Десять дней в мае

Десять дней в мае
Джо Смит

Театральный фестиваль. И он. Дюжина шансов на счастье. И целая галерея его героев, разбивающих сердце. Чуть больше недели на то, чтобы принять решение. И слишком много внутренних противоречий. Его штормовой взгляд. И холод этого мая. Прекрасные принцы живут в сказках. Почему бы не поверить в одну из них? И в него…

Джо Смит

Десять дней в мае

День первый

Это началось с голоса. Нет, не так – ВСЕ началось с голоса. Пробирающего, топящего голоса. И этого моего глупого желания. Все просто. ВСЕ просто: желание досконально овладеть британским нормативным произношением – и разрушенная, в один прекрасный и умопомрачительно ужасный момент, жизнь. От которой теперь сплошные осколки. Что, если один этот волшебный голос делает из меня ту, кем я должна стать рано или поздно? Что, если… Десять волшебных дней в городе мечты, на театральном фесте. Да, дел по горло. Потому что меня каким-то невероятным чудом по имени Ральф Олафсон сюда пришвартовало. И мне теперь бы не поехать головой.

– Десять дней, Алька! Копенгаген, Шекспировский фест, все, как ты мечтала. – отец размахивает телефонной трубкой как флагом. – Ральф мне торчит.

И я, просто чтоб прервать эту вечную тираду про его реконструкторов, соглашаюсь. Сразу и на все. И вот я здесь. До того, как все начнется, у меня есть время скушать себя поедом и основательно погрузиться в саморефлексию.

Я влюблена. Более ничего сказать в свое оправдание не могу. Влюблена и больна. Что делать мне с этой своей неправильной любовью я не знаю. И с разрушенной жизнью, что строила так долго и терпеливо, тоже. И с тобой.

Ты ведь даже не знаешь о моем существовании, и до сегодняшнего дня не было ни единого варианта, что узнаешь. Но у Вселенной определенно самое извращенное чувство юмора из всех возможных вариантов. И ничем хорошим это не кончится. И мне даже не важно, что там и как дальше. Важно одно – ты – реальный, до чертиков настоящий, с этой твоей улыбкой-оскалом, лучезарным взглядом, искренним светом, что распространяешь вокруг себя вместе с каким-то особым, трогательным теплом, с этим твоим по-девичьи нежным профилем, скулами, резаться о которые ладонями моя больная мечта, голосом, с глубины и перекатов которого мне лететь, как с Луны – вот он, ты. И ведь в двух шагах. И ведь не будь я так раскатана – не противилась бы ни секунды, подбежала бы, в толпе, обхватила бы – потому что вся эта толпа спокойно ухватила свой кусочек твоей бесшабашной улыбки, твоего ничем не нарушаемого внимания – и выпрямилась бы наконец-то. Ты ведь сам не знаешь, как удается тебе выпрямлять каждого, на кого кинут твой лучистый взгляд, человека. Как заставляешь выпрямить спину, вскинуть голову и улыбнуться. Просто это есть в тебе. А во мне – нет. Я закрываюсь, ныряю в документы. Поселить в гостиницу, но сначала довезти – а еще точнее вытащить отсюда. Потому что по времени – мы выходим за все возможные рамки. А через три часа еще и открытие, пресс-конференция, потом панель эта «вопрос-ответ» – хрен знает, как это правильно перевести на нормальный русский и надо ли вообще – и дальше я могу отчаливать, прятаться в номере, валиться в кровать и продолжать есть себя поедом.

Я медленно, но с достоинством серой мыши, передвигаюсь ближе к ассистентам, намекаю, стуча по циферблату часов.

– Вытаскивайте его, не знаю, цепляйте и тащите. Нас ждут в гостинице.

Ни с кем тут у меня таких проблем не было. Кого ни встречала – все чинно-благородно, только подмигнешь, «да, да, конечно» и топ-топ к автобусу. Но этот! Каждые два шага, сука, каждые два!

– А у вас не было другого… мальчика? Не такого смешливого? – белое каление, вот до чего он меня сейчас доводит. Все сроки горят, а он только давит эту свою лыбу, и – нет! – опять лезет с кем-то обниматься. – Генри, милок, вытаскивай нашу звезду ненаглядную. У меня нервы сдают. Я вас в автобусе жду.

Ретируюсь. Сил моих нет! Сегодня ведь ни его одного встречали, этого невозможного. Девятерых! И ни одного вот такого ступора. Или я просто упахалась, как собака, и поэтому так реагирую? Или меня раздражает его манера общения с фанатами? Его умение нести себя через воющую толпу? Или то, что на его лице нет и тени усталости – а я выжатый лимон? Он ведь тоже по идее должен был умахаться? Или нет? Или что?

Мои злобные, вымученные размышления прерывает шум и тело, что буквально влетает в салон, цепляется своими длинными ножищами за ступеньку и чуть не распластывается всеми своими почти двумя метрами на полу. Реакция у меня – огонь. Я даже не задумываюсь, вскакивая. Слови-ка здоровенного мужика! Но я могу. Я даже не разглядываю того, кого ловлю в сантиметре от пола. Каким-то невероятным усилием выравниваю нас обоих.

– Вы в порядке?

И тут меня пришвартовывает так, что все слова – кроме русского мата – вон из головы. Нет, наверное, мое измученное недосыпом, а так же физическим и моральным заебом, сознание играет злую шутку. Против меня встала Вселенная, склонилась, улыбнулась его оскалом, и прихлопнула.

– Уильям Хьюз, – Вселенная продолжает улыбаться, а в глазах-то, мать моя мамочка! – А вы, должно быть, Алиса? И вы… простите, в порядке?

Вселенная держит меня в своих руках, легонько трясет – но это нормально – и заглядывает в самую душу. Ответь ей, Аля, ответь!

– Да, спасибо, в порядке. Можете поставить меня на место.

Вселенная охает, мило заливается краской, и продолжает голосом Уильяма Хьюза:

– Устал, честно говоря. Да, и простите за задержку. Я знаю, что на таких фестивалях время расписано буквально по минутам…

Я хочу ответить злобно, так и настраивалась эти минуты тишины, но вместо этого примирительно улыбаюсь.

– Главное, что вы оттуда наконец-то выбрались, – киваю в сторону холла, – Они от вас без ума просто. – И я, между прочим, тоже, и даже осознаю это. Но чего-то от этого мне не легче.

Я безразлично смотрю на улицы, по которым двигается наш мини-автобус. Мои мечты, радужные предвкушения от великолепного, абсолютно сказочного Копенгагена разбил к хренам этот длинный, сочащийся солнцем, бриташка!

Ведь это что же – размышляю я, лениво разглядывая парки, дома, набережные, скользящие мимо – что же получается: одна улыбка, один брошенный вскользь случайный взгляд, касание рук – и все ухнуло из-под ног? И город, от которого сходила с ума, о котором мечтала, просто не цепляет. Что же дальше? Я с ужасом представила себе, как даю волю чувствам, шепчу бессвязно, хватаюсь за эти руки-крылья. А дальше? И в чем проблема-то? Ну, поддайся, ну упади. Он мне нужен – я это понимаю. Но с такими вот людьми-рассветами другая, огроменная проблема и вопрос – нужен ли им ты? И никто не ответит. И рисковать, теряя лицо? Рано, Алька, рано! Наслаждайся пейзажами, еще раз мысленно рассаживай гостей на сцене, отсчитывай регламент. Займи свои мозги хоть чем-то!

Случайно скольжу взглядом по его лицу и теряюсь. Как же он устал. Теперь, не вынуждаемый толпой фанатов, он вернул себе свое истинное лицо – маска смешливого мальчика спала, обнажая простую, уверенную, мужскую красоту. Во всем, – от голубых с зеленым отливом глаз, до скул и подбородка, слегка поросшего рыжеватой щетиной – чувствуется спокойное превосходство. Даже в усталой, расслабленной позе, в том, как он проводит руками по волосам, оправляет манжеты, трет глаза – во всем крышесносящая, вызывающая щемящую нежность простота и искренность. Я наслаждаюсь видом, давая такой своеобразный отпуск мозгам и связным мыслям ровно до того момента, как Уилл замечает мой взгляд.

– Я хреново выгляжу, да? – улыбается он лучисто.

А я только сглатываю, пойманная его тембром в ловушку. Выдыхаю, рассеянно бегая взглядом от его макушки до верхней пуговицы на пиджаке.

– Ну, – снова сглатываю, – Как вам сказать… Думаю, можно выкроить пол-часика на отдых. Я сейчас свяжусь с администраторами в театре, передвинем все встречи…

– Нет, что вы! Ни в коем случае. Не хочу, чтоб у вас были из-за меня проблемы.

О, моя основная проблема – это ты, Уильям Хьюз. И потом, когда мы разойдемся в конце дня по своим номерам, я постараюсь что-нибудь сделать со всем этим, обещаю!

Звонок от мамы – сколько бы не было тебе лет – всегда такая особая проверка на вшивость. Авось не выдержишь, да и расколешься наконец-то? А о чем колоться? О том, что и так известно, обговорено, пропсиховано и мною и ей.

– Как ты устроилась? – начинает издалека, но чуйка меня еще ни разу не подводила, и за стандартными вопросами последует то, чего мне хочется избежать.

– Нормально, мам. Все очень даже неплохо. Команда отличная, все такие дружелюбные, милые. Мало кто обращает внимание на мой акцент, – я тараторю, нервно поглядывая на волшебную красную кнопку отбоя.

– Хорошо. Хотя, я не знаю, чего ты так за свое произношение цепляешься. Паш, – мама, как всегда в такие моменты аппелирует к папе, – Ну хоть ты ей скажи! Извелся ведь ребенок. У тебя идея-фикс, Аля. – Мама хмурится, и мое сердце дает такой марафон прямиком в пятки, что я неосознанно вытягиваюсь в напряженную струну. Вот оно, – И не единственная идея-фикс! Даже не так! Блажь, Алиса. Я читала список гостей. Он ведь там? Да?

– Да, – к чему отпираться? – Да, буквально за стеной. Мама…

– Нет, послушай меня, пожалуйста, – голос мамы приобретает металлические нотки, – тебе не кажется, Алиса, что такие вот заскоки не очень по возрасту тебе? Нет? А мне кажется, я даже в этом уверена. Это к лицу девочке, девушке, но ты взрослая женщина. И не вздумай жертвовать всем, что у тебя есть! Ты многого добилась, и из этой своей работы должна вынести только опыт, а не позориться там. Ты меня поняла?

– Мам… – я откашливаюсь, надо со всем этим что-то делать, – Честно, я работаю. Я сегодня весь день на ногах, мне даже некогда думать о чем-то, кроме фестиваля. Я не расклеиваюсь, не схожу с ума, просто выполняю свою работу.

– Алька, – это вклинивается папа, мягко отодвигая маму от монитора, – Да подожди ты, мать. Алька, держись! Ты же у меня закаленный боец, а лицо сейчас, как у сопливого новобранца. И дело не в том, чтоб не опозориться. Ты билась, за знания, умения. Да, дурила в универе, но кто не дурил? Но потом-то взялась за голову…

– Вот-вот, – не унимается мама, – Про голову ей напомни, Паша!

– Я тебя прошу… Да подожди ты, – машет на мать, – Алька, держись там! Покажи этому бриташке.

– Пап, – моя голова сама клонится, длинная челка почти задевает клавиатуру, в глазах заметно мокреет, – Пап, – трагическим шепотом, – Просто встретить его здесь, это как удар. Я ведь, серьезно… и никакая это не блажь. Что мне делать, пап?

– Слушай меня сюда, – папа улыбается, но смотрит строго, – Просто сделай еще одну попытку взять себя в руки. Тебе с ним тусить еще долго, больше недели. Покажи характер, не раскисай. Да знаю я, как ты его и что! Просто не опускай рук. И уходи в работу.

– Это и правда перебор, все эти метания и чувства для моего возраста?

– Нет. Не перебор. Но я боюсь, что это тебя сломает. Или жизнь твою. Или оба варианта. Ты готова к этому? Серьезно?

Нет, не могу – пока не могу – ответить на этот вопрос. Нет, никуда выше его подбородка смотреть не в состоянии. Нет, это нормально прятаться за бумагами, усиленно делая вид, что сосредоточенно рассматриваешь афишу, например – хотя помнишь ее вдоль и поперек. И это нормально уходить от разговора, каждый долбаный раз показушно обращаясь к менеджеру. И опускать и опускать голову, и не дышать. Изучать ногти, носки туфель, да все, что угодно! Это ведь нормально? А вот то, что он каждый раз вытягивает меня, задает вопросы снова и снова, всеми силами пытается втянуть в беседу – вот это не нормально! И я ретируюсь, оставив и афишу и расписание его менеджеру и секретарю менеджера. Пусть, пусть они уже привыкли к его энергии, его голосу – а я нет. И времени привыкать нет. Есть еще девять гостей, которых надо собрать вместе, рассадить по автобусам и отправить в театр на открытие фестиваля.

– Ева! Пожалуйста, ко всем и пулей. Мы и так опаздываем, – моя помощница, конечно, застыла и как удав на кролика смотрит на Уилла. – Давай, давай!

Я мечусь по коридору, усиленно отвлекаю свое рухнувшее подсознание узором ковра. Нет, детка, ну так нельзя! Ну, ни в какие же рамки! То, что я не видела его жуткой усталости в аэропорту и по дороге сюда, бесило меня, я теряла энергию в этой вот злости. Но то, как он, опустив изможденно голову, шел к лифту… Как на одну долбаную секунду в его глазах за стеклами очков промелькнула эта щемящая душу вселенская усталость и то, как через мгновение он снова выпрямился и понес себя – это меня, в который раз за этот бесконечный день, раздавило к хренам собачьим. Эффект оказался неожиданным – я и сама не поняла, как собралась, смахнула надоедающие мысли о горячем душе и мягкой кровати, и вернулась к работе.