Прометей

– Ах да! – воскликнул бакалейщик, хлопнув себя ладонью по лбу и вновь стал рыться в коробках.

Макс снисходительно на него взглянул и ожидая принялся прохаживаться по магазину. Подойдя к окну, он оценивающим взглядом посмотрел на двойную раму и на отклеивающуюся ветхую бумагу, прикрывающую щели, из которых клоками выпирали клочья ваты и ветоши.

– Нашёл! – радостно объявил продавец и помахал над головой оранжево-белой пачкой.

– Сколько с меня? – Макс направился к нему доставая кошелёк.

– Нет-нет! – воспротивился он, – лучше мы сочтёмся вашими заготовками. Мёдом, если вы не против. Когда к вам прислать человека?

– Мне не принципиально, – Макс убрал кошелёк – но учтите, что ночью я имею привычку спать. Так что давайте исключим тёмное время суток.

– Да-да, конечно. Простите за прошлый раз, – продавец с притворным раскаянием опустил взгляд. – На этот раз я приеду сам.

– Всего доброго, – попрощался Макс в дверях.

– До свиданья, – сказал бакалейщик, но сразу осёкся. – Подождите!

Макс развернулся и вопросительно посмотрел на него.

– Зайдите на почту – там вам что-то пришло.

– Благодарю, – кивнул он и с тем же звоном колокольчика прикрыл за собой дверь.

Он с удовольствием вдохнул свежий воздух и улыбнулся в очередной раз отметив поразительное сходство бакалейщика с Марселем Прустом.

Излишки продуктов своего хозяйства Макс часто отдавал в магазин за скромное вознаграждение, будь то сыр, фрукты или мёд. Минимальная финансовая заинтересованность Макса делала его желанным поставщиком. Им двигало то же чувство, что и Хемингуэем, который оставлял щедрые чаевые в кафе и ресторанах, куда собирался вернуться, тем самым гарантируя себе самое чуткое обслуживание в будущем. В своём же случае Макс обеспечил себе благосклонность владельца магазина, привозящего ему из города тростниковый сахар, молотые какао-бобы и прочие мелочи, невостребованные местными жителями.

Макс смахнул серебро паутины, севшее на лицо и пошёл в направлении почты, находящейся в том же здании.

Работница почтового отделения измерила его презрительно-желчным взглядом, свойственным некоторым нервным работникам почты и провинциальных отделений банка.

– Вам бандероль, – гулким эхом разлетелся по стенам надменно-механический голос.

Созерцание столь высокомерного поведения вызвало у Макса насмешливую улыбку.

– А что это вы так улыбаетесь?! – с вызовом взвизгнула работница.

– Да так… своим мыслям. А почему нет?

– Ходют тут всякие идиоты… улыбаются, – причитая, она сняла с полки синюю коробку с бандеролью – а что улыбаться-то? А я скажу, что вы улыбаетесь!

Секундная пауза. Стало слышно её тяжёлое дыхание. Как у рассвирепевшего быка.

– Глаза позальют с утра пораньше и улыбаются, что с них взять-то? – голос набирал всё большую громкость. – Детей кормить им не надо, в школу сами авось дойдут, картошку копать не надо! Одна забота: бражку поставить да самогонки выгнать! – она угрожающе вышла из-за стойки, явив своё могучее тело, облачённое в цветастое платье, перехваченное широким поясом, врезавшимся в рыхлый живот.

– А я вот повыливаю всё ваше пойло и посмотрю, как вы поулыбаетесь, – и швырнула коробку на стол. – Забирайте!

Макс удивлённо посмотрел на неё, перевёл взгляд на коробку и подошёл к столу.

– Тут расписывайтесь, – работница ткнула в лицо Максу бланком и вернувшись за стойку принялась деловито ворошить кипу бумаг.

Он достал из рюкзака хозяйственную сумку и не распаковывая убрал в неё бандероль.

– Гражданин! – раскатом грома прозвучало обращение.

Макс вздрогнул и обернулся.

– Да?

– Возьмите, – она не поднимаясь протянула пухлую руку с конвертом, – вам ещё и письмо.

Он бросил взгляд на имя отправителя и убрал письмо во внутренний карман.

– Спасибо, – поблагодарил он и пошёл к выходу.

– Алкаш, – подытожила работница почты, когда захлопнулась дверь.

Закончив дела в деревне, Макс направился в сторону дома по гравийной обочине пустой дороги. По-осеннему прозрачный воздух был неподвижен и тих. Казалось, что кто-то поставил весь мир на паузу, чтобы насладиться умиротворением готовящейся ко сну природы.

Внезапно из-за горизонта показалось два автомобиля. Они приближались, поднимая пыль. Макс остановился.

Мимо него проехала черная тонированная иномарка без опознавательных знаков, а за ней минивэн с надписью «Следственный комитет» на борту. Они проехали с величием всадников апокалипсиса и скрылись за поворотом, ведущим к единственному в деревне административному зданию. Макс хоть и не видел пассажиров, но готов был побиться об заклад, что за ним наблюдали сквозь темные стекла – он почувствовал на себе пристальный взгляд. Липкая тревога тенью легла на душу. Он простоял несколько секунд, глядя как оседает пыль на опустевшую вновь дорогу и продолжил путь.

Придя домой, Макс сбросил пыльную обувь и одев старые джинсы и протертую на локтях рубашку, отправился заниматься хозяйственными делами, оставив на столе нераспечатанный конверт и бандероль.

Он понимал, что это уже последние дни бабьего лета и пока на улице комфортно, стремился всеми силами позаботиться о хозяйстве, покуда вновь не потянуло свежим ветром осени, мягко осыпающим листву с деревьев.

Лишь когда малиновый шар солнца наполовину скатился за линию горизонта, Макс снова вошёл в дом.

Освежившись в душе, он, накинув халат и мягкие домашние туфли, занялся ужином.

Пока варился какао, Макс подрумянил на сковородке ароматный белый хлеб и сварил «всмятку» несколько свежих яиц.

Налив в широкую чашку горячий какао, он остудил яйца в проточной воде и выложил в блюдце. Смазав хлеб сливочным маслом, он расположился в кресле и неторопливо принялся за еду.

Лишь покончив с изящным в своей скромности ужином, Макс надел на кончик носа очки, бережно вскрыл конверт и взялся за чтение, скользя взглядом по листу бумаги в руках:

«Здравствуй, братец! Ну как ты там в своих горах? Ещё не сошёл с ума от одиночества?

Я вот только что вернулась из Люцерна. Там всё так же красиво, как и раньше. Ехала чтобы не вернуться. Сняла милую квартирку, почти нашла работу, приглянулся один очаровательный мужчина (вылитый Том Хиддлстон!). Ах, прости! Ты же не любишь все эти подробности. В общем стоило только привыкнуть как меня стала одолевать беспричинная тоска. Спустя месяца я стала понимать, что это… тоска по Родине… кто бы мог подумать, да? Я и сама не знала, что памятник валенку станет мне ближе, чем «Умирающий лев»[8 - «Умирающий лев» – скульптурная композиция, созданная по эскизу БертеляТорвальдсена (1768/70 – 1844) в швейцарском городе Люцерн. Посвящена доблести швейцарских гвардейцев, павших при сопротивлении штурму дворца Тюильри в день восстания 10 августа 1792 года.]. Столько усилий, а тут непреодолимое желание вернуться… я вернулась. Вернулась к прудам с чёрной водой в парках центра, к бесчисленным палаткам с шаурмой и вечно коптящим трубам электростанций. Бросила всё. Сорвалась. Аэропорт, самолёт и вот она… Родина. И что ты думаешь? Как она распростёрла свои объятия мне, строптивой беглянке?

Меня пригласили проверить «документики» и в итоге почти полтора часа ковырялись в моём нижнем белье! И что они рассчитывали там найти? Кто их поймёт…

Не думала, что столкнусь с таким унижением. Что это было? Демократия? Презумпция невиновности или… воля к власти?

Хотя, чего ожидать от этих юношей? Из покосившихся домов в армейские бараки, а потом собственная бесполезность указала путь.

Сижу я теперь дома, смотрю как за окном льёт дождь и думаю – зачем я вернулась? Да, конечно, когда я вошла в квартиру после всех этих путешествий, вдохнула знакомые запахи, то меня охватило непередаваемое чувство, но, увы, непродолжительное.