Шоколадница

Они встречались целых три месяца. По очень интересной схеме. Он обычно сбрасывал эсэмэской время и место встречи. Забирал её и вёз в какой-то отель. Отели, как правило, располагались где-то на окраине. Час, полтора, иногда даже два. И всё. Потом он возвращал её в какое-то людное место, высаживал и исчезал. Практически, за всё это время не произносилось каких-либо слов. Был просто секс. Много секса. И больше ничего.

Разговаривать они начали потом. Вернее, говорил, в основном, он. Много рассуждал на тему о том, что она просто шлюха. Шлюха, ещё не до конца осознающая то, насколько же она порочна. Правда при этом, он, как то, случайно проговорился, что в её бокал с яблочным соком он, в их первый вечер, подбросил какие-то чудо-таблетки. Но тут же оправдывал себя тем, что ей всё это, в конечном счёте, понравилось.

– Ну, пусть первый раз на тебя подействовали таблетки. Ну, а дальше что?

Она не знала, что и как можно сказать в ответ на эти обвинения.

– Милая моя, у тебя темперамент шлюхи. Хорошие девочки не могут быть так хороши в постели. Ты шлюха по призванию.

Он даже успокаивал её весьма своеобразным образом, утверждая что, став его любовницей, она получила уникальную возможность вращаться в достаточно высоких кругах и заполучить, в конечном счёте, для себе хорошего, обеспеченного любовника. О том, хочет ли она этого и, что она хочет вообще, он никогда не спрашивал.

Он был предельно мил, обаятелен, улыбчив. Дарил ей какие- то мелкие безделушки. Восхищался ею. Но никогда и нигде не появлялся с ней на публике. Она уже знала, что у него есть жена, дети и даже официальная любовница. Информация ей выдавалась по крупицам, но она цепко запоминала каждую мелочь. И ещё у него появилась новая привычка. Он стал грозиться, что, когда она ему надоест, то он передаст её кому-нибудь. Не спрашивая при этом даже её согласия.

Он никогда не предохранялся. С самого первого раза он объяснил ей, что он ненавидит резинки и хочет ощущать её всю, целиком. Без каких-то посторонних предметов и преград. Она пила таблетки. А потом, вдруг, в один прекрасный день, именно тогда, когда ей надо было уходить из очередного безликого номера, её вдруг вытошнило. Взглянув на неё, он сказал, всё, что думает о ней, о её умственных способностях и умении вести нормальную взрослую жизнь. Бросил деньги на стол и приказал идти на аборт.

– Как раз я уезжаю в командировку. Меня не будет неделю. Когда вернусь, позвоню. Надеюсь, что ты уже будешь в порядке.

Тут она замолкла.

– Ну, а что было дальше ты уже всё знаешь.

* * *

Вместо того, чтобы отвечать на её исповедь, я начал писать её портрет. Новый портрет. Уже маслом. Всего я насчитал у себя уже 112 её портретов. Разных и всяких. Карандашом, углем, фломастером, акрилом, пастелью. Маленьких, больших. На бумаге, картоне, холсте. На всех этих портретах она была смешной, озорной, хмурящейся или улыбающейся. Но выглядела всегда счастливой. А сейчас она была просто надломленной и несчастной. Он не хотел рисовать её такой. Но было в её лице что-то такое загадочное, делающее её похожей на всех матерей в мире. И это абсолютно не зависело от того, кого и как они родили. Гениев, пророков, уродов или преступников. В браке или вне брака. В хижинах или дворцах.

Все они были матерями. И на их лицах лежала именно та уникальная печать материнства, которая была, есть и всегда будет отражением одной из самых великих тайн бытия. Точно такая же, какая явно виделась мне сейчас на прекрасном лице Мирры. Я нарисовал в тот вечер, пожалуй, лучший из её портретов. Конечно же, я его потом дорабатывал. Возвращался к нему вновь и вновь. Признался самому себе в том, что пожалуй эта работа коренным образом отличается от всего того, что я рисовал до сих пор.

Для всех жителей села мы были обычной городской парой. Они хорошо знали, что здесь жить в разы дешевле чем в городе. И если человек имеет хоть какие-то деньги, то лучше же, конечно, жить здесь, на природе, чем ютиться в каменных джунглях города. Тем более с маленьким ребёнком. Конечно же, они плохо понимали, чем занимаюсь я. Ну особо и не заморачивались этим.

Для них мы были просто городские чудики. А к чудикам в Шемахе привыкли. Их было много в их истории. Среди них попадались даже такие гении, как Насими. Гениев сегодня не наблюдалось, а чудиков хватало. Ярким образцом того, что есть на белом свете люди, которые отличаются от нормальных, были для них работники обсерватории. Сельчане посмеивались над тем, что человек может смотреть на небо и получать за это зарплату. Но тем не менее, несмотря на нашу чудаковатость они все как то по доброму опекали нас. Именно благодаря их усилиям мы были сыты, а наш дом надёжно защищён от дождя, снега и холода.

В студенческие годы мне очень нравился дурацкий вопрос о том, является ли Дубай городом. Над вопросом сначала все смеялись. Но когда я начинал разъяснять, что у города, помимо дневной жизни, обязательно должна быть вечерняя и ночная, то они задумывались. Вот и получалось, что этот гигантский чудо-проект по имени Дубай, невозможно назвать городом. Даже, если ты открываешь там такие химерические структуры, как Дубай-Лувр или Дубай-Гуггенхайм, то это ничего не меняет. Ну, нет там культурной вечерней жизни и насыщенной ночной. Нет и всё.

Так вот в случае моей семейной жизни всё было почти так же, как в Дубае. С одной маленькой разницей. Наряду с дневной, у нас была и вечерняя жизнь. Мы работали, гуляли сами и выгуливали малыша, убирались и готовили. Вечером ужинали, смотрели какие-то фильмы, вместе купали малыша и укладывали его спать. Потом мы что-то делали, разговаривали, читали и тоже шли спать. И всё. Нормальная ночная жизнь, как это бывает в обычных семьях, у нас попросту отсутствовала.

У Мирры был очень крепкий сон. Если она, хотя бы один раз, вставала ночью, то заснуть ей не удавалось до утра. Я выяснил это ещё в первые дни нашей жизни здесь. Поэтому с самого рождения малыша, я разместил его кровать у себя в комнате. И стал, фактически, его ночным няней. По правде, надо признаться, что из всех малышей на белом свете он был самым-самым не капризным. Вовремя ел свою смесь. Ведь с самого начала молока у Мирры было очень мало, а потом оно просто пропало. Наш сын вовремя засыпал и вовремя просыпался. Он ёрзал или гукал, когда нужно было поменять его памперсы. А всё остальное время просто изучал причудливые рисунки и пятна нашего потолка. Он мало плакал и почти никогда не орал. Ну просто сказка, а не ребёнок.

Из-за него я был вынужден сбрить свою бороду. Его маленькие ручки всё время цеплялись за неё. Нет, нет я не боялся боли от того, что он меня дёргает за бороду. Боялся же я всего лишь того, что моя борода может стать источником каких-то инфекций и проблем для малыша. Ведь борода художника всегда полна каких-то непонятных вещей типа засохшей краски, огрызков кисти или остатков ужина. Я гордился тем, что малыш обожает смотреть на моё лицо. Был уверен только в одном. Никто и никогда так долго меня не разглядывал. Это имело весьма неприятные последствия, связанные с тем, что Мирра постоянно ревновала меня к малышу. Я устал от её постоянных воплей, сводящихся к тому, что:

– Вот видишь, он опять тянется к тебе. Вот видишь, как он на тебя смотрит. На меня он никогда так не смотрит. Я не знаю, как ты это делаешь, но очевидно одно – он любит тебя больше, чем меня. По моему и ты, и он делаете всё назло мне. Вот видишь, он опять посмотрел на тебя.

Вот так и протекала наша жизнь. Я много работал. И мне очень нравилось то, что у меня сейчас получалось. Мирра возилась с малышом. По дому ей помогала наша соседка, готовившая фантастические шемахинские кутабы и прочие блюда уникальной кухни этого региона. А ещё Мирра много читала. Я день ото дня поражался тому интеллекту, который был заложен в этой хорошенькой головке. Стараясь не быть назойливым, я незаметно направлял её интересы в нужное русло. Могу сказать лишь одно – то, что она успела усвоить за год, редко удаётся осилить искусствоведам за всё время их обучения в вузе.

* * *

То незабываемое утро началось как обычно. А потом вдруг на пороге нашего дома появился владелец единственного продуктового ларька в этой деревне. Сразу же после приветствия, он как заводной, начал повторять:

– А кого я вам привёз! А вот вы и не догадаетесь! И зачем только надо было от него прятаться?! От таких, как он или я, всё равно не спрячешься.

А потом появился Эльман. Ну, тот самый владелец ресторана в Баку, которому я расписывал зал «Низами». Он посмотрел на меня так, как будто бы я собственноручно придушил всех его близких и родных, а теперь безмолвно молю о прощении.

– А тебе не стыдно? Обещал вернуться, поработать со мной. Оставил номер телефона, на который никто не отвечает, а сам смылся сюда. Ты на что надеялся? Что я тебя не найду?

Говорил он весьма грозно, но при этом улыбался и заполнял нашу скромную кухню продуктами, которых никогда на ней не бывало. Демонстрируя чудеса галантности, поцеловал Мирре руку, повосхищался нашим малышом и уселся на наш единственный стул. Нам с Миррой и хозяином ларька досталось по табуретке.

– Не бойтесь, я ненадолго. Перейду сразу к делу. Хочу взять вас с собой в Стамбул. Я строю там отель и хочу, чтобы ты мне помог. С разными всякими дверями и унитазами я и сам разберусь. А вот по дизайну хочу работать с тобой. Хочу, чтобы всё было так, как это видится тебе. Ты меня поразил тогда в том ресторане. Я в жизни не видел большего чуда, чем то, которое ты сотворил буквально за одну неделю. Да, говорят ты и здесь работаешь. Может я и куплю что-нибудь у тебя готовое.

– А это навряд ли.

– Посмотрим, посмотрим.

Тем временем, владелец ларька рассказывал нам, что ещё три дня тому назад, в Шемахе, Эльман обещал бесплатную поставку товаров в течение целой недели тому, кто поможет ему найти художника, который окопался в каком-то шемахинском селе. Ход был почти беспроигрышный. Конечно же, владелец ларька в нашей деревне всё и сразу о нас рассказал. И даже вызвался довезти Эльмана до нашего дома.

А потом мы пошли в мастерскую. Надо честно признаться, что он осмотрел каждое моё законченное полотно. Кроме, конечно, портретов Мирры. Их я с самого начала отделил, сказав, что это очень личное, показывать не могу. Потом он прислонился к стене и хриплым голосом спросил меня:

– Послушай, а зачем ты это делаешь? Я же видел своими глазами какую красоту ты можешь создавать. Так зачем же ты рисуешь все эти жуткие вещи? Ты же не идиот. Это же никогда и никто не купит.

– Да, это и не на продажу.

– А зачем ты занимаешься этим, если это невозможно продать?

Вопрос был, конечно же, поставлен ребром. Его во все времена задавали всем художникам. И ни у кого из них не было ответа на этот вопрос. Не было его и у меня. Не знаю, что в это время было написано у меня на лице, но почему-то вдруг Эльман сказал:

– Извини. Это же конечно не моё дело. Ну, а теперь давай перейдём к основному. Я человек простой, без затей. Мне не нужны все эти контракты. Ты мне точно будешь нужен пока на год. Я дам тебе в Стамбуле жильё. Хорошее жильё. Недалеко от работы. Дам машину. Говорят, что твоя жена учится. Помогу и с её переводом на учёбу в Стамбул. Дам постоянную няню для малыша. Заплачу за год работы вперёд. Если результаты мне понравятся, то в конце года заплачу ровно столько же. Если всё устраивает, то я сделаю вам паспорта и заберу вас прямо отсюда. Через три дня. Рано утром. С вещами и сборами можете не заморачиваться. Думаю, что всё, что вам нужно, можно будет и там найти. Я выдам тебе ещё подъёмные на то, чтобы обустроиться. Если ты согласен, то давай прямо сейчас ударим по рукам.

Я был просто ошарашен. Из себя мне удалось выдавить только одно слово:

– Хорошо.

– Вот это мне нравится. А то пошла такая мода, что мол мне надо с женой посоветоваться, с родителями поговорить. А ещё некоторые выпендриваются, что мол дайте мне неделю на раздумья. Вот сразу видно, что ты мой человек.

А потом Эльман добавил:

– Я, конечно же, не очень образованный человек. Но я же воочию видел, что все те, кого я тогда нанял, проецировали чьи-то готовые рисунки на стену. А потом просто раскрашивали. А ты же писал сам. На что-то смотрел, листал какие-то книжки, но писал то всё из головы. Все, кто приходит в ресторан, хотят попасть именно в этот зал и видеть эту красоту. Мне даже страшно себе представить, что ты можешь сделать за год. И знаешь, не обижайся на меня за то, что я сказал о твоих картинах. Попробуй потом как-нибудь мне объяснить. Я хоть и не очень образованный, но не тупой.

* * *

Уже через минуту ни его, ни владельца этого ларька в доме уже не было. Мирра пока ничего не спрашивала, но у неё был ещё тот вид. Видимо, она догадывалась, что произошло что-то неординарное. Ну, а то, что случилось, разве можно было бы предугадать? Как всегда в таких случаях, когда я не мог чётко понять, что же мне надо сказать, я предложил:

–А давай ка, попьём чаёчек. Попьём и подумаем.

Пока пили чай, я ей постарался вкратце изложить суть предложения Эльмана. Ну, и ещё охарактеризовать наше положение. Наши деньги были на исходе. Их не хватило бы даже на месяц экономной жизни в этой деревне. Надо было или продавать бабушкину квартиру, или же принимать предложение Эльмана. Но это лишь чисто теоретически у нас было два варианта. В практической же плоскости, расставание с бабушкиной квартирой выглядело абсолютно неприемлемым вариантом. Это было единственное, что у меня оставалось. Я не мог её даже сдавать. Прежде всего потому, что хорошо себе представлял во что способны превратить квартиранты столь дорогое моему сердцу жилище. В отличие от меня, Мирра ничем не заморачивалась. Просто хлопала в ладошки и кричала:

– Ура! Ура! Ура! Мы едем в Стамбул. Только вот паспорта у меня нет.

– Будет. У моего тоже кончился срок. И Эльман заверил меня, что документы он нам сделает.

Вот так мы и попали из нашего далёкого села на берега Босфора. Художник-неудачник и шемаханская царица. И наш сын. Маленький источник огромного счастья. Летели мы вместе с Эльманом. Привёз он нас в весьма диковинное место, где стояли небольшие пяти-шестиэтажные дома, ограждённые надёжным забором. Внутри этого оазиса был супермаркет, два ресторанчика, фитнес клуб, детский сад и даже салон красоты. Словом, о большем и мечтать нельзя. В квартире было практически всё, за исключением каких-то мелочей. Утром прибыла няня и я со спокойным сердцем уехал на стройку.