Две мелодии сердца. Путеводитель влюблённого пессимиста

Бросив на меня суровый взгляд, Ике отталкивается от дверного косяка и разворачивается, чтобы уйти. Снова раздается звон колокольчиков, оповещая о новом посетителе и напоминая, что мне стоит купить таблетки, а не крутиться на работе, как бесхребетный болван.

Господи.

Я иду ко дну.

И оно довольно близко, я почти чувствую вкус гравия на языке. Мне ли не знать: я уже был там раньше, давился кучей мусора и неправильных решений, подставив лицо под обломки. Часть меня задается вопросом: а будет ли отличаться вкус во второй раз? Третий? Четвертый? В какой-то момент дно уничтожит что-то жизненно важное?

Ике мешкает, высовывая голову из-за гаража, а затем оглядывается на меня через плечо.

– Пришел клиент. Возьми себя в руки, Бишоп, серьезно.

Дверь захлопывается.

Желая выпить двойную порцию бурбона, я падаю в кресло, хрипло ворча. Стыд, разочарование. Нечто среднее. Я ненавижу себя за то, что так низко пал, и вкус алкоголя сейчас подойдет как нельзя кстати. Временный порок, который поможет мне преодолеть пик событий.

Поможет мне помочь ей.

Ранний февральский свет просачивается сквозь щель окна, освещая завядшие орхидеи и сморщенные окурки сигарет, разбросанные по кабинету. Если я закрою глаза на достаточно долгое время, то увижу ее белозубую улыбку и то, как она наматывает круги по помещению с цветами в руках и вопросами, может ли она мне с чем-то помочь. Я почти слышу, как ее смех разносится по всему пространству, когда она пылесосит, или моет окна, или организовывает мой шкаф для документов в миллиардный раз. Я чувствую запах ее шампуня с нотками груши и сладкий аромат ее кожи. Ощущаю ее поцелуи со вкусом жвачки, которые навсегда запечатлелись на моих губах.

Мне не стоило увольнять Люси; я даже не хотел того. Это был трусливый поступок и попытка увеличить дистанцию между нами, поскольку я оказался чертовым слабаком, неспособным держать свои руки при себе.

Сожаление съедает меня, пропитывая кости кислотой.

Я дотягиваюсь до пачки сигарет, а затем, вытащив одну, поджигаю ее и жду, пока та не дотлеет. Чувствуя нервозность и волнение, я достаю телефон и принимаюсь прокручивать поток уведомлений, которые постоянно игнорирую, а после захожу в «Инстаграм»[3 - Деятельность социальной сети запрещена на территории Российской Федерации по основаниям осуществления экстремистской деятельности (согласно ст. 4 Федерального закона «О средствах массовой информации»).]. Как только я нажимаю на ее профиль, тут же всплывает новая фотография.

На ней Люси сидит на своей кровати, вытянув ноги. В ее руках гитара, а всюду разбросаны бумаги. Камеру, вероятно, поставили на таймер, или, быть может, кто-то находился рядом. Кто-то, но не я, запечатлел ее улыбку на лице, которое частично прикрыто водопадом золотисто-каштановых волос.

Улыбка Люси. То, по чему я скучал, и то, что начало угасать несколько месяцев назад. Она сияет и светится, пропитанная истиной, и подчеркивает синеву ее глаз.

И в этой синеве что-то блестит. Что-то небесное и возвышенное, а не затерянное в глубине моря.

Подпись под фото гласит: «Больше никаких грустных песен».

Я сглатываю, мечтая, чтобы горло обжег ликер. Она снова пишет музыку. В скором времени она начнет играть на живых выступлениях и зажигать винные бары магией и мелодиями. Красть сердца, пленять умы и заставлять даже самых сильных мужчин ерзать на своих местах.

Искушение проявляется во многих формах, но ничто не сравнится с пением Люси.

В темные моменты я вспоминаю первый раз, когда смотрел ее выступления из угла бара.

Ее последняя песня была написана Стиви Никс[4 - Стиви Никс – американская певица в жанре поп-рок и кантри-рок. Признана одной из ста величайших авторов песен.], и я оказался околдован. Она была невероятна. Движение ее рта, хрипловато-низкий голос и мощный талант, исходящий из каждого сантиметра ее тела. Невинность и сексуальная привлекательность – все это стало моей погибелью.

Потом она подбежала ко мне, одетая в маленькое платье, с распущенными волосами и чертовски милой улыбкой, и выпалила что-то о том, что едва смогла кончить.

Черт.

Ее рот, столь искусный в создании музыки, заставил меня задуматься, в чем еще он хорош.

Мой член оживает при этой мысли, однако время не очень подходящее, поскольку Ике кричит мне из гаража о неисправном двигателе.

Ворча, я отбрасываю телефон в сторону, понимая, что данный ход мыслей сейчас ни к чему, и поправляю джинсы.

Единственное, что помогает мне пережить рабочий день, это осознание того, что вечером я увижу Люси.

* * *

Она мне не ответила.

Ее телефон выключен, а звук автоответчика снова и снова посылает ледяной холод по спине.

«Привет, это Люси. Вероятно, сейчас я пою своим собакам, но ваш звонок важен для меня. Правда. Оставьте свое сообщение, и я перезвоню вам. Мне очень жаль, что я пропустила ваш звонок. Пожалуйста, правда, простите меня, иначе сожаление о том, что я упустила возможность услышать ваш голос, будет преследовать меня всю жизнь. Никакого давления. Би-и-ип».

Когда в памяти вновь всплывает образ бледной и полуживой Люси, безжизненно лежащей в моих руках в тот рождественский день, я хватаю пальто и выбегаю через парадную дверь, чтобы поехать проверить ее.

Проблема в том, что я в стельку пьяный.

Я решил повести себя как идиот, когда пришел домой после работы и налил безответственное количество виски из-за ощущения, что меня преследуют и хотят утопить собственные призраки.

Сейчас я об этом жалею.

Что, если Люси попала в беду? Что, если я слишком раздавлен, чтобы помочь ей?

Я решил не брать мотоцикл, не желая добавлять еще больше вины на и так постоянно растущий груз на моих плечах, поэтому пару километров неуклюже бежал до ее дома.

Спотыкаясь на тротуаре без какой-либо чванливости и шатаясь, я наконец пролетаю лужайку перед ее домом, пока не прижимаюсь к кирпичной колонне. В последний раз я стоял здесь с подарком в руках для нее.

Теперь же я стою с пустыми руками и высоким уровнем алкоголя в крови.

Дом маячит передо мной, как тень всего того, что я оставил позади. Я благодарен виски за неясный взор, из-за которого едва узнаю желтый цвет кирпичей и борозды на ставнях.

Я никогда не пойму, что побудило ее купить это жалкое место. Оно не что иное, как могила призраков и грязи. Склеп. Но у Люси было другое мнение на этот счет. Она думала, что может превратить реликвии в золото. Старые кости – в новую жизнь. Ей хотелось превратить трагедию во что-то обнадеживающее. Даже когда мы были детьми, Люси поступала подобным образом: она ловко находила и соединяла разбитые кусочки, а Эмма склеивала их.

Что касается меня?

Я – разрушающий шар.

Кажется, я постучал, потому что дверь открылась.

Мне трудно удержать равновесие, даже несмотря на то что я прислоняюсь к большой колонне. Я до сих пор колеблюсь и сомневаюсь насчет встречи с ней. Люси стоит передо мной, держась за дверной косяк: костяшки ее пальцев белые, а глаза – пронзительно-голубые.

Даже в состоянии опьянения я вижу магию в них. Однажды ночью, когда мы сидели на колесе обозрения, ее глаза дымчатого небесного оттенка смотрели на меня. Тот голубой цвет был самым голубым, что я когда-либо видел: поразительный индиговый пигмент затмевал черную полосу.

Я зол на себя за то, что напился и не могу сейчас по достоинству оценить этот момент. Люси жива и стоит передо мной, вся сияя. Она дышит, ее сердце бьется. С ней все в порядке. Она рядом и протягивает мне руку.

Я моргаю, пытаясь сфокусировать зрение.

Снова моргаю, но в глазах двоится. Мне-то и одной Люси трудно сейчас противостоять.

Она произносит мое имя так же, как и всегда: словно изучила весь словарь, пока не нашла любимое слово, несравнимое с другими.