Шоколадница

Шоколадница
Джавид Алакбарли

Дух великого Лиотара и самой его популярной картины «Шоколадница», пронизывает каждую страницу этой неординарной истории. Здесь есть и любовь, и предательство, и Шемаханская царица, и даже извечное противостояние мачо и интеллигента. И как это ни странно, но все эти злоключения приводят, в конце концов, к счастливому финалу.

Джавид Алакбарли

Шоколадница

Тем летом у меня умерла бабушка. Это был единственный человек в нашей семье, кого я по-настоящему любил. Она была частичкой меня самого. Моей лучшей частичкой.

О её чувствах ко мне я ничего рассказать не смогу. Так много слов я просто не знаю. А знаю лишь одно. Если и есть, где то в мире, любовь безграничная и бесконечная, то это, конечно же, по-моему, была любовь моей бабушки ко мне. Именно её любовь способствовала тому, что всё мое детство и вся моя бесшабашная юность прошли в том замечательном мире, который она для меня выстроила.

Она была мудрой женщиной и великим мистификатором. Благодаря ей я верил в то, что где-то высоко в горах на Шахдаге живёт Шахта баба, т.е. Дед Мороз. Письма и подарки от него регулярно в наш дом приносил почтальон. Я лично сам расписывался в их получении и был страшно горд тем, что все мои просьбы он в точности исполнял. Для меня это означало ещё и то, что я весь год, по мнению Деда Мороза, был хорошим мальчиком. Но я-то сам знал, что это не сосем так. В то что не обо всех моих шалостях ему сообщили, я видел ещё одно проявление бабушкиной заботы обо мне.

Бабушка смогла мне внушить, что каждая из четырёх недель перед праздником весны имеет особое символическое значение. В первую неделю – от спячки пробуждается вода, во вторую неделю – мы все получаем мощный заряд солнечной энергии, в третью – ветер всюду разносит тёплый воздух. И, наконец, в последнюю неделю – от зимнего сна просыпается земля. И только после всего этого может наступить весна. Все ритуалы Новруза для меня до сих пор преисполнены моих детских воспоминаний. Словом, бабушка не отмахивалась, как все взрослые, от меня, а делала всё, чтобы выстроить для меня целый каскад ступенек, ведущих меня из моего детства во взрослый мир.

Благодаря ей, все мои желания начинали обретать реальность ещё до того, как я сам мог понять, чего же я хочу. Благодаря ей я научился слушать своё внутреннее «я» и чётко осознавать, чего же я категорически не хочу. А ещё, начав осознавать это, я научился это озвучивать и не позволять никому навязывать мне те решения и поступки, которые идут вразрез с моими желаниями. Именно благодаря ей, я стал таким, какой я есть.

Мои дни рождения, Новый год, Новруз байрам, начало и завершение дачного сезона – всё это, да ещё и кучу вещей в придачу, бабушка умела превращать в настоящий праздник. Со своими героями и антигероями, со своими традициями и правилами нарушения этих традиций, со своими яркими образами и запоминающимся запахами. Словом, она умела выстраивать вокруг меня некоторую псевдореальность, в которой она была сценаристом, режиссёром, актёром…В общем-то, всем. Она была настолько талантливым человеком, что разницу между этим вымышленным миром и реальной жизнью, я почти не ощущал.

Мои родители были далеко. Да и когда они жили в Баку, с бабушкой они не очень ладили. Считали, что, я вырос фантазёром и мечтателем, благодаря её дурацким методам воспитания, в которых вымысел и действительность имели равные права на существование. Бабушки не стало. Но никому не под силу оказалось уничтожить всё то, что она в меня вложила, Даже моим родителям. Иногда, в пылу наших споров, они уверяли меня, что хоть бабушка и умерла, но она продолжает жить внутри меня. В первый раз, услышав это, я был предельно шокирован. А потом подумал, что если даже это так, то это, в конце концов, не так уж и плохо.

От бабушки мне достались не только воспоминания, но и прекрасная квартира на пятом этаже пятиэтажной сталинки. Трёхкомнатная, с добротной старинной мебелью и неплохим ремонтом. Меня радовало и то, что у бабушки над её пятым этажом был сооружён ещё и шестой этаж. В своё время она, каким-то чудом, смогла переоборудовать чердак дома в приличную мансарду. И, конечно же, я обустроил там свою мастерскую.

Я рисовал с детства. У меня никогда не возникало вопросов на тему о том, кем я стану, когда вырасту. Ответ был только один – художником. В тот год я поступил в Суриковский инстинут. Вернулся в Баку на неделю, чтобы собрать свои вещи и уехать на учёбу. Всеми мыслями я был уже в Москве. Оставалось переместить туда только моё бренное тело. Всего семь дней в родных местах и можно будет поселиться в городе моей мечты. Учиться. Учиться рисовать. А ещё просто рисовать то, что хочется рисовать. До одури, до беспамятства, до мельтешения чёрных точек перед глазами. Как я и мечтал.

Тем вечером, сразу же из аэропорта, я поехал в бабушкину квартиру. Взлетел на пятый этаж. Когда попытался открыть дверь, передо мной вдруг возникло какое-то странное существо. Это была девочка. Худенькая-худенькая, тоненькая-тоненькая, с личиком просто неземной красоты. Ей от силы было лет десять. Я сразу догадался, что, видимо, это девочка живет в соседней квартире. Она мне сообщила, что родителей нет дома. В квартире же нет света, а ей очень страшно сидеть одной в темноте. Мне не хотелось заходить в чужой дом и пытаться включить там свет. Она тоже не горела желанием заходить в мою квартиру. Лишь попросила меня не закрывать входную дверь. Скудный свет из моей прихожей освещал её изящную фигурку. Я, почему-то хриплым шёпотом, спросил у неё:

– А можно я тебя нарисую?

– Можно. Кстати, я Эльмира. Но все, почему то, зовут меня Мирра.

Картон, уголь и ровно пятнадцать минут времени. Немного мастерства и это почти нереальное, невесомое, неземное существо уже обитало у меня на куске картона. Очень было похоже на те рисунки, где художники- фантазёры пытаются рисовать эльфов. И ещё почему-то этот рисунок очень напоминал мне мою бабушку. То ли взглядом, то ли поворотом головы, то ли какими-то чертами лица. А скорее всего, какой-то особой аурой, окружающей эту девочку. Именно она создавала у меня иллюзию того, что в это чудное создание вселилась душа моей бабушки. Умом я понимал, что это чистейшей воды бред. Но та пара взглядов, которые бросила на меня эта соседка, были точь-в -точь такими, как когда-то у моей бабушки. Я гнал эту мысль прочь, пытался избавиться от ощущений об удивительном сходстве, но всё это, поневоле, как-то осело где-то глубоко внутри меня. В подкорке.

Портрет ей понравился. Она его пристально разглядывала, когда появились её родители. Очень вежливо они поблагодарили меня за то, что я успокоил их девочку. Так и не успев толком познакомиться, мы, фактически, уже распрощались. У меня же остался рисунок. И какое-то светлое ощущение того, что нечто, не до конца мною понятое, но безусловно прекрасное, появилось в моей жизни.

Через неделю я уехал. Приезжал в Баку на каникулы. Летом и зимой. В такие дни я жил в бабушкиной квартире. Правда, говорил всем, что я живу у бабушки. Ничего не уточняя, не говоря, что бабушки уже давно нет на белом свете. Рисовал. А ещё валял дурака. Устраивал пьянки со своими друзьями. Иногда ко мне захаживала Мирра. Уже не шарахалась от меня и без страха заходила в мою квартиру. Я угощал её шоколадом и рисовал. А ещё кормил. Заказывал большую пиццу для себя и маленькую для неё. Моя пицца всегда была с разными и всякими там изысками. Она же признавала только свою любимую «Маргариту». Она росла, менялась, взрослела. Неизменными оставались лишь две вещи: её привычка объедаться у меня шоколадом и моё желание рисовать её портреты.

* * *

В детстве самым любимым предметом в бабушкиной квартире для меня была железная шкатулка. Она была очень старая. Странно, но со временем, это изображение на крышке шкатулки, так и не потеряло для меня своей волнующей притягательности. Мне было пять лет, когда бабушка объяснила мне, что там изображена женщина с картины «Шоколадница». По мере того, как я рос, она преображалась из чудо-волшебницы, готовящей шоколад и какао для хороших мальчиков, в героиню love story. Бабушка не жалела слов, описывая ситуацию, когда вошедший в венскую кофейню знатный господин был настолько поражён красотой этой девушки, что влюбился в неё и женился на ней. А потом даже заказал художнику Лиотару её портрет. Это был бабушкин вариант истории шоколадницы. В биографиях же Лиотара описывались несколько иные варианты того, кто же была эта девушка и каким образом появился этот портрет. Но факт оставался фактом. Портрет был. Я сам любовался им в Дрезденской галерее. И в те минуты прекрасно понимал, почему Лиотара всегда называли живописцем королей и красивых женщин.

А ещё Лиотар ухитрился сделать фантастическую карьеру дизайнера и рекламщика. Правда, уже после своей смерти. Какая-то американская фирма по производству шоколада выбрала из множества работ именно «Шоколадницу» Лиотара и разместила её на своих коробках. Так, «Шоколадница» пришла в каждый американский дом и сделала эту работу одной из самых узнаваемых в мире. Каким образом она ухитрилась попасть даже в бабушкин дом, так и осталось для меня загадкой. Пока была жива бабушка, я этим не интересовался и ничего не спрашивал. Потом бабушки не стало. Спрашивать уже было не у кого.

В детстве я был уверен, что эта шкатулка обладает таким волшебным свойством, что наполняется сама по себе. Даже, если вечером я съедал все сладости из неё, то утром она всегда была полна. Теперь я сам пополнял эту шкатулку. Волшебства уже не было. Я понял, что коробка не наполняется сама по себе. Удивлялся лишь одному – почему сладости из неё перестали быть столь же вкусными, как в те времена, когда ещё была жива моя бабушка. Парадоксально, но факт.

Жизнь шла своим чередом. Каждые каникулы я угощал Мирру конфетами и даже начал называть её шоколадницей. А она величала меня дядей Теймуром. И всё спрашивала:

– Зачем ты всё время рисуешь меня?

Объяснить это ей было слишком сложно для меня. Я чётко понимал лишь одно. Как только она входила в мой дом, забиралась с ногами в массивное бабушкино кресло и утыкалась в свой ноутбук, то у меня на душе тут же становилось предельно комфортно. Она могла уходить и приходить вновь, делать у меня свои домашние задания, пить чай или поедать конфеты. Мне было абсолютно всё равно, что делает она. Одно её присутствие в этом доме наполняло его ощущением какого-то невиданного спокойствия. Мне сразу же становилось хорошо. Даже когда я находился на шестом этаже и не мог её видеть, я всегда ощущал её присутствие.

А ещё Мирра обожала бабушкины старинные часы с боем. После смерти бабушки я старался их не заводить. Причина была проста. Заведя их, я забывал остановить их на ночь, а потом их бой и громкое тикание напрочь прогоняли мой сон. Мирра же никогда ничего не забывала. При ней часы оживали, а после её ухода замирали. Я посмеивался над ней и говорил, что сердце этого дома запускается с её приходом и замирает после её ухода. Её звонкий, как колокольчик, смех был мне наградой за столь изысканный комплимент. Хотя, навряд ли Мирра так воспринимала это. Всё же, наверное, ей ещё никто и никогда так не льстил.

Я чётко осознавал одно. Пока она была рядом, мне было хорошо. И это хорошее предопределялось иллюзией того, что Мирра возвращает в этот дом ту атмосферу, которая здесь была тогда, когда жива была бабушка. Хмурыми московскими днями, я часто вспоминал эту, залитую солнцем квартиру и эту хрупкую девочку, всю сотканную из чего-то настолько светлого и чистого, что в её существование, порой, мне плохо верилось. Как великий циник, я иногда поддразнивал сам себя тем, что убеждал себя в том, что я всё это выдумал. И девочку, и её схожесть с моей бабушкой и то, что она умеет, каким-то непостижимом образом, возвращать в моё холостяцское жильё атмосферу покоя и праздника.

Институт я закончил. Но всё ещё не мог решить, что же буду делать дальше. Пора было определяться. И самое главное понять, что на метание между двумя городами у меня уже не хватало. Я, как все эксцентричные люди, бросил монетку. Жребий выбрал Баку. И я полетел именно туда. В город, в котором солнце и ветер правили бал.

Проснувшись рано утром, я отправился в ближайший супермаркет. Когда вновь взлетел на свой пятый этаж, то увидел Мирру. Заплаканную. И продолжающую плакать. Почему-то не у себя в квартире, а прислонившись к моей двери.

– Что случилось? И почему ты здесь, а не у себя дома?

Она не могла отвечать. Рыдания душили её. Я помнил её совсем девчушкой. Как она играла в классики. Как смешно болтались из стороны в сторону её косички. Но я никогда не видел её плачущей. Пока она взрослела и хорошела она могла максимум нахмурить свои брови и сморщить свой нос. И никакие неприятности никогда не вызывали у неё слёз. А ещё я помнил, что когда в прошлом году, я приезжал сюда, это уже была сформировавшаяся юная девушка. Теперь же я видел перед собой просто красавицу. И она не просто плакала. Она была в отчаянии. Видимо, на неё свалилась какая-то беда, которая просто раздавила её. Я тихонечко спросил у неё:

– Хочешь пойдём ко мне? Может выпьешь чаю и успокоишься?

Она не возражала. Прошло, наверное, больше часа пока она, наконец то, перестала плакать. Вот тогда она и сообщила мне, что жизнь её загублена и что ей лучше всего исчезнуть с лица земли. Да ещё не показываться больше на глаза родителям, родственникам, друзьям, подругам. Словом, никому из тех, кого знает она и кто знает её. Из обрывков того, что она смогла мне рассказать я понял, что девочка беременна.

– Сколько же тебе сейчас лет?

– Через неделю будет 18.

– И что же он? Вернее, где же он?

– Он дал мне деньги на аборт. И ещё назвал дурой. Сказал, что мне давно пора повзрослеть и научиться нести ответственность за свои поступки.

– Что же ты будешь делать?

– Наверное, умру. Только вот малыша жалко.

– Но ведь можно же что-нибудь придумать? Конечно, не в плане того, чтобы помочь тебе умереть.

Из выданной мне скудной информации, я понял, что отец этого малыша был мне знаком. У нас во дворе была хорошая спортивная площадка. Все ребята с окрестных дворов собирались здесь, и я хорошо помнил его по футбольной тусовке. Он был постарше меня на пару лет. Сразу после школы уехал учиться в Лондон. Страшно гордился тем, что кончил там какую-то крутую школу экономики. Но я и не подозревал, что он уже вернулся в Баку. Последний раз мы встречались с ним в Стамбуле на какой-то выставке. Он, как всегда, с присущим ему гонором, обронил, что возглавляет там филиал какой-то солидной компании.

Мне удалось кое как успокоить Мирру. Попутно я выяснил, что её родителей сейчас нет в стране. Они были настолько погружены в свою профессию, что в отличие от моих родителей, с 16 лет дали девочке полную свободу. Сбрасывали ей какие-то деньги на жизнь и считали, что она может и должна жить так, как ей хочется. Всё учли. Кроме одного. На такую « Красную шапочку» всегда найдётся свой « Серый волк» .

– Давай-ка иди домой. Успокойся. Приходи ко мне завтра, часиков в шесть. Думаю, к этому времени что-нибудь прояснится.

Выяснять мне надо было многое. Ведь я знал, что этот псевдопоклонник Мирры был благополучно женат на дочери известного бизнесмена и воспитывал двоих девочек. Интересно, знает ли об этом она? Утром я узнал, где находится его бакинский офис и отправился туда. У офиса было аж три входа. Один был для простых посетителей, другой – для сотрудников, а третий для него – самого-самого крутого «биг-босса». Именно этот вход тщательно охранялся. В глаза бросались три кордона. Сначала это были обычные полицейские, потом телохранители и только затем два личных помощника. Значит поговорить лично, навряд ли, мне удастся. Ведь очевидно же, что у меня нет ни единого шанса просочиться сквозь эту выстроенную систему защиты покоя и интересов этого бесценного кадра. В общем, эта смесь супермена и менеджера в одном флаконе ухитрилась соорудить вокруг себя целую защитную линию, достойную того, чтобы попасть в учебники по военному искусству. Не пробиться.

А ещё я выяснил, что на обед он обычно уезжал в пафосный ресторан с национальной кухней. Брал там отдельный кабинет. Практически, укладывался в отведённый ему, по всем писанным и неписанным правилам, регламент. Его всегда сопровождала секретарша с хорошеньким личиком и рабочими губами. Почти идеал секретарши. Я просто пообедал в том же ресторане. Не пересекался с ним даже взглядами. Всего-навсего проникался пониманием того, что этот фрукт мне не по зубам.

Я честно пытался всё ещё раз переосмыслить. Анализировал, размышлял, делал какие-то выводы. Конечно же, этот парень хорошо говорил на нескольких языках. С точки зрения нашей новой молодёжи, был прилично образован, понимал толк в экономике. Очевидно, что он воспринимал любые знания исключительно сквозь призму того, можно ли их превратить в инструмент зарабатывания денег. От него просто пахло деньгами. Так же, как от других, пахнет потом или парфюмом. Это был такой типичный образец молодого мужчины, порождённого нашим временем и нашим обществом.

Но при этом, в человеческом плане, он не переставал быть засранцем. Для него девочки, типа моей шоколадницы, всегда были, всего-навсего, привлекательным свежим мясом. Ведь когда секс без любви, а трах без удовольствия, то хочется именно общения с такими чистыми девочками. Мальчику, видимо было просто скучно, вот он и поимел Мирру. То, что она была невинна, купилась на его сладкие речи и рискнула раздвинуть ножки перед ним – это были её проблемы. Обычно такие самцы, сразу после завершения сексуальной игры, нажимают кнопку «delete» и выбрасывают из памяти всякую информацию о таких девочках- однодневках. Получается, что нечего мне с ним и говорить. Так же бесполезно его к чему-то призывать. Такие люди живут в абсолютно другой реальности. Им так комфортно. Мы там жить не можем. Не хватит кислорода. Да и многого другого.

Но, если с ним мне было всё предельно ясно, то с Миррой всё было с точностью да наоборот. Очевидно, что девочка переживала жуткую трагедию и была абсолютно одна. Из опыта общения с ней, я знал, что у неё, практически, нет близких подружек. Её родители в рамках какого-то проекта «Врачей без границ» были где-то очень далеко и помочь ей не могли. А помочь надо было здесь и сейчас.

Поэтому взял себя в руки и попытался понять, что я в состоянии сделать и в че?м может заключаться моя помощь. Думать-то я думал, а сердце ныло. Ведь думал я не только о том, что нам делать, но и о том, как порой судьба ломает таких юных девочек, превращая их чистые помыслы в грязь. Как их мечты предают их. Как какие-то засранцы подрезают им крылья и они перестают летать во сне и наяву. А ещё я очень боялся, что я попросту не выдержу всей тяжести того груза, который я готовился взвалить на свои плечи.