Шоколадница

А ещё я пытался понять отчего у меня так тревожно в груди. Конечно то, что моя маленькая Мирра стала женщиной, причём, женщиной настолько мерзкого создания было настоящим шоком для меня. Для меня она по-прежнему оставалась маленькой девочкой. Ангелом – хранителем моего дома. Я не видел в ней женщину. Прежде всего для меня это был доверчивый ребёнок. Ребёнок, которого так легко обмануть и предать.

* * *

Вечером пришла Мирра. Она немного успокоилась. Но выглядела всё равно ужасно. Просто была вся зелёная. Не успев появиться, тут же сбежала в туалет.

– Тебя тошнит?

– Всё время. Боюсь есть. Всё, что съем, просится наружу.

– Надо подумать о том, чем тебя кормить. Видимо есть какие-то диеты. А может быть, мы просто, путём проб и ошибок, выясним, что же способно задержаться в твоём желудке. Ну, и , наконец, надо понять что же нам делать дальше.

– Не знаю. Просто понятия не имею.

– Ты закончила первый курс?

– Да.

– Может стоит взять академический отпуск? На год. Сегодня пятница. На субботу и воскресенье я хочу поехать в Шемаху. У меня там дом и мастерская. Если захочешь, можем съездить вместе. А в понедельник я мог бы сходить с тобой в университет.

Сказать-то я сказал, но не подумал, что моя дурацкая борода и вечно помятые джинсы, будут выглядеть в среде университетской профессуры не совсем презентабельно. С этим что-то надо было придумать. Тут я вспомнил про старого друга моего отца, работающего в университете. Нашёл его координаты. Созвонился. Он замучил меня своими вопросами о том, как поживает мой отец, что нового у меня и т.д. Я всё вытерпел. Пытался отвечать. Нашёл паузу в его сладких изъявлениях того, как же он уважает нашу семью и моего отца, и объяснил цель своего звонка. Он пообещал в понедельник с утра забрать Мирру прямо из дома и помочь ей в решении всех её вопросах. Мне стало чуть легче. Оставалось только заставить Мирру что-то съесть и увезти её на эти выходные в горы.

Ночью мне снилась бабушка. Она гладила меня по голове и приговаривала:

– Какой же ты дурачок у меня. Но такой хороший дурачок. Не бойся ничего. Всё у тебя получится.

– Перестань гладить меня по голове. Я уже не маленький мальчик. Я взрослый мужчина. Не надо меня жалеть.

– Кто знает.

Этот сон меня успокоил. Наполнил какой-то уверенностью в том, что всё делаю правильно. Утром же, почему-то, я чувствовал себя предельно собранным. Как человек, который принял какое-то очень важное решение и уже пойдёт до конца в своём желании осуществить его. Но вся проблема заключалась в том, что я плохо себе представлял то, что же я решил.

В то дальнее, шемахинское село мы ехали очень весело. У меня в машине был абсолютно дурацкий музыкальный микс, включающий в себя народные песни, немецкую группу «Рамштайн», российский «Сплин», раннего Магомаева…Мирра во всё горло подпевала любым мелодиям. Дурачилась всю дорогу. На въезде в Шемаху нам удалось очень вкусно поесть. Да ещё взять с собой еду на ужин.

– Ты же понимаешь, что нам будет очень сложно, если мы останемся в городе. Будем жить в деревне. Я буду работать, как-нибудь прокормимся. Родишь ребёнка. Будем его воспитывать. Поженимся, чтобы у мальчика была настоящая семья.

– Как поженимся?

– А у нас разве есть выход?

В Шемахе у меня была замечательная летняя мастерская. А ещё сад. И фантастический вид на окрестные горы. Домик мой располагался на отшибе. Когда-то он принадлежал моему деду. И этим предопределялось то, что все жители этой деревни считали меня родным и близким человеком. Словом, мне здесь всегда были рады. Да и мне самому было предельно комфортно в этом месте.

Когда я вошёл со своей предполагаемой будущей женой в мастерскую, то подумал, что она испугается такого нагромождения холстов, накопившегося слоя пыли, песка и всего того, что является нормой для холостяцкого жилья. Тем более жилья художника. Но, к моему удивлению, она лишь спросила, где можно набрать воды и взять швабру.

– Подожди, успеешь. Сначала надо поехать за продуктами.

А дальше началась сказка. Ведь обычно, приезжая в мастерскую, я просто работал. Ничего не замечал, даже если рисовал на природе. В этот раз, эти два дня были наполнены прекрасными пейзажами окружающих мест, горным воздухом, вкусной едой и ещё множеством мелочей, просто доставляющих удовольствие. Ну ещё и нашим общением. Мирра много рассказывала о своём детстве. Когда она сообщила мне, что её отец, хоть и родился в Баку, но родом из Шемахи, я, в шутку и всерьёз, начал называть её «шемаханской царицей». На мои шуточки, начинающиеся со слов:

– да, шемаханская царица,

– как изволите, шемаханская царица,

– всё исключительно для вас, шемаханская царица,

Она отвечала звонким смехом. Отшучивалась.

– Я не могу быть шемаханской царицей. Она была красива, умна, коварна. А я же просто дурочка.

Как же я был доволен тем, что Мирра, наконец, стала выходить из своей жуткой депрессии. Прежде всего меня, конечно же, радовало то, что она, наконец-то, стала нормально есть. Токсикоз прошёл. Мы много ходили пешком. И каждая мелочь вокруг нас вызывала у неё неподдельный интерес. Не сговариваясь, мы не затрагивали какие-то темы, связанные с беременностью и её горе-любовником. Да, и вообще, мы не говорили о том, о чём в, действительности, не переставали думать. Мы просто дурачились, гуляли по горам, восторгались тем, как же здесь красиво. Радовались, увидев зайца, удирающего от нас. Ели пожаренную на углях кукурузные початки. Или пробовали свежий сыр с горячим хлебом на пороге дома нашей соседки. Словом, два дня пролетели как один миг. Надо было возвращаться в город.

* * *

В понедельник решился вопрос с её академическим отпуском. Спасибо другу отца. Он нам очень помог. Я позвонил и поблагодарил его. Скрупулёзно подсчитал сколько же у нас денег. Оказалось, что не очень густо, но на ближайший месяц хватит. Можно было уезжать в Шемаху на летние этюды и выстраивать дальнейшие планы. Но всё сложилось так, что сама жизнь внесла свои коррективы в то, что я намеревался делать.

Вечером мне позвонили и предложили работу. По моим меркам, за всё это платили просто фантастические деньги. Я конечно же, согласился. Рассказал обо всём Мирре. Попросил её посидеть эту недельку дома. Во мне почему-то сидел жуткий страх, что стоит ей где то показаться, даже просто у нас во дворе, как произойдёт что-то ужасное и непоправимое. Мирра твёрдо обещала мне, что она будет хорошей девочкой, всё вовремя будет делать, пить свои витамины, смотреть фильмы, читать книжки из моей библиотеки и постарается не скучать. И ещё я, как параноик, вручил ей новый телефон:

– Постарайся не говорить по старому номеру.

– Хорошо.

Моя новая работа заключалась в оформлении только что построенного ресторана. Мне достался зал «Низами». Собрав немыслимое количество средневековых миниатюр, я целиком погрузился в работу. Работал, практически, без перерывов. Ночевал в привезённом из дома спальном мешке. Умом я, конечно, понимал, что это всего лишь подработка, но сердцем никогда не воспринимал то, что я делаю, как халтуру. Грубо говоря, я должен был отработать здесь просто как обычный маляр. В сущности, ведь всего-навсего нужно покрыть стены этого ресторана огромным количеством краски. Но, в результате всего этого, на стенах должны были ожить все герои знаменитых поэм Низами. В моём случае, труднее всего было понять, где должна проходить граница между работой маляра и творчеством художника. И, раз я дал согласие, то работу надо было сделать достойно. Весь вопрос заключался в том, как же сделать её так, чтобы за неё мне не было стыдно.

Мне было шесть лет, когда бабушка повела меня в гончарную мастерскую, неподалёку от рынка. Мне она показалась жилищем волшебника. Когда мы вошли, мастер, как раз, доставал из печи только что обожжённые горшки. Он тут же их сортировал. Оставлял только те, которые, с его точки зрения, были безупречны. И по цвету, и по форме. Все остальные он сложил в какую-то тележку, поднял тяжёлую деревянную лопату и начал их разбивать. Тут я не удержался:

– Зачем вы это делаете? Лучше отдайте их нам.

– Я мастер. Хороший мастер. И я не могу позволить, чтобы из моей мастерской выходили на свет такие вот уродцы. Я просто обязан их разбить.

Хотя я и был просто маленьким мальчиком, но я понял, что мастер преподал мне прекрасный урок того, что такое настоящий труд. Плоды человеческого труда всегда должны быть достойны того, кто даёт им путёвку в жизнь. Иначе жизнь до краёв может наполниться таким уродством, что станет просто невыносимой. Урок мудрого мастера я запомнил на всё жизнь. Крепко запомнил.

Вот и в этом ресторане я трудился на совесть. Практически, десять дней не выходил отсюда. Лишь один раз в день заезжал к Мирре, чтобы завезти продукты, удостовериться, что с ней всё в порядке и покопаться в своей библиотеке, выискивая информацию о творчестве Низами.

Хозяин ресторана застал меня за работой поздно вечером. Я практически уже всё закончил. Он был просто ошарашен тем, что увидел. Восторг его был безграничен. Пока другие художники только-только расчерчивали пространство и определяли контуры будущей работы, я уже всё успел сделать. Он на радостях вручил мне тройной гонорар. И ещё взял с меня обещание, что когда я вернусь из Шемахи, то обязательно помогу ему с его новым проектом.

Мне он очень понравился. В этом человеке чувствовалась широта души. И дело было совсем не в том, что у меня на руках оказалась такая сумма денег, о которой я и не мог мечтать. Ведь, как всегда, и бог, и дьявол скрыты в деталях. Именно детали подсказывали мне, что этот человек не так прост, как кажется. К тому же у него была такая позитивная аура, которая позволяла выстраивать с ним конструктивные отношения. Словом, этот Эльман оказался прекрасным работодателем. Намного лучше, чем я предполагал.

Домой я летел на крыльях. Полученных денег с лихвой хватало на несколько месяцев жизни в Шемахе. Да ещё оставалось на холсты и краски. Придя домой, я долго рыскал в старых шкатулках бабушки, которые когда-то свалил в кучу после её смерти. Наконец-то, нашёл то, что искал. Это было скромное кольцо, исполненное на серебре. Мой дед, когда-то много лет тому назад, подарил его бабушке. Здесь был хороший добротный камень. Конечно, это был не бриллиант, а всего лишь алмаз.

На этом кольце лежала память о тех временах, когда каждый ювелир пытался отразить в своих изделиях частичку самого себя. Все-таки это была та филигранная работа, секреты которой передавались из поколения в поколение. Ну, ещё это была память о бабушке. Ниточка, тянущая из моего детства. Ведь родительская любовь – это не всегда благословение. Иногда она становится тяжким грузом и давит на нас. Именно благодаря моей бабушке, я не чувствовал себя ребёнком, задавленным грузом родительских требований. Своей любовью она защитила меня. Не позволила отцу с матерью превратить меня в объект реализации своих когда-то нереализованных амбиций.

* * *

Уже одно это прикосновение к бабушкиным украшениям пробудило во мне массу воспоминаний. Самым ярким из них являлся, конечно же, разговор на поминках моего деда, случайным свидетелем которого, я оказался. Практически, все кто пришёл к бабушке выразить своё соболезнование уже разошлись. Оставалось всего несколько человек. Среди них выделялся высокий седой мужчина, который попросил бабушку выслушать его. Почему-то я думал, что разговаривать они будут в прихожей. А они прошли в гостиную. Откуда было мне, пятнадцатилетнему подростку, было знать, что я услышу нечто такое, что просто поразит меня. Я вошёл в эту комнату ещё до них и устроился в том самом глубоком бабушкином кресле, в котором потом так любила устраиваться Мирра. Из-за похорон я не спал всю ночь и мечтал вздремнуть.

Они не заметили моего присутствия. По мере того, как услышанное поражало мое? воображение, я старался все? глубже врасти в кресло и остаться незамеченным. До конца жизни бабушки я так и не признался еи?, что был свидетелем этого разговора. Он меня сразил наповал. Я, молодои? дурачок, был уверен, что любовь – это всегда удел молодых. Как же я ошибался. Этот седой мужик начал разговор с бабушкой почему-то с очень жёстких обвинений:

– Что же ты его не уберегла? Как же ваши обеты? Как же ваши прекрасные планы? Если уж вам было предначертано жить долго и счастливо, то почему вы не умерли в один день? Почему же ты отпустила его одного?

Бабушка вначале просто молчала. Потом она мягко, почти что ласково, сказала: