Переосмысление заикания

Но это еще не все. По ходу дела я все более стал осознавать, что в ситуациях стресса мое дыхание становилось неровным и беспорядочным. Поначалу я этого не замечал, но потом меня озарило. Неровное дыхание было продуктом страха, паники в чистом виде. Особенно я боялся важных для меня людей. Когда мне нужно было спросить о чем-то у человека, который знал больше меня, когда меня расспрашивали или выясняли мое мнение, я опускался ниже плинтуса, я буквально дрожал от страха. А когда страх охватывал меня, то мое дыхание, моя диафрагма выходили из-под контроля и качество моей речи становилось хуже некуда.

В качестве иллюстрации: пошел я как-то в выходные в гости к родственникам. Для меня это не самая стрессовая ситуация. Я говорил очень хорошо, держал под контролем ожидаемые ступоры, пользуясь паузами и расслаблением горла. А на следующий день на работе я пошел к своему начальнику, приятному и мягкому человеку. И еще до того, как я начал говорить, на меня накатило это паническое дыхание. Это была почти гипервентиляция. Я мямлил чудовищно почти полминуты, прежде чем взял процесс под контроль. Бывало, что страх оказывался таким, что единственным способом обретения более спокойного состояния были длиннейшие паузы.

Теперь такое прерывистое дыхание у меня бывает только раз или два в день в самых стрессовых ситуациях, часто при разговоре с незнакомцами. И в этом моя заслуга. Если я вижу, что дыхание выходит из-под контроля, я представляю себе, что на самом деле это никакой не стресс, а самая обычная речевая обстановка. Я уверен, что раньше такое лихорадочное дыхание из-за страха возникало намного чаще, и способствовали этому безуспешные попытки применения «корректировки запинок», «спокойного выдоха» и других методов.

Самая моя частая проблема это речевая судорога, которая, похоже, вызывается боязнью отдельных слов. Ступоры могут возникать каждые несколько секунд. Они не зависят от диафрагмы в том смысле, что дышу я в этот момент совершенно ровно, хотя в горле есть проблемы. Обычно я борюсь с ними сериями коротких пауз, в течение которых быстро расслабляюсь. Конечный результат может звучать как нерешительная речь либо колебание, в то время как на самом деле я делаю паузы и расслабляюсь.

То, что я сказал, пригодится не всем. Кто-то избегает слов, кто-то не предчувствует сложностей, кто-то запинается вовсе не так, как я. Однако, думаю, есть много заик, у которых все происходит примерно так же, как и у меня.

ЕЖЕДНЕВНЫЕ НАБЛЮДЕНИЯ

Эндрю Джеймс Рис

Избранное из интернет-переписки между мной и Эндрю Рисом, которому в ту пору было 24 года, и жил он в Уэльсе, а социологию и психологию изучал в университете Суонси. Эндрю отмечает следующее. «Я заикался с тех пор, как себя помню, но до 16 лет это были случайные запинки. А потом мое заикание усилилось. Ныне наблюдения дали мне совершенно новый взгляд на заикание. Я больше не смотрю на то, что со мной творится, как на заикание, и это позволяет мне воспринимать себя и мир совершенно по-новому».

4 марта 1999 года

Недавно я делал презентацию на семинаре. В результате нервничал, конечно. Поначалу сильно заикался, хотя и старался гладенько проходить через ступоры, но через некоторое время я начал замечать свое неглубокое дыхание. Я не пытался контролировать то, что воспринимаю. Я старался радоваться жизни и со ступорами. Потом я начал гасить свои страхи. Я старался не терять связи с тем, как я себя чувствую. Тогда я еще не дошел до того состояния, когда полностью погружен в то, о чем говорю, но это еще придет. Я не чувствовал жалости или ненависти к себе. Я чувствовал свою целостность и ничего, кроме уважения, выдержки и характера. Я гордился собой.

Как-то я останавливал прохожих на улице, чтобы поупражняться в задавании вопросов. То, что я обнаружил, по-настоящему открыло мне глаза. Когда я концентрировался только на том, чтобы выговорить слова, я сражался и боролся. Но когда я фокусировался на том, чтобы войти в контакт с другим человеком и получить от этого позитив, слова просто сами вылетали без всякой суеты и беспокойства.

Когда я чувствую, что начинаю заикаться, я стараюсь не впадать в панику. Я знаю, что у меня есть выбор: поддаться ей или нет. Вместо того, чтобы сосредоточиваться на своей речи, я стараюсь увидеть то, что мне хочется спрятать. Теперь я вижу, что все идет от желания что-то укрыть, и замечательно, что я это понял.

6 апреля 1999 года

На выходных у меня был телефонный разговор с подругой, которая находится в Милане. Поначалу я, как обычно, контролировал себя и предвосхищал запинки. Но потом произошло интересное. Я попросил себя говорить то, что я в действительности хотел бы ответить на ее слова. Не думая о том, что она бы хотела услышать. Что бы я говорил, если бы не заикался. Это было большим прорывом, потому что я просто говорил. Я попросил себя чувствовать и говорить то, что есть. Впервые за годы, без всяких поправок и тормозов.

Это было похоже на то, будто я научился скользить по волнам, а не падать постоянно в воду и барахтаться там. У меня были ступоры, но вот какая интересная вещь. Я действительно не обращал на них большого внимания. Я был слишком заинтересован в выражении моих собственных мыслей и чувств. Впервые за многие годы суть того, что я говорю, стала важнее, чем то, как я это делаю. Когда я заикался, я быстренько возвращался на мою доску для серфинга и ловил следующую волну, а не сидел в ожидании следующего ступора, позволяя ему расправляться со мной под водой. Я не могу рассказать, насколько хорошо это все чувствовалось. Мне кажется, что это было даже больше похоже на чувство полного раскрепощения.

28 апреля 1999 года

Сегодня было собеседование на работе, справедливости ради скажу, что я старательно прятал свои чувства. Моя речь совершенно разладилась. После собеседования трудно было не чувствовать смущение и досаду.

И тем не менее я остался настроенным позитивно и постарался извлечь урок из того, что произошло. Честно сказать, я был совершенно скован во время всей беседы и слетел обратно к своим обычным попыткам спрятать свои эмоции. Я даже не осознавал, были ли они у меня. Я возвращаюсь назад и думаю: опа! И что же такое произошло? Тот факт, что я знаю, в чем дело, – это приятно, потому что в прошлом я думал, что это колдовство или происки нечистой силы.

30 апреля 1999 года

За несколько недель до собеседования, не знаю почему, но я уже был не в ладах с самим собой, был апатичен, ни жив, ни мертв. Меня поражает теперь, что я сдерживал себя за несколько недель до интервью, а мешало это речи во время интервью. Именно по этой причине моя внутренняя гармония была нарушена. А остальное было просто внешним проявлением того, что творилось внутри.

Я всегда задавался вопросом, что означает «сдерживать» себя. По моему опыту это означает не позволять себе испытать отрицательные эмоции. Не позволяя себе почувствовать их, вы не даете себе достичь каких-то высот. Думаю, что теперь это стало мне немного понятнее. Большинство ступоров в речи – это результат внутренней невозможности позволить потоку изливаться так, как он хочет. В этом, я полагаю, частично и заключена причина того, что меня постоянно «клинило» во время интервью.

Собеседование еще трудно тем, что вы должны играть в нем некую роль, и это может быть сложно для тех, кому нужно согласовывать свои действия со своим состоянием. Такая роль может практически спрятать то, что человек в тот момент ощущает, если его чувства неприемлемы для создания собственного благоприятного образа.

Пару дней назад я чувствовал себя паршиво, и это было со мной целый день. Все, что я видел, я видел глазами человека, которому плохо. Мне вдруг пришло в голову, что не так уж все ужасно, я сдерживал себя, не хотел принимать происходящее. Я стоял на краешке, боялся прыгнуть в воду, страшился обжигающего холода от прикосновения воды. Если бы, однако, я просто прыгнул, то шок бы был, но он уменьшался бы по мере того, как мое тело привыкало к температуре. Вечером я вдруг понял, что сделаю, и позволил себе выплеснуть все, что накопилось. Я сел в автобус и то, как я говорил, отразило то, что я чувствовал. Это было хорошо. Примерно через полчаса расставания со своим негативом я понял, что голова стала ясной и настроение мое поднялось.

9 июня 1999 года

Я пошел в магазин, чтобы продать часть оборудования. Я даже не думал о заикании. Я был полностью поглощен попытками установить контакт с продавцом. Мне показалось, он хороший парень, даже хотелось с ним подружиться. Потом он рассказал мне, что ему нагрубили два магазинных вора и он пригрозил им расправой. Я бы не хотел оказаться рядом с этим парнем, если от него идет какая-то угроза. Я старался стать незаметным. Я не хотел раздражать его, старался быть хорошим мальчиком. Это заставило меня быть сдержаннее.

В воскресенье я смотрел грустный фильм, о котором я знал, что он печальный, потому что видел его раньше. В моей жизни в последнее время были неприятности, и я попытался найти возможность испытать те ощущения, которые они вызвали. Я смотрел фильм и пользовался этим, чтобы прочувствовать все плохое, что со мной произошло (я расстался со своей подругой). Я плакал и действительно отпустил себя. Испытал боль. Я чувствовал что-то под ложечкой, но оставался с этим. Недавно я обсуждал то, что со мной происходит, с моими родителями. Я сказал им, что я не плакал уже много лет, да и не смеялся по-настоящему тоже.

Недавно у меня был разговор с мамой, и я удивлялся, как совершенно свободно говорил с ней в течение часа, а потом начал сдерживаться. «Почему?» – задавал я вопрос. Я прокрутил разговор назад и обнаружил, что мне не хотелось думать о мастере, который устанавливал полы, – мама вскользь упомянула, что он может спуститься в мою квартиру и начать работу. Об этом было сказано очень кратко. Я знал этого человека и испытывал к нему негативные эмоции, точнее не к нему, а к его сыну. Я старался сдерживать эти чувства, и это привело к тому, что я прозаикался два часа, пока мама не ушла. Я не мог четко осознавать то, о чем говорилось, но уже не был способен расслабиться. Теперь я знаю, что у меня может быть острая реакция на что-то, что я не осознаю отчетливо, и это может сковывать меня в течение нескольких дней, а иногда недель и более.

АНАТОМИЯ СТУПОРА

Джон Харрисон

Однажды поздней весной 1982 года я зашел в фотомагазин на 24-й улице, поблизости от того места, где я обитал в Сан-Франциско, чтобы забрать несколько фото. Служащая, хорошенькая молодая девушка, была у другого конца прилавка и, когда я вошел, двинулась в мою сторону, чтобы обслужить меня.

«Как ваше имя?» – спросила она.

Этот вопрос обычно вгонял меня в панику, поскольку я всегда ступорил на своем имени. Всегда. Но к 1982 году заикание уже не было для меня актуальным. Я уже о нем и не думал. Мне нравилось поговорить с людьми, и я никогда не беспокоился о речи, потому что мои ступоры почти исчезли.

Я начал выговаривать «Харрисон», как вдруг обнаружил, что я в панике и полностью в тисках ступора. Вернулись старые знакомые ощущения. Я мог слышать, как стучит мое сердце. Я остановился, набрал воздуху, позволил себе успокоиться и, пока девушка таращилась на меня, собрался с силами, чтобы сказать «Харрисон».

Я вышел из лавки со своими фотографиями, чувствуя себя вымотанным и совершенно озадаченным. Откуда вообще мог появиться этот ступор? С чего бы я вдруг повел себя по-старому? Заикание было последним, о чем бы я вспомнил, когда входил. Я никогда не думал о нем, поскольку оно больше не появлялось, поэтому я знал, что ступор вызван не страхом заикания. Тогда я стал делать то, что делал всегда в те времена, когда заикание еще было проблемой. Я стал снова и снова прокручивать произошедшее в голове, стараясь поймать как можно больше деталей, чтобы суметь ухватиться за зацепку, которая помогла бы объяснить то, что, собственно, произошло.

«Где была женщина, когда я пришел?» – спросил я себя. Давайте посмотрим. Вот план магазинчика. Я пришел и встал у кассы. Девушка была на другом конце стойки и с кем-то разговаривала.

«Кто был этот человек? Это важно?»

Это был парень.

«И на кого он был похож?»

Хммм. Опа! Он был байкер. Выглядел крепким. На руках татуировки, носит жилет от Ливая.

«И что еще ты заметил?»

А этим двоим, по-видимому, нравилось общаться друг с другом. Парень, похоже, давно знал эту девушку.

«Каким он тебе показался?»

Выглядел пугающе. Напоминал драчунов в том районе, где я жил, когда был маленьким. Я помню тех ребят. Они жили в соседнем городке. У них были злые глаза, при них я всегда чувствовал оцепенение.

«Как ты относился к таким, как он, когда был маленьким?»

Ну, если я был на улице, когда там шли несколько таких забияк, я хотел стать невидимкой, чтобы они не могли меня увидеть и ко мне не пристали. Я прикладывал к этому все старания. Я бы слился с травой. Выглядел бы деревом, или кустом, или кирпичной стенкой. Ничто бы не выдало меня, пока они не прошли. Ничто.

«Ты чувствовал что-то еще по отношению к тому байкеру, которого встретил в магазинчике?»

Я полагаю, что чувствовал что-то похожее на то, что прерываю важную беседу, потому что этим двоим было очень хорошо вместе.

«Что заставило тебя это почувствовать?»

Я воспроизвел сцену еще раз, постаравшись вспомнить, что я ощущал и как именно. Я по-настоящему сосредоточился, и меня охватило некое неудобство. Потом оно стало очевидным. Я был обеспокоен тем, что парень был раздражен от того, что девушка отошла от него ко мне, заставив его ждать.

«А каков был твой ответ в такой ситуации, когда ты был маленьким?»