Время в философском и художественном мышлении. Анри Бергсон, Клод Дебюсси, Одилон Редон

• Поэтому интуитивное познание Бергсон называет категорическим (в смысле непреложности полученного знания), а интеллектуальное преподносит как гипотетическое. Готовым понятиям соответствуют последовательно сменяемые точки зрения, качественным образам-понятиям – взаимодополняющие и окрашивающие друг друга точки зрения.

• Бергсоновское видение имеет символическую природу, поскольку апеллирует к реальности, постоянно меняющейся и избегающей самотождественности. Сам Бергсон интерпретирует символ как знак, для него именно привычные понятия символичны; символ предстает как перевод с оригинала (каким является реальность), поэтому дает лишь относительное знание, причем диктует содержание последнего. Бергсон устраняет образный аспект символа, ведь символ в его учении – следствие деятельности разума. Однако, по сути, сама философская интуиция Бергсона инспирирует пронизанность бергсоновского учения имплицитным символизмом: символичен сам процесс смыслообразования (вследствие отсутствия и одновременно сохранения самотождественности). Тут уже можно говорить о символизме в ином плане, чем это подразумевал сам философ.

• Характерна практическая направленность интеллектуального познания и бескорыстность интуитивного вживания в реальность. Интуитивное познание имеет созерцательный характер, но созерцание это активно, будучи сопровождаемо чувством усилия. Вообще говоря, «лакмусовая бумажка» применения интуитивного метода – чувство напряжения, внутреннего усилия.

• Означенное усилие необходимо для достижения особого рода ясности, которая возникает, когда интуиция освещает саму себя и все мышление в целом. Это ясность прозрения, ясность рождения нового в мире. Другой род ясности касается готовых понятий – это ясность действий над ними, и такая ясность невозможна без неизменных устоев бытия, поэтому новизна здесь исключается: характерно стремление поместить реальность в заранее выработанную ментальную структуру.

• На основе подлинного, глубинного взаимодействия интуиции и интеллекта формируется новый тип и новый метод мышления. Интуиция в полном смысле слова становится интеллектуальной, в то время как интеллект обретает свойства гибкости, подвижности, творческой направленности. Новые средства познания реальности – качественные образы-понятия – предстают инструментом и, более того, залогом новой философии.

• Бергсон говорит не просто об интеллекте, но и о разуме, который Мерло-Понти характеризует как «жизненный», в противовес «физическому» или «классическому» разуму. «Жизненный разум» становится главным критерием формирования новой рациональности.

• Естественный способ опосредования интуитивного метода (вспомним Делёза) – нисхождение интуиции в образы-посредники и вербализация их в качественных образах-понятиях, затем уточнение характеристик последних с помощью старых, привычных категорий и конкретизация смысла и образов-понятий, и категорий с помощью словесного описания. Совершив указанный спуск, мы придем к «точному и строгому»[722 - Делёз Ж. Бергсонизм. С. 230.] описанию тех или иных явлений и репрезентируем единую первичную интуицию, составляющую их сущность, – как мы понимаем и представляем себе данную интуицию и данную сущность. Мы достигнем осуществления метода Бергсона на практике.

• Однако вербализуемый (то есть понятийный) аспект качественных образов-понятий воплощает исходную интуицию лишь асимптотически. Образный же их аспект, наоборот, максимально полно транслирует интуицию путем внушения.

• Внушение как способ передачи интуитивно добытого знания и возвышение образа над понятием представляются важнейшими чертами новой методологии Бергсона и наталкивают на размышления об искусстве.

Способность интуиции, согласно Бергсону, «не содержит в себе ничего таинственного»[723 - Бергсон А. Введение в метафизику. С. 46. См. также: Блауберг И. И. Анри Бергсон. С. 286.]: в известной мере ее проявляет каждый. Она лишь на первый взгляд кажется «непостижимой», – постольку, поскольку интуиция бывает выражена, как правило, посредством «всецело новой и абсолютно простой идеи», которую нельзя, тем не менее, воссоздать «из предсуществовавших элементов»[724 - Бергсон А. Введение. Часть вторая. С. 103; курсив мой. – Е. Р.] и которая требует усилия. Однако, полагая интуицию в качестве метода, невозможно отказаться от накопления «наблюдений и опытов» и «материальных познаний»[725 - Бергсон А. Введение в метафизику. С. 46, 47.]. Действительно, констатирует философ, нужно собрать факты, свести их воедино, чтобы они корректировали друг друга, выполнить аналитическую работу, – «ибо нельзя получить от реальности интуицию, то есть интеллектуальную симпатию к тому, что есть в реальности самого сокровенного, если не заслужить ее доверия путем продолжительного общения с ее поверхностными проявлениями»[726 - Бергсон А. Введение в метафизику. С. 47.].

Получив же эту интуицию, следует дальше раскрыть ее, чтобы передать другим, подобрав нужные образы, а затем и понятия. «Философ вынужден оставить интуицию, как только он воспринял ее порыв, и довериться самому себе, чтобы продолжать движение, создавая одно за другим понятия»[727 - Бергсон А. Творческая эволюция. С. 236.], – гласят строки из знаменитого бергсоновского труда. «Но очень скоро, – продолжает Бергсон, – он чувствует, что теряет почву под ногами, и ощущает необходимость в новом соприкосновении…»[728 - Бергсон А. Творческая эволюция. С. 236.]. Значит, нужно оторваться от познаваемых фактов и выработанных понятий (пусть и качественных) и повернуться к исходному импульсу, который, развиваясь, воплощается в различной вербальной оболочке, не будучи никогда исчерпан. Это и есть возвращение к интуиции, которая представляет собой «не вещь, а направление движения», которая качественно превышает любое «резюме или синтез познаний»[729 - Бергсон А. Введение в метафизику. С. 46, 47.].

Как проявляет себя метод интуиции в действии, Бергсон демонстрирует на примере работы над литературным произведением. По мнению философа, всякий «хорошо знает, что после продолжительного изучения предмета, когда все документы собраны, все заметки сделаны, чтобы приступить к самой созидательной работе, требуется нечто большее, требуется усилие, часто очень тягостное, чтобы разом переместиться внутрь предмета и чтобы почерпнуть возможно глубже тот импульс, которому потом придется только отдаться»[730 - Бергсон А. Введение в метафизику. С. 46; курсив мой. – Е. Р. Как отмечает Т. Кузьмина, «термин „усилие“ теряет у Бергсона психологическое звучание и приобретает метафизический статус. Всякий свободный человеческий акт как продолженное человеческим усилием движение жизненного порыва есть, таким образом, акт метафизический» (Кузьмина Т. А. Анри Бергсон. С. 20).].

И я могу с уверенностью констатировать, что мной была предпринята действительная попытка применить описанный метод. Он, конечно, не единственный и, возможно, не самый излюбленный в кругу исследователей. Но, после всего вышеизложенного, разве подлежит сомнению то, что он предпочтительнее других в данном случае? Как нетрудно убедиться, философия Бергсона, с присущей ей уникальной первичной интуицией, противится навязыванию ей инородного метода, взятого наугад из арсенала позитивной науки или выведенного из другого учения. Апеллируя к бергсоновскому учению, будем придерживаться оригинального метода философа, насколько мы в силах его понять. Всматриваясь в это учение в поиске ответов на волнующие нас вопросы, не будем забывать, что найти ответ можно только путем проникновения внутрь бергсоновской философии, путем вживания в самую ее сущность, – а это возможно не иначе как с помощью интуиции, понятой в качестве метода.

Глава IV. Имплицитная эстетика Бергсона и ее смысловые интенции,

в которой рассматривается имплицитная эстетика Бергсона, в частности, характеризуются гносеологические возможности искусства в трактовке Бергсона, вкусы Бергсона в соответствующей сфере, а также конституируется возможность применения качественных понятий-образов для характеристики художественных явлений и предлагаются примеры такового применения.

Из созерцания античного мрамора подлинный философ может вынести больше истины, – причем в концентрированном виде, – чем он найдет, собирая ее по крупицам, в целом трактате по философии[731 - Бергсон А. Из сборника «Мысль и движущееся». Жизнь и творчество Равессона / Анри Бергсон // Бергсон А. Избранное: Сознание и жизнь / Анри Бергсон; пер. и сост. И. И. Блауберг. М.: РОССПЭН, 2010. С. 201.].

    Анри Бергсон

Каждое время оставляет после себя духовную эпоху. Именно с помощью искусства духовную и ментальную жить человечества можно воскресить и почувствовать[732 - Redon О. A soi-m?me. Journal. 1867–1915. Notes sur la vie, l’art et les artistes / Odilon Redon. Paris: Librairie Jose Corti, 2000. P. 56.].

    Одилон Редон

§ 1. Отношение Бергсона к искусству с позиций аксиологии. Гносеологические цели и возможности искусства в трактовке Бергсона

Воззрения Бергсона на искусство не были однозначными и раз и навсегда определенными. Среди его работ только «Смех» (1899) можно назвать специальным эстетическим исследованием; другие же суждения философа об искусстве представляют собой часто «заметки на полях» или размышления, призванные подкрепить тезисы на совершенно другую тему. Подобные суждения возникают как развернутые метафоры, органично вплетаются в поток мыслей об интуиции, длительности, познании. «Мыслитель, высказавший множество оригинальных идей об искусстве и роли художника в мире, стоявший у истоков литературного модернизма, не был осознанно ориентирован на проблемы эстетики, решая собственные теоретические задачи»[733 - Блауберг И. И. Анри Бергсон / Ирина Игоревна Блауберг. М.: Прогресс-Традиция, 2003. С. 48.], – замечает И. Блауберг. Но из разрозненных реплик и отрывков можно воссоздать достаточно ясную картину. «…Все его труды буквально пронизаны эстетикой»[734 - Вдовина И. С. Примечания // Французская философия и эстетика XX века / науч. ред., авт. примеч. И. С. Вдовиной, пер. И. Гольденберга, свер. М.: Искусство, 1995. Вып. 1. С. 253.] – это наблюдение И. Вдовиной по сути верно, хоть и не лишено некоторой доли преувеличения. Эстетическую сущность концепции Бергсона неоднократно подчеркивал К. Свасьян[735 - См.: Свасъян К. А. Проблема символа в современной философии (Критика и анализ) / Карен Араевич Свасьян. 2-е изд. М.: Академический Проект: Альма Матер, 2010. (Современная русская философия). С. 44–57, 79–87; см. также: Свасъян К. А. Эстетическая сущность интуитивной философии А. Бергсона / Карен Араевич Свасьян. Ереван: Издательство АН Армянской ССР, 1978. 119 с.].

Эстетические взгляды Бергсона окрашены в разные тона в зависимости от времени, когда были высказаны. Здесь условно выделяется период до «Творческой эволюции» (1907) и последующие годы. В «Творческой эволюции» намечается определенная смена ориентиров (в вопросах эстетики – в частности), причем эти ориентиры касаются, в первую очередь, не столько онтологического статуса искусства (ибо Бергсон признает его воплощенной квинтэссенцией творческой энергии elan vital), – сколько его онтологической всеохватности. Проще говоря, философ сомневается в том, что бытие искусства как концентрированной духовной энергии человека равно значимо для всех людей, что оно пересекается с бытием каждого индивида. «…В ранних его произведениях именно деятельность в сфере искусства выступала как пример проявления подлинных, глубинных сил и способностей человека, выражения его индивидуальности и свободы»[736 - Блауберг И. И. Анри Бергсон. С. 514.], – комментирует Блауберг.

Надо добавить, что в высшей оценке гносеологических возможностей искусства Бергсон выступает наследником эстетической традиции романтизма, ярким представителем которой во Франции был Шарль Бодлер. «…Искусство, с точки зрения Бодлера, способствует познанию внутренней сущности вещей ничуть не меньше, а может быть, и больше, чем наука. <…> Когда Бодлер, говоря о живописи и рисунках Гойи, замечает, что это „искусство и реалистическое и трансцендентное“… он имеет в виду этот содержательный, познавательный аспект творчества – дар художников и поэтов прозревать в вещах их скрытую сущность и гармонию. Это и есть бодлеровский „сверхнатурализм“…»[737 - Мильчина В. А. Послесловие / В. А. Мильчина // Шарль Бодлер об искусстве / сост. Ю. Н. Стефанова, А. Д. Чегодаева; вступ. ст. В. В. Левика; пер. прозы Н. И. Столяровой и Л. Д. Липман под ред. Ю. Н. Стефанова; пер. стихов В. В. Левика; коммент. Ю. Н. Стефанова, послесл. В. А. Мильчиной. М.: Искусство, 1986. С. 416.]. Присутствуют и некоторые параллели бергсоновских идей с идеями, кристаллизовавшимися в немецком романтизме. «В своих работах он соотносил философскую интуицию с эстетической, представлял художественное творчество как сферу свободы, а художника – как проводника в царство подлинной реальности, что сближает его воззрения с идеями романтиков и Шеллинга…»[738 - Блауберг И. И. Анри Бергсон. С. 383.], – комментирует И. Блауберг. В то же время исследователь оговаривается, что не удалось обнаружить какие-либо определенные свидетельства бергсоновского «интереса к творчеству романтиков, возможно, он просто воспринял идеи, „носившиеся в воздухе“»[739 - Блауберг И. И. Анри Бергсон. С. 383.].

В более поздние годы, однако, Бергсон несколько изменил свою точку зрения на искусство: так, в докладе «Философская интуиция» (1911), в двух оксфордских лекциях, объединенных под названием «Восприятие изменчивости» (1911), в работе «Возможное и действительное» (1930) прослеживается мысль о том, что искусство не может выступать для всех образцом интуитивного познания, оно приносит духовное наслаждение, «и то лишь изредка», «только людям, избранным природой и судьбой»[740 - Бергсон А. Из сборника «Мысль и движущееся». Философская интуиция / Анри Бергсон // Бергсон А. Избранное: Сознание и жизнь / Анри Бергсон; пер. и сост. И. И. Блауберг. М.: РОССПЭН, 2010. С. 180. В «Творческой эволюции» читаем: «…бескорыстное искусство – это роскошь…» (Бергсон А. Творческая эволюция / Анри Бергсон; пер. с фр. В. А. Флеровой, сверен И. И. Блауберг и И. С. Вдовиной; предисл. И. И. Блауберг. Жуковский; М.: Кучково поле, 2006. С. 76).]. «Так вот, то, что природа делает время от времени, по рассеянности, для избранных, не могла ли бы философия делать для всех другим способом и в другом направлении?»[741 - Бергсон А. Восприятие изменчивости / Анри Бергсон // Бергсон А. Собрание сочинений: в 5 т. / Анри Бергсон. СПб.: М. И. Семенов, 1913–1914. Т. 4: Вопросы философии и психологии / пер. В. Флеровой; в книге также: Жуссэн А. Романтизм и философия Бергсона / пер. Б. С. Бычковского. 1914. С. 13.] – вопрошает Бергсон. Спустя двадцать лет делает вывод: «Реальность, рождающаяся на наших глазах, будет постоянно давать каждому из нас то удовлетворение, какое искусство дарует время от времени» лишь «баловням судьбы»[742 - Бергсон А. Из сборника «Мысль и движущееся». Возможное и действительное / Анри Бергсон // Бергсон А. Избранное: Сознание и жизнь / Анри Бергсон; пер. и сост. И. И. Блауберг. М.: РОССПЭН, 2010. С. 163.]. «…Искусство, похоже, становится у Бергсона излишним»[743 - Нэтеркотт Ф. Философская встреча: Бергсон в России (1907–1917) / Френсис Нэтеркотт; пер. и предисл. И. И. Блауберг. М.: Модест Колеров, 2008. (Исследования по русской мысли: Т. 13). С. 269.], – резюмирует Ф. Нэтеркотт.

Действительно, «Философская интуиция» завершается примечательными строками: если искусство способно даровать наслаждение, а наука «со всеми своими практическими приложениями, нацеленными на удобство существования, сулит нам комфорт, самое большее – удовольствие», – то «лишь философия могла бы дать нам радость»[744 - Бергсон А. Философская интуиция. С. 180; курсив мой. – Е. P. «Les satisfactions que l’art ne fournira jamais qu’? des privile?gie?s de la nature et de la fortune, et de loin en loin seulement, la philosophic ainsi entendue nous les offrirait ? tous, a tout moment, en re?insufflant la vie aux fant?mes qui nous entourent et en nous revivifiant nous-m?mes. Par l? elle deviendrait comple?ment aire de la science dans la pratique aussi bien que dans la speculation. Avec ses applications qui ne visent que la commodite? de l’existence, la science nous promet le bien-?tre, tout au plus leplaisir. Mais la philosophie pourrait de?j? nous donner la joie» (Bergson H. L’intuition philosophique. Conference faite au Congr?s de Philosophie de Bologne le 10 avril 1911 / Henri Bergson // Bergson H. La pense?e et le mouvant. Essais et conferences. Articles et conferences datant de 1903 a 1923 / Henri Bergson. Paris: Les Presses universitaires de France, 1969. (Collection: Biblioth?que de philosophie contemporaine). P. 88; курсив мой. – Е. Р).]. При этом Бергсон стремится к тому, чтобы философия и новое знание, открываемое ей, приносили пользу не умозрению, а повседневной жизни. В поздние годы определилось, таким образом, стремление Бергсона не упускать из виду практическую пользу. Возможно, именно поэтому философ, выбирая после публикации «Творческой эволюции» путь дальнейших исследований, сознательно отдал предпочтение проблемам морали перед вопросами эстетики[745 - См.: Блауберг И. И. Анри Бергсон. С. 514.]: по его мнению, в области этики теоретические построения ни к чему не приведут, нужно ориентироваться на практику.

«…Он пришел к выводу о том, что именно в сфере морали, а не в искусстве, как он полагал ранее, возможна полная самореализация человека. Если художественная форма, однажды запечатленная, уже неспособна к улучшению, то моральное совершенствование не знает пределов: это – бесконечное саморазвитие человека. Кроме того, искусство доступно лишь немногим, в то время как моральной деятельностью могут быть охвачены все»[746 - См.: Блауберг И. И. Анри Бергсон. С. 515.]. «Точка зрения художника важна, но не является определяющей… Высшая – точка зрения моралиста» («Le point de vue de l’artiste est donc important, mais non pas de?finitif. <…> Supe?rieur est le point de vue du moraliste»)[747 - Bergson Н. L’e?nergie spirituelle. Essais et confe?rences / Henri Bergson. 4-e e?d. Paris: Alcan, 1920. (Biblioth?que de philosophie contemporaine). P. 25–26.]. В более ранних работах, напротив, речь не идет о том, чтобы предпочесть искусству какую-либо иную сферу. По замечанию Блауберг, в «Смехе» «намечена… мысль: деятельность художников, творцов культуры, задает тот, пусть предельный, уровень, до которого надлежит постепенно подниматься человеку, а следовательно, и обществу»[748 - Блауберг И. И. Анри Бергсон. С. 242.]. Таким образом, в этой работе Бергсона искусство выступает высшим ориентиром человека в вопросах самореализации.

Представляется, однако, что указанная двойственность позиции в отношении искусства обусловлена прежде всего недоверием Бергсона к искусству как к сфере человеческого духа, доступной не для всех: приведенные выше реплики философа свидетельствуют о том, что проблема элитарности искусства его весьма волновала. Только элитарность эта была не следствием ограниченных способностей понимания самого феномена искусства у некоторых людей (элитарность, взятая в этом аспекте, самоочевидна и вряд ли требует развернутой рефлексии). В текстах Бергсона речь идет скорее об элитарности искусства как гносеологического метода и как инструмента познания, поскольку обрести полноту бытия путем проникновения в самую сущность вещей с помощью искусства дано очень немногим.

Что же касается самих гносеологических возможностей искусства (независимо от круга людей, которые могут реализовать эти возможности), – то Бергсон всегда чрезвычайно высоко оценивал их. «Значительную роль в осмыслении Бергсоном сугубо философских проблем сыграла эстетика, которую французский мыслитель расценивал как высшую форму познания. И это потому, что Бергсон считал умопостигаемые основы бытия эстетическими по самой своей сути»[749 - Вдовина И. С. Примечания. С. 253.], – заключает И. Вдовина. В «Творческой эволюции» Бергсон весьма недвусмысленно говорит о философии и искусстве как двух однонаправленных гносеологических векторах. Философия здесь характеризуется как «стремление к познанию, идущее в том же направлении, что и искусство, но предметом которого была бы жизнь в целом, подобно тому, как физическая наука, следуя до конца в направлении, указанном внешним восприятием, продолжает индивидуальные факты в общие законы»[750 - Бергсон А. Творческая эволюция. С. 185.]. А в интервью, которое философ давал три года спустя, сделан и вовсе радикальный вывод: «Философия в моем понимании… ближе к искусству, чем к науке. Слишком долго философию рассматривали как науку, занимающую наивысшее место в иерархии наук. Но наука дает лишь неполную, или, скорее, фрагментарную картину реального; она постигает его только при помощи крайне искусственных символов. Искусство и философия сближаются, напротив, в интуиции, составляющей их общую основу. Скажу даже: философия есть род, видами которого являются различные искусства»[751 - Цит. по: Блауберг И. И. Анри Бергсон. С. 381. См.: Interview de Bergson par G. Aimel. 1910 // Bergson H. E?crits et paroles: dans trois volumes. Tome second (1905–1915) / Henri Bergson; textes rassemble?s par R. M. Mosse?-Bastide. Papis: Presses Universitaires de France, 1959. (Biblioth?que de philosophie contemporaine fonde?e par Felix Alcan). P. 354: «La philosophie, telle que je la conois… se rapproche davantage de l’art que de la science. On a trop longtemps conside?re? la philosophie comme une science, la plus e?leve?e hie?rarchiquement. Mais la science ne donne du reel qu’un tableau incomplet, ou plut?t fragmentaire; elle ne le saisit qu’au moyen de symboles force?ment artificiels. L’art et la philosophie se rejoignent, au contraire, dans l’intuition qui est leur base commune. Je dirai m?me: la philosophie est un genre dont les diffe?rents arts sont les esp?ces». «Правда, – вносит коррективы Блауберг, – в основных работах Бергсон не формулировал свою точку зрения столь резко, хотя и подчеркивал сходство философии с искусством и считал усвоение эстетического опыта чрезвычайно важным для выработки подлинного философского знания ореальности» (Блауберг И. И. Анри Бергсон. С. 381).].

Итак, сущность искусства, как и сущность философии, заключена в интуиции – вот где почва их сближения. «Э. Леруа так объяснял позицию Бергсона: философия в его понимании – это искусство, следующее за наукой и учитывающее ее развитие, опирающееся на результаты анализа и подчиняющееся требованиям строгой критики, а метафизическая интуиция – это интуиция эстетическая, но верифицированная, систематизированная, соединенная с рациональным рассуждением»[752 - Блауберг И. И. Анри Бергсон. С. 383. Блауберг ссылается на источник: Le Roy Е. Une philosophie nouvelle: Henri Bergson / E?douard Le Roy. Paris: Е Alcan, 1913. (Biblioth?que de philosophie contemporaine). P. 51.]. По замечанию Ф. Нэтеркотт, «прекрасными иллюстрациями бергсоновской теории интуиции служат искусство и деятельность художника»[753 - Нэтеркотт Ф. Философская встреча. С. 268.]. Так мы вновь возвращаемся к истоку истоков бергсоновского учения – к интуиции.

§ 2. Чистое восприятие (la perception pure) и чистота восприятия (purete? de la perception)

Как мы помним, интуиция предполагает перемещение внутрь исследуемого предмета, симпатию, проникающую сквозь покровы бытия в самую его сердцевину. А это возможно посредством особого рода восприятия окружающего мира, видения (в широком смысле слова), позволяющего усмотреть то, что скрыто от повседневного, обычного взгляда на вещи. «…Во все времена встречаются люди, назначение которых как бы именно в том и состоит, чтобы видеть самим и заставлять видеть других то, что естественным образом мы не замечаем. Это художники»[754 - Бергсон А. Восприятие изменчивости. С. 10.] – таковы рассуждения Бергсона в «Восприятии изменчивости».

Как пишет Ф. Нэтеркотт, в некотором смысле интуицию даже «можно отождествить… с эстетическим восприятием…»[755 - Нэтеркотт Ф. Философская встреча. С. 265.]; при этом имеется в виду интуиция как особое свойство человеческого духа вообще, а не специфически художественная интуиция, присущая лишь мастерам искусства. Здесь эстетическое восприятие становится в некотором роде обозначением (или даже сущностным эквивалентом) феномена чистого восприятия (la perception pure), которое составляет один из интереснейших аспектов бергсоновской теории восприятия. В качестве напоминания сути этой теории приведу комментарий Н. О. Лосского: «Ту сторону восприятия, которая получилась бы, если бы можно было отбросить прибавки памяти и вообще все субъективные дополнения, Бергсон называет термином чистое восприятие (la perception pure). Эта часть восприятия есть созерцаемый нами сам транссубъективный мир в подлиннике»[756 - Лосский Н. О. Интуитивная философия Бергсона / Николай Онуфриевич Лосский. Пб.: Учитель, 1922. С. 46. Следует оговориться, что исследования Лосского о бергсоновской философии таят опасность смешения взглядов самого Лосского с воззрениями, которые он рассматривает, поскольку русский интуитивист стремится сделать философию Бергсона своей. Иными словами, в полном соответствии со взглядами Бергсона, признававшего неизбежность интерпретации в процессе исторического познания, Лосский видоизменяет и дополняет концепцию французского коллеги, ориентируясь на собственные онтологические и гносеологические интересы. Более того, если в работе, например, А. Штенбергена мы всегда можем ясно отделить излагаемые взгляды от авторских, то в случае с Лосским переплетение «своего» и «чужого» настолько органично и незаметно, что можно говорить не меньше чем о взаимопроникновении взглядов, в бергсоновском смысле этого слова. В силу сказанного, некоторые пассажи из работ Лосского можно приводить, только разобравшись в том, где его мысли, а где – Бергсона.]. Указание на связь интуиции с чистым восприятием четко сформулировано уже в «Материи и памяти»[757 - См.: Блауберг И. И. Анри Бергсон. С. 194. Исследователь дает следующий комментарий. «Логика Бергсона такова: если отказаться от утилитарных привычек мысли, расположиться у поворота опыта, где он еще остается непосредственным, а не становится практическим, то наше восприятие „очистилось“ бы до такой степени, что дало бы чистую интуицию воспринимаемой внешней реальности» (Там же).].

«Если бы действительность воздействовала непосредственно на наши чувства и наше сознание, если бы мы могли входить в непосредственные сношения с вещами и самими собою, то искусство, думаю я, было бы бесполезно, или, вернее, мы все были бы художниками, потому что наши души постоянно вибрировали бы тогда в унисон с природой»[758 - Бергсон А. Смех / Анри Бергсон // Французская философия и эстетика XX века / предисл. П. Мореля; пер. И. Гольденберга, И. Вдовиной, А. Густыря; коммент. А. В. Густыря, И. С. Вдовиной. М.: Искусство, 1995. Программа Пушкин, Вып. 1. С. 79.] – таков исходный тезис Бергсона. Но, продолжает философ, это невозможно: «Между природой и нами – что говорю я – между нами и нашим собственным сознанием висит занавес: у большинства людей – плотный, у художников и поэтов – легкий, почти прозрачный»[759 - Бергсон А. Смех.].

Проблема здесь тоньше, чем кажется на первый взгляд. Прежде всего, как мы видим, в сущности здесь не один занавес, а два: от нас закрыта не только реальность вне нас (природа), но и реальность внутри нас (собственное сознание). Эта мысль прослеживается у философа и в «Смехе», и спустя двенадцать лет в «Восприятии изменчивости», и раз философ в данном случае столь последователен в своих суждениях[760 - Что бывало далеко не всегда. Бергсон сам не раз замечал, что, работая над очередной книгой, он стремится забыть все то, что было написано им в предыдущих.], стоит уделить соответствующим высказываниям более пристальное внимание. Если художники должны привести нас к чистому восприятию реальности, то касается ли эта их миссия восприятия и окружающей действительности, и внутреннего мира человека, то есть обеих скрытых от нас реальностей? Может ли и должно ли искусство рассеять обе эти пелены? Да, может и должно, отвечает Бергсон. «Чего добивается искусство, если не того, чтобы заставить нас открыть в природе и духе, вне нас и в нас самих, массу вещей, которые не обнаруживаются с ясностью нашими чувствами и нашим сознанием?»[761 - Бергсон А. Восприятие изменчивости. С. 10.], – задает философ риторический вопрос в «Восприятии изменчивости».

Далее, получив положительный ответ, мы еще ничего не знаем о том, есть ли взаимосвязь между чистым восприятием, обращенным вовне, и чистым восприятием, направленным в глубины собственной личности, – и каков характер этой связи. Возможно, подсказку отчасти дает идиллическое описание того состояния человеческого духа, когда каждый мог бы быть художником изначально. «Наши глаза при содействии нашей памяти вырезали бы в пространстве и закрепляли бы во времени неподражаемые картины. Наш взгляд на ходу улавливал бы высеченные из живого мрамора человеческого тела части статуй, такие же прекрасные, как и в статуях античной скульптуры. Мы слышали бы в глубине наших душ словно музыку – иногда веселую, чаще жалобную, всегда оригинальную – несмолкаемую мелодию нашей внутренней жизни. Все это – вокруг нас, все это – в нас самих, и тем не менее мы ничего этого ясно не различае м»[762 - Бергсон А. Смех. С. 79; курсив и разрядка мои. – Е. Р.]. В этих словах, пусть и в неявном виде, прочитывается указание на взаимосвязь двух форм чистого восприятия: обращенной вовне и обращенной внутрь себя.

Ведь видение осуществляется при содействии памяти, а память, по Бергсону, неразрывно связана с сознанием. Сознание, в свою очередь, предполагает длительность, а последняя невозможна без памяти, гарантирующей континуальность, непрерывность перетекания прошлого в настоящее. Но и в случае с идеальным актом художественного восприятия Бергсон тоже говорит, по сути, о необходимой роли памяти. А значит, эстетическое восприятие окружающей реальности невозможно без актуализации реальности внутренней, реальности нашего сознания. Поэтому, хотя Бергсон нигде не формулирует это положение с безапелляционностью постулата, подлинное эстетическое восприятие не может быть однонаправленным, не может касаться исключительно внутренней жизни или исключительно окружающего мира, потому что все взаимосвязано и по-делёзовски «перемешано»: перемешано не только все вокруг нас и внутри нас, но перемешаны сами «вокруг» и «внутри»[763 - Здесь две проблемы: во-первых, проблема взаимосвязи сознаний и выхода сознания за пределы самого себя, во-вторых, проблема «длятся ли вещи». Решение первой проблемы Бергсон нащупал уже в «Материи и памяти» (См.: Блауберг И. И. Анри Бергсон. С. 139 и далее). По второму вопросу окончательный вывод таков (он дан в «Творческой эволюции»): «…вещи длятся потому, что они причастны вселенной, существуют в единстве с ней» (Там же. С. 304).].

Впрочем, действительно ли истинному восприятию мира, которое дарует нам искусство, присуща направленность? Бергсон ведь весьма недвусмысленно говорит об отречении от действия: обычный человек «ослеплен деятельностью»[764 - Бергсон А. Смех. С. 81.], «жить – значит действовать», «значит воспринимать от вещей лишь полезные впечатления, чтобы отвечать на них соответствующим воздействием»[765 - Бергсон А. Смех. С. 79.]. Именно деятельности свойственна направленность на объект; восприятие мира, несвободное от практической заинтересованности, таким образом, хотя бы потенциально содержит в себе означенную направленность. Такое восприятие знакомо каждому.

Напротив, души художников – это «души, более далекие от жизни»[766 - Бергсон А. Смех. С. 81.]. Роль искусства, по Бергсону, и состоит в том, чтобы «поставить нас с самой действительностью лицом к лицу», устранив все «практически полезные символы»[767 - Бергсон А. Смех. С. 82.], скрывающие от нас реальность. Художникам свойственна «естественная отчужденность» («detachement naturel»[768 - Bergson Н. CEuvres. Essai sur les donne?es imme?diates de la conscience. Mati?re et me?moire. Le rire. L’e?volution cre?atrice. L’e?nergie spirituelle. Les deux sources de la morale et de la religion. La pense?e et le mouvant / Henri Bergson; textes annote?s par Andre Robinet; introduction par Henri Gouhier. Paris: Presses Universitaires de France, 1959. P. 461. Слово «detachement» можно перевести также как «отрыв», «отделение», «отстранение».]) от жизни; полная отчужденность в идеале подразумевает такое существование, когда душа не соприкасается «ни одним из своих восприятий с действием»[769 - Бергсон А. Смех. С. 81.].

Что подразумевает Бергсон под отчужденностью? Разумеется, если это отрыв от реальности как таковой, от самой сущности жизни, то тогда ни о каком очищенном восприятии, проникающем в самую суть вещей, за покровы реальности, не может быть и речи: ведь, как мы помним, согласно Бергсону, для подлинного вживания в реальность необходима интуиция как симпатия, как контакт с миром. Следовательно, «отчужденность» – это не отстранение от мира, это отстранение от практического использования вещей, то есть от утилитарного действия над миром. Действие же, направленное на соприкосновение с миром и проникающее в глубь реальности, абсолютно непреложно. Это «активное созерцание», созерцание, освященное сознательным усилием.

Справедливости ради нужно сразу предупредить, что предложенный вывод таит в себе один довольно острый подводный камень. Все дело в том, что у Бергсона настоящее чистое восприятие – это недостижимый предел, хотя у нас и нет права охарактеризовать этот предел как абстрактный или логический. И в пределе оказывается, что истинное чистое восприятие, прежде всего, бессознательно, во-вторых, моментально[770 - Вскользь об этой проблеме уже говорилось в связи со спецификой бергсоновских образов.]!

Чтобы продолжить разговор об имплицитной эстетике Бергсона, никак нельзя обойти стороной данную проблему. Скажем прямо: видимо, перед нами одно из скрытых противоречий бергсоновского учения, которое можно по-своему разрешить, интерпретировав (в соответствии с бергсоновской логикой ретроспекции) те или иные высказывания философа. Но в рамках самого его учения это противоречие не разрешено, а может быть, и неразрешимо. Поистине, создавая «Смех» (1899), Бергсон «забыл» о том, что писал в «Материи и памяти» (1896). По Бергсону, предметы материального мира[771 - Которые предстают перед нами в качестве образов (мы постигаем их как образы, то есть элиминируя все то, что нас не интересует).] «всеми своими точками воздействуют на все точки других» предметов. «Они, следовательно, являются центрами сил, между которыми непрерывно осуществляются динамические взаимодействия»[772 - Блауберг И. И. Анри Бергсон. С. 155 Блауберг отмечает, что здесь можно провести параллели с лейбницевскими монадами, но в концепции Бергсона центры сил непрерывно влияют друг на друга. У Лейбница монады духовны и, значит, непротяженны, а у Бергсона центры сил пронизывают именно обладающую свойством протяженности материю (См.: Блауберг И. И. Анри Бергсон. С. 55–56).], – комментирует И. Блауберг. Так вот, бергсоновское чистое восприятие – это совокупность динамических взаимодействий между центрами сил, взаимодействий, которые пронизывают всю материю[773 - См.: Бергсон А. Материя и память / Анри Бергсон // Бергсон А. Собрание сочинений: в 4 т. / Анри Бергсон; вступ. ст. И. И. Блауберг. М.: Московский клуб, 1992. Т. 1: Опыт о непосредственных данных сознания. Материя и память. С. 178–182; Блауберг И. И. Анри Бергсон. С. 156.]. Это восприятие мгновенно (то есть не требует погружения в la dure?e, а значит, не апеллирует к памяти), бессознательно, исходно (первично), оно изначально присуще материи и поэтому, согласно Бергсону, не нужно задаваться вопросом, откуда оно взялось. Вывод же таков: «…восприятие, присущее любой материальной, лишенной сознания точке, при всей своей моментальности, бесконечно более обширно и полно, чем наше, так как эта точка получает и передает воздействия всех точек материального мира, тогда как нашего сознания достигают лишь некоторые его части и некоторые стороны»[774 - Бергсон А. Материя и память. С. 180; курсив мой. – Е. Р.].

Из всего сказанного вытекают два совершенно закономерных вопроса. Если чистое восприятие бессознательно, то как оно может осуществляться при эстетическом постижении реальности, ведь тут в любом случае есть воспринимающее сознание? Если чистое восприятие мгновенно, то как возможно созерцание, длительный контакт с реальностью, необходимый, по Бергсону, для истинного проникновения в предмет[775 - Бергсон говорит о том, что искусство представляет собой бескорыстное созерцание природы (См.: Бергсон А. Смех. С. 82).]?

Итак, вот нелегко разрешаемая дилемма: либо мы признаем достижимость чистого восприятия путем элиминации сознания, памяти и длительности (!), либо мы смиряемся с невозможностью подлинного проникновения в реальность, и тогда миссия интуиции становится невыполнимой (!), авсе ее замечательные свойства, описываемые Бергсоном, предстают лишь манящим идеалом. Что принести в жертву: чистую длительность и сознание или чистое восприятие и интуицию? Впрочем, может быть, прав Жиль Делёз, когда говорит об одержимости Бергсона чистотой[776 - Делёз Ж. Бергсонизм / Жиль Делёз // Делёз Ж. Эмпиризм и субъективность: Опыт о человеческой природе по Юму. Критическая философия Канта: учение о способностях. Бергсонизм. Спиноза / Жиль Деле’з; пер. с франц. и послесл. Я. И. Свирского; науч. ред. В. И. Аршинова. М.: Per Se, 2001. С. 238. Во всяком случае, не говорил ли сам Бергсон о том, что в реальности все элементы взаимопроникают друг в друга? Даже если это и не перемешивание, то, во всяком случае, смешение.]? Если в реальности все перемешано, а чистыми могут быть лишь тенденции, то, ставя в соответствие композитам[777 - Напомню, что это делёзовский термин.]чистое восприятие, мы рискуем соотнести разные по природе (а не по степени) явления, чего так стремился избегать сам Бергсон[778 - Как уже говорилось, сами выражения «различие по степени» и «различие по природе» очень часто встречаются на страницах бергсоновских текстов, особенно в «Творческой эволюции». Бергсон зачастую повторяет: перед нами различие по степени, а не по природе, и наоборот.]! Стоит нам последовать за Делёзом (а в данном случае это очень даже уместно), мы придем к тому, что чистое восприятие виртуально, а реальное восприятие нельзя назвать чистым. «Можно было бы сказать, что сам объект сливается с чистым виртуальным восприятием – в то время, как наше реальное восприятие сливается с объектом, от которого оно отбросило лишь то, что на самом деле нас не интересовало»[779 - Делёз Ж. Бергсонизм. С. 240.].

Вообще, видимо, чистое восприятие потому и мгновенно, что бессознательно, и наоборот. В самом деле, ведь сознание предполагает длительность. Чистое восприятие потому и невозможно в абсолютной форме, что длительность не может обернуться мгновенностью, коль скоро она у Бергсона субстанциальна, а значит, первична. Онтологическая первичность длительности в корне отличается от первичности бессознательного и моментального чистого восприятия: первичность la dure?e подтверждается свойствами реальности, первичность восприятия просто конституируется Бергсоном в качестве аксиомы, которую следует принять, а не доказывать.

На самом деле свернуть время в точку, где оно отсутствует, невозможно, как невозможно из бытия вывести небытие: не потому, что последнее первично, а потому, что оно, по Бергсону, нереально. Так же нереально и не длящееся мгновение, вернее, мгновение, совсем не содержащее длительности. Далее, если при чистом восприятии само оно может быть определено как поле, пронизанное пучками силовых линий, то отсюда проистекает возможность действенной интуиции, осуществляющейся при созерцании, как ни похоже на оксюморон данное утверждение. Действительно, если динамические линии идут от центров сил (то есть образов), группируясь вокруг них, то интуиция, распространяясь вдоль одной из таких линий, становится векторной. Но при этом воспринимающее сознание никуда не перемещается, оно достигает предмета виртуально, а не физически. Недаром актуальное восприятие в письмах Ж. Лешала Бергсон практически отождествляет с чистым восприятием[780 - См. выдержки из писем 1897 года: Бергсон А. Письма / Анри Бергсон // Бергсон А. Избранное: Сознание и жизнь / Анри Бергсон; пер. и сост. И. И. Блауберг. М.: РОССПЭН, 2010. С. 301–303.]. Весь этот процесс становится возможным именно потому, что Бергсон недвусмысленно заявляет о виртуальном нахождении нашего «я» в самом воспринимаемом предмете. А поскольку такое пребывание «я» происходит только при восприятии, постольку само восприятие становится не просто актуальным, но и активным, действенным – при сохранении позиции наблюдателя. Впрочем, сам философ не дает никаких комментариев на этот счет, так что все приведенные рассуждения остаются лишь интерпретацией его учения.

Выход из лабиринта в том, чтобы не выбирать альтернативу и ничем не жертвовать. Чтобы не опасаться, вслед за Бергсоном, смешать вещи, различные по природе, нужно просто признать, вслед за Делёзом, что в реальности и так все перемешано. Поэтому, чтобы сохранить чистоту опыта такой реальности и чистоту мышления, надо в качестве нити Ариадны выбрать «почти». То самое «почти», которое мешает достижению чистоты: чистота в пределе виртуальна, нам нужна реальность, поэтому все, что препятствует абсолютной чистоте, помогает обрести реальность. Каковы же эти «почти»?

Первое «почти» касается онтологического вопроса о том, может ли быть восприятие, имманентное материи, в полном смысле слова бессознательным. Напомним, что концепция Бергсона de facto монистична, хотя de jure наполнена дуалистическими построениями и оппозициями «дух – материя» в разных вариантах. Так вот, раз в материи, по Бергсону, все же есть сознание, то чистое восприятие не может быть совершенно бессознательным, а значит, и совершенно мгновенным[781 - Сознание невозможно без памяти, а память выступает в роли хранителя непрерывной длительности, обладающей собственным темпом течения.]. Кроме того, в некоторых высказываниях философа понятие «бессознательное» принимает не отрицательное, а наполненное всецело позитивным смыслом звучание. «Бессознательное» – это, скажем так, не «то, что не обладает сознанием», а «то, что виртуально». Делёз, создавая приведенную выше интерпретацию, был весьма проницателен. «Правду говоря, ваше „я“ не в большей мере пребывает в вашем мозге, чем во внешнем объекте; оно – повсюду, где находится одно из его представлений, иными словами, оно виртуально (или бессознательно) пребывает во всем воспринимаемом, а актуально – во всем воспринятом»[782 - Бергсон А. Из сборника «Сочинения и речи». Дискуссия с Бине на тему «Дух и материя» / Анри Бергсон // Бергсон А. Избранное: Сознание и жизнь / Анри Бергсон; пер. и сост. И. И. Блауберг. М.: РОССПЭН, 2010. С. 271.], – провозглашает Бергсон. Итак, материя бессознательна в том смысле, что сознание в ней виртуально; поэтому она, собственно говоря, не бессознательна, а почти бессознательна[783 - Можно привести по аналогии виртуальные частицы, которые присутствуют даже в абсолютном вакууме, как он понимается физиками.]. А значит, восприятие не моментально, а почти моментально. Это почти не имеет отношения к чистому восприятию, взятому в виртуальном плане, но без него немыслима реальность. Поэтому никакой элиминации сознания не происходит. А значит, реальное восприятие всегда сознательно, просто мера присутствия сознания в нем различна.

Но сам Бергсон говорит о том, что сознательное восприятие направлено изначально на практическое действие[784 - См. подробнее: Бергсон А. Материя и память. С. 172–177.]. Отсюда второе «почти»: в реальности занавес между нами и природой, а также между нами и нашим сознанием можно сделать прозрачным и легким, но даже у художников (которые ближе всех к чистому восприятию) он сохраняется.

Напомню, что это мнение самого Бергсона[785 - Бергсон А. Смех. С. 79. См. также: Бергсон А. Восприятие изменчивости. С. 12.]. Не имеет ли здесь места логический круг и превращение реальности в кантову «Ding-an-sich», против чего с помощью первичной интуиции (философской или эстетической) пытается бороться сам же Бергсон? Можно сказать, что ответ на этот подразумеваемый вопрос философ сформулировал в «Восприятии изменчивости»: «Только высшая интуиция (которую Кант называет „интеллектуальной“ интуицией), т. е. восприятие метафизической реальности, открыло бы возможность возникновения метафизической науки. Самый ясный результат кантовской Критики заключается в том, что она показала невозможность проникновения в потустороннее иначе, как путем видения, и что ценность всякой доктрины в этой области составляет только то, что дало ей восприятие. Возьмите это восприятие, разложите и составьте его вновь, ворочайте его по всем направлениям, подвергните самым утонченным операциям тончайшей интеллектуальной химии, вы никогда не извлечете из вашего горнила более того, что вы туда положили; сколько введено было вами туда непосредственного видения, столько вы там его и найдете; и рассуждение не подвинет вас ни на один шаг далее того, что вы восприняли сначала. Вот что вполне освещено Кантом, и в этом, по моему мнению, величайшая заслуга, какую Кант оказал спекулятивной философии. Он установил окончательно, что если метафизика возможна, то только усилием интуиции»[786 - Бергсон А. Восприятие изменчивости. С. 15.]. Однако весь этот пышный дифирамб нужен Бергсону для указания на одно важное различие между собственной концепцией и концепцией Канта: «…доказавши, что одна интуиция способна дать нам метафизику, он прибавил: эта интуиция невозможна»[787 - Бергсон А. Восприятие изменчивости. С. 15.].

По-видимому, в обычном состоянии занавес может лишь истончиться до неосязаемости, но не исчезнуть вовсе, – однако в минуты озарений он может рассеяться полностью. Этот вывод связан с рекомендацией Бергсона ввести в наше восприятие вещей для его углубления волю, которая, «расширяясь, расширяет наше видение (vision) вещей»[788 - Бергсон А. Восприятие изменчивости. С. 9.]. Вспомним, что для возвращения от понятий и практических символов реальности к первичной интуиции (которая предполагает очищенное восприятие мира) нужно приложить волевое, мучительное усилие. Разве не имеем мы права с большой долей достоверности заключить, что такое обретение первичной интуиции с помощью воли позволяет достичь и незамутненного, действительно чистого восприятия, но уже не виртуального, не рассеянного в инертной материи в виде возможности, – а реального, имманентного творящему сознанию художника?