «Лолиты» вызывал у них бурный восторг, ведь раньше они не представляли литературу такой…

Собственно, именно «Лолита» меня и сгубила… одна, полная предрассудков, ханжа-мать одного из учеников – устроила скандал, что я «развращаю неокрепшие умы порнографией». Она утверждала, что у её сына по моей вине вырабатывается чуть ли не Эдипов комплекс

, и не смотря на абсурдность этих обвинений, этих плодов пуританской мнительности, весь коллектив страстно кивал ей в ответ, когда она выплёскивала свою «обличительную» речь. А оставшись со мной наедине, коллеги, виновато потупив взор, говорили, что моя методика очень хороша, но… лучше будет уволиться по собственному желанию.

И таким образом попытки пробудить в людях интерес к книгам обратились в публичную анафему и констатацию моей безнравственности. Я оказалась молодым педагогом с испорченной репутацией. Попытки устроиться на другое место были безнадёжны – молва разнеслась слишком быстро, обрастая неизвестными мне самой «фактами» как снежный ком.

Поиски новой работы оказались сложнее, чем я мола подумать. Оставалось идти либо кассиром, либо продавцом-консультантом. Образование стало бы рудиментом, если бы не репетиторство. Жизнь вроде бы стала возвращаться в привычную колею, но тут пришло сообщение с просьбой заняться похоронами.

Сначала я не хотела ехать, но потом поняла, что намного хуже не будет и почему бы не сменить обстановку?

Я плюнула на всё, сорвавшись с насиженного места, отправилась хоронить родственницу, которую никогда не знала.

Жажда перемен ощутилась, когда я вошла в здание вокзала, а потом тесный плацкарт, курица в фольге, варёная картошка и не один час по бездорожью в такси… Войдя в старый дом, неожиданно ставший моим, я испугалась – согласитесь, человеку из города тяжело сталкиваться с необходимостью колоть дрова и топить печь лишь для того чтобы поесть… Эти скрипучие половицы, выцветшие иконы в закопчённом углу, облинявшие ковры с бурой основой, – Анна брезгливо передёрнулась, – а ночью дом будто дышит… первая ночь обернулась для меня кошмаром. На следующий день, после генеральной уборки, под вечер я затопила печь, приготовила ужин и вдруг начался сильный ливень… В этих сумерках и контрасте дом неожиданно обрёл уют. Я всю ночь пролежала на перине, слушая его. Дождь здесь не такой как в городе. Там он какой-то серый, безликий… в ту ночь я поняла, что мне надо остаться тут хотя бы ненадолго – отдохнуть от мирской суеты, согнать жир с души…

Теперь же мне не хочется, уезжать. Страшно представить своё возвращение в рутину этого грязного муравейника.