Шоколадница

– У тебя всё? Спасибо, что пришёл. Спасибо за соболезнование. Я и не надеялась, что ты, настолько занятой человек, найдёшь время для нас ,простых смертных, и соизволишь здесь появиться. Я очень благодарна тебе. И как бы ты ни старался ужалить меня, я знаю, что ты мне искренне сочувствуешь.

А потом я услышал звук поцелуя. И слова бабушки.

– Ну, зачем же целовать каждый пальчик в отдельности. Можно было просто поцеловать руку.

– Господи, боже мой. Наконец-то спустя сорок лет, я вновь целую тебя. Пусть даже в руку. Не было такого дня за все эти годы, когда бы я не мечтал об этом. Какой же я счастливец, что мне удалось дожить до того дня, когда я смог, наконец-то, это сделать.

– Не заводи сам себя. Не выдумывай того, чего не было.

– А что было?

– Да, ничего не было. Были два мальчика. Два друга. И девочка-соседка из их класса. Юношеская влюблённость. И мой выбор. Я до сих пор о нём не жалею.

– Неужели? Я был умнее. Я был во всём лучше и удачливее, чем он. Почему именно он? Неужели ты действительно любила его больше, чем меня? И не смей ничего отрицать. Не смей отрицать, что ты меня любила. Любила меня, а замуж вышла за него. Чисто женская логика. И в мыслях, и в поступках. Как же я проклинал тебя все эти годы. Мне показалось, что я дышать не смогу после этого. Не то что жить. Но как видишь, не сдох. Выжил. Хотя напивался каждый раз, когда видел вас вдвоём. Какая же всё-таки ты стерва! Ну, зачем ты так поступила?

– Да, ты с самого детства был завоевателем. Ты даже в класс врывался, как армия колонизаторов в слаборазвитую страну. Победить. Завоевать. Подчинить. Наверное, это были твои любимые глаголы. Ты и ко мне относился, как к добыче. Скажи я «да», ты поломал бы меня тут же. Как новую игрушку. Просто захотел бы узнать, что же у этой игрушки внутри. Все твои желания должны были бы стать законом для меня. Законом высшей инстанции. Решениями, которые не подлежат ни обжалованию, ни апелляции. А для него высшим законом всей его жизни были мои желания. Он только не молился на меня. Хотя и обожествлял.

– Ну, милая моя. По твоим словам, получается, что я ангел тьмы, а он ангел света. Сама же знаешь, что утрируешь.

– Ничего я не утрирую. Я была бы неправильной девочкой для тебя. Девочкой, которая испортила бы тебе всю твою жизнь. Отвлекала бы тебя от твоих великих целей. Ведь ты почти их всех достиг. А со мною навряд ли бы смог. Если я и любила тебя, то не настолько фанатично, чтобы отказаться от себя самой.

– А может ты разрешишь мне, хотя бы теперь, хоть немножко, пожить теперь рядом с тобой? Пока смерть не разлучит нас. Оттаять.

– Какой же ты идиот. Если у меня в двадцать лет хватило ума держаться от тебя подальше, то ты думаешь, что я сейчас стала глупее. Ты только с виду такой белый и пушистый. Нам с тобой противопоказано находиться вместе в замкнутом пространстве. Прощай.

– Да, как была ты недостижимой для меня, так и осталась такой. Ничего не изменилось. А я, как и был дураком, превращающимся в твоём присутствии в бесформенный кисель, так таким и остался. Будь здорова. Надеюсь, что в следующий раз мы увидимся ещё не скоро. Либо на твоих, либо на моих похоронах.

Меня удивил его голос. Так может говорить лишь сильный духом человек. Человек, который знает цену каждому произнесённому им слову. Да, он знал, что говорил. В следующий раз я увидел его на бабушкиных похоронах. Он подошёл ко мне, вручил свою визитку и сказал:

– Если тебе когда-нибудь что-то понадобится, звони. Чем смогу – помогу. Всё-таки честность – это одна из великих человеческих добродетелей. Не каждый может быть честным с самим собой и с теми, кто его окружает. Твоя бабушка могла. Она была очень сильной женщиной. Сейчас таких не делают.

Он, видимо, хотел что-то ещё сказать, но ко мне подходили всё новые люди и он, немного постояв, ушёл. Да, я всегда осознавал, что моя бабушка была неординарным человеком. Но эти две встречи с мужчиной, который когда-то столь неровно дышал на неё, поневоле заставили меня задать себе такой вопрос:

– А была ли счастлива моя бабушка? Не наступила ли она, в силу каких то условностей и лживых иллюзий, на горло собственной песне? И что означала эта её постоянная присказка: «А счастье было так возможно?» Похоже на извечный вопрос о том, что же такое счастье она, так и не смогла найти достойного ответа. А надо ли? Может и не надо философствовать, а просто уметь быть счастливыми. Здесь и сейчас.

* * *

Рано утром я сделал Мирре предложение и надел это кольцо ей на палец.

– Я прошу тебя стать моей женой. Не бойся. Всего лишь фиктивной женой. Мне абсолютно всё равно, что говорят и будут говорить окружающие. Но я знаю одно. Я не могу подвергнуть тебя их глупым осуждениям. Ты этого просто не выдержишь. А ещё я боюсь. Боюсь навязывать тебе своё общество. Свою заботу. Свою любовь. Ведь чужая любовь может не просто сломать тебя. Она может обречь тебя на никчёмную, бесцветную, блеклую жизнь рядом с человеком, которого ты не любишь. И возможно, никогда и не полюбишь. И не стоит оправдывать всё это тем, что так, практически, живут все. Ты же не такая, как все. Хотя бы потому, что я не знаю в мире человека, чья душа была бы так чиста, как твоя. Да, ещё. Не казни себя за то, что спала с ним. Иногда наше тело предаёт нас. Надо уметь прощать его.

Миррра выслушала меня молча. Это уже было хорошо. Кольцо было у неё на пальце. И это тоже было хорошо. Оставалось выстроить нашу дальнейшую жизнь. А вот это было очень и очень непросто. Ведь когда закрывается одна глава нашей жизни открывается другая. Не только от меня, но и от неё зависело то, какой же будет эта новая глава.

Свидетельство о браке нам выдали уже в Шемахе. Так началась моя «семейная жизнь». Первые дни она выглядела как испуганный зверёк. Но к исходу второй недели, когда убедилась в том, что я не предъявляю ей никаких требований и не покушаюсь на её свободу, она оттаяла. Оказалось, что она учится на искусствоведа. Почему-то это известие вызвало у меня приступ гомерического хохота.

– Художник и искусствовед. Да, наш брак заключён на небесах.

Она не разделяла моего сумасшедшего веселья по этому поводу. Просто злилась. И ещё выставляла вперёд свои колючки, как маленький ёжик. А ведь моя радость в немалой степени была связана с тем, что я наконец-то понял, чем можно занять эту девочку на период её нежданной и негаданной беременности. Я боялся её депрессии. Слёз, капризов, хандры. Её мозги надо было чем-то занять. Так почему бы не образованием?

Ведь мы были, практически, полностью изолированы от окружающего мира. Предоставлены сами себе. Жители села занимались своими хозяйствами, время от времени подбрасывая нам какую-то еду и фрукты. Они, почему то, все дружно жалели нас и предлагали свою посильную помощь.

– Вот видишь, шемаханская царица. Наконец-то твои подданные осознали, кто ты есть и горят желанием услужить тебе.

Если бы от огня в глазах Мирры предметы могли бы воспламеняться, то весь наш дом, включая меня, горел бы синим пламенем.

– Я же просила не называть меня так.

– Шемаханская царица совсем не такая, как ты думаешь. Сначала всё извратил Пушкин. А потом эти креативщики из «Мельницы» сняли свой фильм и превратили её в какого-то монстра. И никто уже не поверит в то, что на самом деле, она была очень и очень хорошая. Хоть не совсем непонятная для обычных людей и очень загадочная. Ну, почти как ты.

Сейчас меня радовало лишь то, что из её обращения ко мне исчезло слово «дядя». Теперь я стал просто Тимуром. Это уже был прогресс.

Я перевёз из своей городской квартиры, практически, все книги по искусству. Она читала их запоем. Иногда мы что-то обсуждали, иногда она сама просила что-то объяснить. Время от времени, она позволяла себе рассматривать мои полотна. И я чётко понимал, что они её пугают.

–Да, милая моя. Я не такой сладкий художник, как Лиотар. От таких работ не тают от восторга все те, кто их видит. Я мало кому нравлюсь. Но, понимаешь с тех пор, как появилась фотография, у художников исчезла необходимость создавать по заказам лакированную действительность. Время Лиотаров давно прошло. Но тебе ещё рано вникать во всё это. Нужно ещё несколько лет прежде, чем ты начнёшь разбираться в том, что такое искусство, что такое псевдоискусство, какова правда искусства. А может задумаешься над тем, что стоит ли художнику, ради куска хлеба, подстраиваться под вкусы толпы.

* * *

Я старался организовать нашу жизнь на селе так, чтобы Мирре было предельно комфортно. Я был жаворонком, она – совой. Поэтому, позавтракав с утра пораньше, я к десяти часам накрывал стол для неё. Молоко, мёд, сливки, ягоды и конечно же моя фирменная яичница ждали её пробуждения. Если она не появлялась вовремя на кухне, я начинал петь. Я переиначивал слова и каждая песенка выглядела уже как приглашение к завтраку. Она просыпалась, умывалась и садилась за стол. Для меня это уже был второй завтрак. Потом я начинал рычать как собака и говорил:

– Ваш верный пёс просится на прогулку. Не окажете ли Вы ему такую честь?

Мы гуляли. Долго. Независимо от погоды. Хорошая или плохая, дождливая или ветреная – нам это было неважно. Мы должны были прошагать свои пять километров. Мы много чего обсуждали на наших прогулках. Это были разговоры ни о чём и обо всём. Обед уже ждал нас, когда мы, усталые и раскрасневшиеся, возвращались домой. Наша соседка каждый раз радовала нас своими кулинарными шедеврами. Она мыла посуду и уходила. Ужин всегда я готовил сам. Мне было очень важно, чтобы Мирра правильно питалась. Живот её стал просто огромным и уже мешал ей. Мы вместе делали гимнастику для беременных и учились дышать.

Внешне всё выглядело так, что Мирре было сытно, тепло и комфортно. Что творилось у неё в душе, конечно же, никто, кроме неё, не знал. Она вся была закрыта на тысячи замков, а ключи давно были утеряны. Я старался её развеселить. Притаскивал какие-то диковинные ягоды и цветы, сооружал из них фантастические композиции. Лепил каких-то сказочных персонажей. Не только ближние, но и дальние соседи приносили там какие-то подарки. Ведь каждый из жителей этого села хотел внести свою лепту в то, чтобы будущая роженица была полна сил и энергии. Раз в месяц к нам приезжала врач, которая вела беременность. Мирра на все эти мои хлопоты взирала с какой-то отстранённой улыбкой и говорила:

– Ну, откуда ты столько знаешь? Ты же не врач, а художник. Да и перестань так трястись надо мной. Я не больна. Я просто беременна.

Наш малыш родился в новогоднюю ночь. Шёл снег. Дул сильный ветер. И конечно же, никакая «Скорая помощь» добраться до нашей деревушки так и не смогла. Она приехала только под утро. Малыш уже был вымыт, накормлен, спеленат и лежал в той самой колыбельке, в которой когда-то лежал я сам. У меня было такое ощущение, что соседская бабка, всё время хваставшая тем, что это именно она обрезала мне когда-то пуповину при рождении, страшно гордилась тем, что она вновь оказалась столь востребованной. Говорят, что мама с папой тогда приехали сюда на три дня. Просто отдохнуть, походить по горам, надышаться воздухом этих мест. Но мне, видимо, здесь очень понравилось и я решил вылезти наружу на пару месяцев пораньше. Так вот и получилось, что и я, и наш малыш появились на свет в одном и том же селении. И это было просто замечательно.

Сотовая связь в деревне, практически, не ловила. Но у нас был классический стационарный телефон и мы поддерживали связь и с её, и с моими родителями. Так как у меня была репутация чудака, то никто не расспрашивал о том, почему у нас не было традиционной свадьбы. Мама с папой были настолько безумно рады, что, наконец то, я не один, что не задали ни одного вопроса. Лишь радовались тому, что у них появился внук. Потом мы выяснили, что в селе есть несколько точек, где связь всё же ловит. Пару раз мы смогли даже дозвониться. Словом, мой план с женитьбой сработал без сучка и задоринки. И я был безмерно рад этому.

* * *

Беспокоило лишь одно. Уже приближался сентябрь. Мирре надо было идти на занятия в университет. Видимо нам всем нужно было перебираться в город. Тогда я задал вопрос, который уже давно мучил меня.

– Ты хочешь вернуться к нему? Хочешь снова с ним встречаться?

Я ожидал увидеть какую угодно реакцию. Но не эту. У неё началась самая настоящая истерика. Ни понять, ни унять этот кошмар я не мог. Пробовал напоить её водой, дать ей сердечные капли… Всё было бесполезно.

И тогда я перестал её успокаивать. Ушёл в мастерскую. Оставил её одну. Истерика как-то сама собой сошла на нет. Но ещё три дня Мирра не могла найти себе места. На четвёртый день, вечером она пришла ко мне, когда я пытался поймать на полотне последние лучи уходящего солнца. Сначала рассеяно наблюдала за тем, что творится у меня на холсте, а потом тихо попросила:

– А можно нам поговорить? Прошёл почти год, а ты всё ещё ничего не знаешь.

Она говорила долго. Много плакала. Временами просто замолкала. Не могла найти в себе силы, чтобы говорить дальше. Суть её рассказа сводилась к тому, что, вообще то, она этого парня знала по двору. И он ей очень нравился. Давно нравился. Если даже это не была любовь, то влюблённость точно имела место быть. Его семья когда-то жила в соседнем подъезде. Потом они переехали. Но квартира эта осталась за ними. Он время от времени оттягивался там с ребятами. Со всеми такими сопутствующими атрибутами, как пиво, водка, виски. Ну, ещё и с девочками же, конечно. Она не раз видела этих красавиц, что туда захаживали. Ослепительно яркие, броско одетые, вызывающе накрашенные. На их фоне она себя чувствовала бледной молью. Она его не раз видела на каникулах, пока он учился в Англии. Как правило, он был не один. И каждый раз, когда он с ней здоровался, его спутницы бросали на неё презрительные взгляды. Ей казалось, что они вообще отказывают ей в праве быть существом женского пола.

В тот злополучный вечер она пошла на день рождения подружки. Они вместе учились. Отмечали его в модном ресторане. При гостинице. Народу было немало. В основном, молодёжь. И конечно же, она очень обрадовалась, увидев там его одного. Без спутницы. Она чётко помнила, что там был очень хороший диск-жокей. Они много танцевали. Он, практически, не отходил от неё. И ещё она помнила, что ничего не пила кроме сока. Хорошо помнила, как вышла из зала ресторана в фойе. А дальше был полный провал в памяти.

В себя она пришла рано утром в номере гостиницы. Он был рядом. Улыбающийся и довольный. Говорил, что ей надо отвести место в книге рекордов Гиннесса. Ведь девушек, сохранивших девственность до 18 лет, в их окружении, практически, не было. Говорил, что она красавица и умница. И не уставал повторять, что как же это замечательно, что она потеряла свою невинность с ним, а не с кем-то из своих слюнтяев-ровесников. Не забывал упоминать и о том, что она подарила ему незабываемые минуты.