Время в философском и художественном мышлении. Анри Бергсон, Клод Дебюсси, Одилон Редон

«…Пусть не требуют от нас простого и геометрически-точного определения интуиции, – замечает Бергсон. – Легче легкого было бы показать, что мы употребляем это слово в значениях, которые не выводятся математическим способом одни из других»[501 - Бергсон А. Введение. Часть вторая. С. 102.]. Эта логическая невыводимость одного значения из другого, по мнению самого философа, отличает всю совокупность значений его качественных понятий, скажем, от привычной множественности значений «сущности» и «существования» у Спинозы, «формы», «потенции», «акта» у Аристотеля.

§ 3. «Множественное единство» качественных образов-понятий

Теперь самое время задать вопрос, какие признаки свидетельствуют о том, что мы действительно применяем интуицию, а не идем на поводу у своих рациональных способностей. Акт интуитивного постижения чего бы то ни было требует, по Бергсону, внутреннего усилия sui generis: усилие есть индикатор применения метода интуиции[502 - См. об этом: Бергсон А. Введение в метафизику. С. 13; Его же Творческая эволюция. С. 235; Его же. Интеллектуальное усилие. С. 142.]. Поэтому, прилагая такое усилие для охвата смысловой целостности образа-понятия, мы посредством нашей интуиции восходим к интуиции философа, которая и является залогом смыслового единства образа-понятия при качественной множественности излучаемых им смыслов.

Тут мне хотелось бы привести контраргументы Г. Башляра, в умопостроениях которого сквозит плохо скрываемое недовольство полномочиями интуиции в философском поле бергсоновской концепции; и меня не оставляет уверенность, в частности, в том, что Башляру не пришлось бы по вкусу усилие в качестве индикатора действия именно интуитивного метода. Характеризуя специфику рационального познания как «тахологос» («быстроумие»), Башляр апеллирует к «научной мысли», активизирующей, по его мнению, «все интеллектуальные способности человека»; причем активизация эта касается в первую очередь «психической деятельности», вследствие чего Башляр естественно переходит к разговору о «временной ткани научной мысли»[503 - Башляр Г. Новый рационализм / Гастон Башляр; сост. Ю. П. Сенокосов; пер. с франц. Ю. П. Сенокосова, Г. Я. Туровера, ред. В. М. Леонтьев; предисл. и общ. ред. А. Ф. Зотова. М.: Прогресс, 1987. С. 341.]. По сути, ученым предлагается череда неявных противопоставлений. Так, способ контакта с миром, основанный на «ясном и четком» рационалистическом мышлении, оказывается в приоритете перед тем способом, который проистекает из очарования «эмпиризма интимной длительности времени». Далее, «подлинный характер переживания времени» связывается с «напряжением мысли», возникающим «в момент рационализации познания», а подобному же напряжению, касающемуся познания интуитивного, по умолчанию отказывается в существовании (в этом познании «воля и разум фактически не участвуют»). Наконец, в первом из описываемых случаев говорится о «глубоком уровне нашего бытия», а во втором – лишь о «поверхностных, мимолетных <…> впечатлениях»[504 - Башляр Г. Новый рационализм. С. 341.].

Лично мне приведенные противопоставления совершенно не импонируют, и вовсе не потому, что я отношусь к поклонникам бергсоновской концепции. Во-первых, трудно не увидеть, что усилие усилию рознь. Собственно рациональное мышление, естественно, требует значительного усилия, но этот факт никоим образом не опровергает необходимости усилия при актуализации интуитивного метода: для всякого метода – свое, особенное усилие. Активное созерцание мира вокруг, вживание в каждое движение, пристальное всматривание, вслушивание, в попытке восприятия жизни «как она есть», – все это сопряжено с не меньшим напряжением и не меньшей интенсивностью работы мышления, чем контакт с миром на основе ratio.

Во-вторых, Башляр, кажется, приписывает интуиции совсем иную природу, нежели Бергсон: из башляровских построений следует, будто интуиция есть некое чувство, даже скорее «мимолетное» ощущение, скользящее по поверхности жизни, наподобие легкой ряби на озерной глади. Но ведь, исходя из бергсоновского учения, интуицию гораздо более справедливо уподобить, скажем так, концентрированной мыслительной энергии, проникающей в подводные глубины и пронизывающей насквозь всю толщу длительности (в бергсоновской концепции, в противоположность тому, что о ней говорит Башляр, истинная длительность обладает глубинным измерением, поскольку формируется сосуществующими и притом взаимопроникающими психическими процессами, переживаниями, воспоминаниями и т. п., «наслаивающимися» друг на друга в одновременности). Более того: коль скоро в своих основополагающих работах Бергсон неоднократно подчеркивает, что интуиция не является чувством, а выступает функцией мышления (интеллекта в широком смысле слова)[505 - Этот вопрос затрагивался во втором параграфе главы II.], следовательно, разум и интуиция в равной мере относятся к мыслительной деятельности. Уже поэтому напряжение и волевое усилие, сопровождающие акт рационального познания, не могут аналогичным образом не сопрягаться и с актом познания интуитивного. Наконец, как мне кажется, Башляр совершает подмену понятий в своих рассуждениях: превознося сперва «быстроумие», говоря о «временной ткани научной мысли», он тут же соскальзывает, незаметно для самого себя, в зыбкую область бытия человеческой души, связывая научную мысль с «подлинным характером переживания времени человеческой душой»[506 - Башляр Г. Новый рационализм. С. 341.]. Но, так как идеалом Башляра служит ясность, не стоит, наверное, смешивать разговор о душе и имманентном ей существовании времени с разговором о деятельности ума.

Обобщая сказанное, стоит помнить, что конституирование усилия в качестве признака применения интуитивного метода не отменяет наличия иного по своим свойствам усилия, присущего рациональному методу мышления, и что в обоих случаях речь идет об интеллекте в широком смысле слова.

Вернемся, однако, к смысловой целостности образов-понятий. Смысловая качественная множественность есть также единство, – «богатое и обильное единство, единство континуальности, единство нашей реальности, а не… абстрактное и пустое единство – итог наивысшего обобщения…»[507 - Бергсон А. Введение. Часть вторая. С. 100.]. Привычные понятия восходят к одному предзаданному понятию или первопринципу, вбирающему их все в их раздельности и самозамкнутости, – и дедуктивно выводятся из указанного первопринципа по нашему желанию. Напротив, качественные новые понятия приводят к единству индуктивно, и это единство рождается, обогащается в процессе становления на наших глазах: «невозможно полагать его исходно в качестве принципа»[508 - Бергсон А. Введение. Часть вторая. С. 100.]. Недаром во «Введении в метафизику» Бергсон называл обретенное единство «живым», «изменчивым» и «подвижным», в противоположность «неподвижному» «чистому» единству понятийных конструкций[509 - См.: Бергсон А. Введение в метафизику. С. 13.]. «Бергсон часто представляет интуицию как простой акт. Но с его точки зрения простота вовсе не исключает качественную и виртуальную множественность, разнообразие направлений, в которых последняя актуализируется, – комментирует Делёз. – Значит, именно в этом смысле интуиция подразумевает множество аспектов и многообразные несводимые друг к другу точки зрения»[510 - Делёз Ж. Бергсонизм. С. 230.].

Что до точек, зрения, то, конечно, Делёз не мог не помнить, насколько прочно у Бергсона наличие точек зрения связывается с аналитическим подходом к реальности, а стало быть, и со взглядом на нее сквозь привычные понятия. Впечатляет бергсоновское красочное описание такого подхода: «В своем вечно ненасытимом желании охватить предмет, вокруг которого он осужден вращаться, анализ без конца умножает точки зрения, чтобы дополнить представление, всегда неполное… чтобы довершить перевод, всегда несовершенный. Он продолжается в бесконечность»[511 - Бергсон А. Введение в метафизику. С. 6. См. также: С. 4, 18, 26 (точка зрения характеризуется здесь как взгляд разума), 23, 28, 32 (постулируется неподвижность точек зрения как фиксированных позиций наблюдателя, расположившегося вне познаваемого объекта).]. Особенно интересуют философа бинарные оппозиции точек зрения и, соответственно, понятий, их выражающих: «Не существует конкретной реальности, на которую нельзя было бы иметь разом двух точек зрения, друг другу противоположных и, следовательно, вкладывающихся в два противоположных понятия»[512 - Бергсон А. Введение в метафизику. С. 21–2.]. Отсюда недалеко и до кантовых антиномий: в «Творческой эволюции» несколько емких страниц посвящено выяснению причин, по которым разум неизбежно заходит здесь в тупик[513 - См.: Бергсон А. Творческая эволюция. С. 207–210.].

Но разве, спросит читатель, у самого Бергсона нет противоположных понятий, пусть и понятий качественных? «Бергсоновские дуализмы хорошо известны, – утверждает Делёз: длительность – пространство, количество – качество, неоднородность – однородность, непрерывность – дискретность, два многообразия[514 - Имеется в виду множественность рядоположения и множественность взаимопроникновения.], память – материя, воспоминание – восприятие, сжатие – ослабление, инстинкт – интеллект, два источника и так далее»[515 - Делёз Ж. Бергсонизм. С. 237. Фраза «два источника» адресует к идеям, изложенным в бергсоновской книге «Два источника морали и религии», в том числе к противопоставлению двух типов общества (открытого и закрытого; этим типам соответствуют два вида морали и религии – динамической и статической). См.: Бергсон А. Два источника морали и религии / Анри Бергсон; пер. с франц., послесл. и примеч. А. Б. Гофмана. М.: Канон, 1994. 382, [1] с. (История философии в памятниках).]. Можно вспомнить, что в свое время Юшкевич провозглашал оппозицию длительности и пространства в качестве основы всей философии Бергсона вообще[516 - См.: Юшкевич П. С. К современному возрождению метафизики (Анри Бергсон и его философия антиинтеллектуализма) / Павел Соломонович Юшкевич // Юшкевич П. С. Мировоззрение и мировоззрения: Очерки и характеристики / Павел Соломонович Юшкевич. Изд. 2-е. М.: URSS, 2011. С. 33. Тут, правда, Юшкевич именует длительность категорией (!!!).].

Однако, даже если Бергсон использует слова, которые раньше были привычными понятиями (материя, дух, пространство и т. д.), они приобретают у него совершенно другой статус. Взаимопроникновение и векторность бергсоновских новых понятий, а также качественная множественность смыслов, присущая любому из них, обусловливают выход за пределы собственного семантического поля к своей противоположности (разумеется, противоположности для Бергсона). Делёз пишет о том, что, например, длительность и протяженность, воспоминание и восприятие смешаны для нас настолько, что мы не в состоянии выделить из этой смеси два чистых наличия (presence) длительности и протяженности, различающихся по природе. «Одержимость чистотой у Бергсона возвращает к такому восстановлению различий по природе»[517 - Делёз Ж. Бергсонизм. С. 238.] – таков Делёзов взгляд на проблему. Тут нужно, говорит Делёз, апеллировать к некоему принципу, по отношению к которому воспоминание и восприятие, память и материя, пространство и время и прочие «дуализмы» представляют собой лишь «вырожденные случаи» (de?radations)[518 - Делёз Ж. Бергсонизм. С. 237–238. И. Блауберг так объясняет эту особенность бергсоновского метода: «…при обосновании своей позиции Бергсон часто прибегает к одному и тому же приему: чтобы объяснить, как образуются ложные представления о реальности, он показывает, что в них, как правило, смешиваются два компонента, различные по природе. Так, в идее интенсивности психологических состояний смешиваются количество и качество, в обыденных представлениях о времени – длительность и протяженность, в идее движения – интенсивное ощущение подвижности и экстенсивное представление о пройденном телом пространстве. С точки зрения Бергсона, выявление подобных „эндосмосов“… разделение двух смешанных элементов дает возможность понять суть исследуемого явления, а тем самым и истоки возникающих из такого смешения псевдопроблем» (Блауберг И. И. Анри Бергсон. С. 102). Эндосмос – понятие микробиологическое; это «разделение или смешение жидкостей при посредстве оболочек, пропускающих хотя бы одну из них» (Кистяковский Вл. Эндосмос / Вл. Кистяковский // Энциклопедический словарь: в 41 т., 82 кн. и 2 дополнительных томах (4 кн.) / под ред. И. Е. Андреевского, К. К. Арсеньева, Ф. Ф. Петрушевского. Том XL

(Электровозбудительная сила – Эрготин) / под ред. К. К. Арсеньева, Ф. Ф. Петрушевского и ред. отделов С. А. Венгерова, А. И. Воейкова, Н. И. Кареева, Д. И. Менделеева, Э. Л. Радлова, Н. Ф. Соловьева, А. И. Сомова, В. Т. Шевякова, И. И. Янжула. СПб.: Типография Акц. Общ. Брокгауз-Ефрон, Прачешный пер., № 6, 1904. С. 816).].

Однако вопрос вот в чем: нужно ли на практике разделять два противоположных компонента? Делёз сам говорит о том, что чистые наличия даны только в принципе (en droit); на деле же (en fait) в композите присутствуют прежде всего тенденции. Поэтому Бергсон, возвращаясь, по мысли Делёза, к различиям по природе, тем самым вынужден прийти к тенденциям, а не чистым наличиям: ибо «только то, что различается по природе… является чистым, но только тенденции различаются по природе»[519 - Делёз Ж. Бергсонизм. С. 238.]. В этом пункте нетрудно согласиться с Делёзом; но с той оговоркой, что тенденциями будут сами бергсоновские образы-понятия: к ним совершенно неприменима характеристика «вырожденные случаи». Мы помним, что эти качественные понятия переживаются нами, они задают направление мысли, но не фиксируют ее содержание: поэтому они не есть пределы мысли, а ее векторы и в этом смысле тенденции. Иными словами, пределы мысли действительно есть своего рода «точки сингулярности», где реальность становится бессмысленным миражом, – тут и в самом деле можно говорить о вырожденных случаях; но вот как раз до таких случаев Бергсон не доходит, ибо, что бы ни утверждал он сам, он никогда не разделяет полярные направления вплоть до полного разрыва.

Его концепция, под покровом дуалистических лозунгов, монистична по сути. Скажем, материя у Бергсона предстает прежде всего как ослабленное, а дух – как сконцентрированное сознание; уменьшая напряжение, мы идем к материи, увеличивая – к духу. Но в основе в обоих случаях лежит сознание.

О связи духа и материи говорилось выше, в первом параграфе данной главы. Приведу еще два комментария к рассматриваемой проблеме. «…Хотя сам Бергсон выступает против монизма (очевидно, в то время он ассоциировался исключительно с материалистическими концепциями) и характеризует свою позицию как дуализм, к концу книги [„Материя и память“. – Е. Р.] отчетливо начинают звучать… мотивы монизма. Выясняется, что материя и сознание не так уж резко отделены друг от друга, что их отличие, раз оно зависит только от меры напряжения, есть различие лишь в степени, а не в природе»[520 - Блауберг И. И. Анри Бергсон. С. 214.], – уточняет И. Блауберг. А вот мысль Мерло-Понти: «Бергсон понял, что философия заключается не в том, чтобы сначала осознать по отдельности, а потом противопоставить друг другу свободу и материю, дух и тело; он понял также, что свобода и дух, чтобы быть таковыми, должны засвидетельствовать себя с помощью материи, или тела, то есть выразить себя»[521 - Мерло-Понти М. В защиту философии / Морис Мерло-Понти // Мерло-Понти М. В защиту философии (сборник работ) / Морис Мерло-Понти; пер. с франц., примеч. и послесл. И. С. Вдовиной. М.: Издательство гуманитарной литературы, 1996. (Французская философия XX века). С. 23. См. также: Бергсон А. Из сборника «Мысль и движущееся». Жизнь и творчество Равессона / Анри Бергсон // Бергсон А. Избранное: Сознание и жизнь / Анри Бергсон; пер. и сост. И. И. Блауберг. М.: РОССПЭН, 2010. С. 211.].

Да и нельзя не видеть, что в приведенной выше цитате сам Делёз допускает смешение, эндосмос: некоторые из приводимых им бинарных оппозиций относятся к самоценным аспектам реальности (длительность – пространство, память – материя); некоторые – к свойствам и способам формирования этих аспектов (непрерывность – дискретность, сжатие – ослабление); иные – к способам познания (инстинкт – интеллект) или его инструментам и результатам (два многообразия, количество – качество). То есть Делёз смешивает сами аспекты бытия, их свойства, методы и инструменты, необходимые нам для познания.

Кроме того, мы видим, что указанные оппозиции образуют те понятия, которые использовались и до Бергсона (пространство, время, материя, дух и прочие) и которым он придал новое значение: он действительно превратил их из жестких определений в тенденции, сохранив на словах дуализмы. Что же касается тех качественных понятий – образов, которые созданы самим Бергсоном (elan vital, la duree), то тут нет никаких бинарных оппозиций, ни на словах, ни на деле.

Это чрезвычайно важный пункт. Elan vital или la duree потому не имеют противоположностей, что репрезентируют максимально полно первичную интуицию реальности как таковой, то есть совершенно конкретный взгляд на мир, присущий Бергсону[522 - Я не беру здесь локальные смыслы слова «интуиция». Поскольку интуиция проста и исходна, поскольку она обнимает всю реальность, – постольку не может быть никакой не-интуиции: может быть лишь другая интуиция, которая найдет выражение в иных образах.]. Elan vital или la dure?e, в качестве медиаторов интуиции реальности, естественно, более образы, чем понятия. А образы у Бергсона не имеют своей антагонистической противоположности: ведь образы не связаны с аналитическими операциями отрицания и сравнения.

Предвидя возражения, надо пояснить, что речь здесь идет не об образах материального мира, а именно о качественных образах-понятиях. На эту проблему отсутствия противоположности у базовых компонентов теории Бергсона обращает внимание К. Свасьян[523 - См. также анализ интересных замечаний Б. Бабынина на этот счет в книге Блауберг (Блауберг И. И. Анри Бергсон. С. 597).]. «…Если длительность абсолютна, она не может иметь метафизически гипостазированный коррелят; между тем вся философия Бергсона построена именно на таких корреляциях: длительность – рядоположность, время – пространство, качество – количество, интуиция – интеллект и т. д. Одно из двух: либо длительность есть все, но тогда противочлен ее должен быть не метафизическим гипостазированием, а диалектической антитезой, обусловленной единством и к единству направленной, либо остается принять дуализм и отказаться от претензий на абсолютное. Бергсон… притязает на абсолютное, заявляя себя дуалистом»[524 - Свасьян К. А. Проблема символа в современной философии. С. 48.].

На деле, однако, Бергсон всеми силами стремится избежать таких оппозиций, даже если кажется, что они имеют место. Представляется, что в аргументацию Свасьяна, как и в аргументацию Делёза, прокрадывается, скажем метафорически, эндосмос[525 - Сам Делёз склонен употреблять данный термин в переносном смысле, обозначая им смешение некоррелирующих феноменов, которые могут быть ошибочно приняты за коррелирующие; понятий, относящихся к данным феноменам, и т. п.]. Утверждая первичность и исходность длительности, а следовательно, ее субстанциальность, Бергсон при этом лишает пространство аналогичного онтологического статуса; пространство оказывается лишь результатом опосредования движения силами нашего разума. Поэтому тут далеко до истинной диалектики: чтобы противоположности были коррелятами, они должны находиться на одном уровне и относиться к одной ипостаси реальности. У Бергсона же этого нет. «Движение (длительность), по Бергсону, как раз не есть все, ибо куда же тогда девался бы его извечный оппозиционер – рядоположность, т. е. сфера деятельности элейских апорий…»[526 - Свасьян К. А. Проблема символа в современной философии. С. 48.] – это критическое замечание Свасьяна перестает быть справедливым, как только мы признаем, что рядоположность вторична по отношению к движению, а пространство – по отношению к длительности.

Свасьян говорит о том, что Бергсон в своих критических выводах апеллирует к явному или скрытому «…вместо», говоря о замене истинного ложным: «вместо времени пространство, вместо интуиции интеллект, вместо длительности рядоположность, вместо реальности символизм наших представлений о ней»[527 - Свасьян К. А. Проблема символа в современной философии. С. 50.]. Это «вместо», однако, по моему мнению, не есть предложение заменить один компонент реальности (скажем, пространство) другим, экзистенциально эквивалентным, но диалектически противоположным. Это «вместо» лишь указывает, что предполагавшееся основой на самом деле представляет собой опосредование настоящей субстанции, несоизмеримой ему онтологически. Сам же Свасьян недоумевает: «…анализ текстов философа показывает, что под рядоположностью он имел в виду пространственно-количественную аберрацию именно длительности – при чем тогда дуализм?»[528 - Свасьян К. А. Проблема символа в современной философии. С. 48.]. Дуализм тут, действительно, ни при чем, но дуализм не всегда ведь репрезентирует диалектику в чистом виде, то есть дуализм не всегда есть диалектическая антитеза как диалог равных. Свасьян, говоря о диалектике, приходит к дуализму, но что это за ход мышления, как не очередной эндосмос?

Бергсоновский дуализм, как видим, на поверку оказывается мнимым. И если Делёз непроизвольно смешивает свойства, аспекты и инструменты познания реальности, говоря о «бергсоновских дуализмах», то у Свасьяна эндосмос касается компонентов, репрезентирующих различные уровни бытия, то есть иерархически выстроенных в смысле выводимости одних из других (пространство у Бергсона выводится из длительности, рядоположенность из слитного движения и т. п.). Иными словами, и Свасьян, и Делёз были бы правы, если бы нам вздумалось обращаться с бергсоновскими качественными образами-понятиями как с понятиями прежними, появляющимися парами, однопорядковыми по сути, преподносящими нам избранный аспект реальности, а не всю ее целиком.

А вот что касается диалектики, то сам Бергсон прекрасно владел ее языком и при случае применял его[529 - Например, в работе «Психофизиологический паралогизм». (См.: Блауберг И. И. Анри Бергсон. С. 297, со ссылкой на: Le Roy Е. Une philosophie nouvelle: Henri Bergson / E?douard Le Roy. Paris: Е Alcan, 1913. (Biblioth?que de philosophie contemporaine). P. 61. См. также: Бергсон А. Введение. Часть вторая. С. 143.)]. По мнению философа, диалектика «есть только ослабленная интуиция»[530 - Бергсон А. Творческая эволюция. С. 236.]; «диалектика необходима, чтобы подвергнуть интуицию испытанию, – а также для того, чтобы интуиция преломилась в понятиях и передалась другим людям; но очень часто она лишь развивает результат этой интуиции, которая выходит за ее пределы»[531 - Бергсон А. Творческая эволюция. С. 236.]. Ценность диалектики в том, что она обеспечивает «внутреннее согласие нашей мысли с ней самой»[532 - Бергсон А. Творческая эволюция. С. 236.].

Итак, качественные образы-понятия как результат абсолютного опыта дают нам только то, что есть в опыте, то есть они позитивны всецело[533 - Они, если и образуют пары, то скорее комплементарного, чем взаимоисключающего характера. Понятия, напротив, часто образуют антонимичные пары (в силу того, что разум, вращаясь вокруг вещи, может разглядывать ее с двух противоположных точек зрения).]. Тем более, если речь идет об образах-посредниках для интуиции реальности: понятно, что интуиция не может выражаться образами, диссонирующими друг с другом. В этом смысле высказывание Делёза о том, что интуиция есть метод деления композитов на тенденции, оказывается неприменимым по отношению к качественным понятиям-образам: ибо они, конечно, есть тоже тенденции мышления, но тенденции, охватывающие все мышление целиком. Ведь они дают интуицию обо всей реальности, задавая направление нашему восприятию всего мира: дают тенденцию воспринимать мир длящимся, становящимся, изменяющимся.

Но вот что касается привычных понятий, используемых Бергсоном в новом виде, то здесь, конечно, Делёз прав: «…композит должен разделяться согласно количественным и качественным тенденциям, то есть, согласно способу, каким он комбинирует длительность и протяженность, как они определяются в качестве движений, направлений движений (отсюда длительность – сжатие и материя – ослабление)»[534 - Делёз Ж. Бергсонизм. С. 238.]. Тенденциями здесь как раз и будут векторы (но все же векторы, а не определения): память – материя, восприятие – воспоминание и т. п.

Мы имеем, следовательно, иерархию образов-понятий, взятых в качестве тенденций: e?lan vital и la duree есть тенденции как единый, конкретный вектор миропонимания; прежние, но переосмысленные понятия есть противонаправленные векторы, обусловленные естественным разнообразием свойств реальности, – но эти векторы остаются охваченными единым миропониманием, окрашенными единой интуицией реальности.

Между прочим, указанное иерархическое разделение проясняет тот факт, почему, при всей очевидности бергсоновской оппозиции длительности пространству, она не вполне правомерна. Пространство оказывается переосмысленным понятием другого иерархического уровня, чем la duree. И. Блауберг пишет о том, что если в «Опыте о непосредственных данных сознания» Бергсон отверг Кантову концепцию времени, но сохранил априорность пространства, то в «Материи и памяти» идея пространства предстает «как апостериорная, вытекающая из самого человеческого опыта»[535 - Блауберг И. И. Анри Бергсон. С. 193.]. Это иллюстрирует высказанный выше тезис об онтологическом неравенстве длительности и пространства и приоритете первой.

Согласно самому Бергсону, «…от предмета, схваченного в интуиции, во множестве случаев, можно без труда перейти к двум противоположным понятиям, и так как, благодаря этому, можно видеть, как из реальности выходят тезис и антитезис, то можно схватить разом и то, каким образом этот тезис и антитезис противополагаются, и как они согласуются»[536 - Бергсон А. Введение в метафизику. С. 22.].

Тезис и антитезис «напрасно было бы пытаться примирить логическим путем, по той очень простой причине, что из понятий и точек зрения ничего не создается»[537 - Бергсон А. Введение в метафизику. С. 22.]; но как раз если мы всмотримся в то, что создается, мы увидим, как в этом самосозидании реальности переплетены все возможные противоположности, вплоть до тех, которые казались нам взаимоисключающими. Вспомним совет Джеймса: «…встаньте на точку зрения внутреннего действования вещей, и все эти ретроспективные и противоборствующие понятия сами собой придут к гармонии»[538 - Джемс У. Вселенная с плюралистической точки зрения. С. 144.].

Вот почему Бергсон через двадцать лет после написания «Введения в метафизику» корректирует свое мнение насчет точек зрения: то, что «реально» и «конкретно», то, что «нельзя воссоздать из известных компонентов» или выкроить из целостной реальности ножницами анализа, – можно «представить, только рассмотрев… со многих точек зрения, взаимодополняющих, а не равнозначных»[539 - Бергсон А. Введение. Часть вторая. С. 102. «Я никогда не смогу себе представить, как могут проникать друг друга белое и черное, если я не видал серого, но раз я видел серое, я пойму без труда, как можно рассматривать его с двойной точки зрения – и с точки зрения белого и черного» (Бергсон А. Введение в метафизику. С. 45).]. Поэтому, если во «Введении в метафизику» точки зрения рассматриваются как «последовательные»[540 - Бергсон А. Введение в метафизику. С. 6. См. также: С. 4, 32.], то теперь взаимодополняющие точки зрения естественным образом становятся взаимопроникающими.

Однако если взаимодополняющие точки зрения постепенно модулируют друг в друга и доходят до своей противоположности, то это возможно лишь постольку, поскольку сама исследуемая реальность выходит за рамки любых определений, процессуально изменяется и ускользает от самотождественности, оставаясь при этом все же самой собой. Не наводит ли это на мысль о символической природе бергсоновского видения?

§ 4. Символ как знак и символ как динамический и плюралистический смысл

На первый взгляд, эта мысль кажется не просто парадоксальной, а вопиюще неуместной. Ведь трудно найти такого противника символов, как Бергсон. «…Бергсон именно антисимволист, и антисимволист воинствующий»[541 - Свасьян К. А. Проблема символа в современной философии. С. 45.], – уверяет К. Свасьян. Причем отрицательное отношение Бергсона к любым символам дает о себе знать с самого начала его деятельности (уже в диссертации «Опыт о непосредственных данных сознания»). С самого начала выясняется и основание такого негативного взгляда: символ Бергсон понимает как знак[542 - См.: Бергсон А. Опыт о непосредственных данных сознания / Анри Бергсон // Бергсон А. Собрание сочинений: в 4 т. / Анри Бергсон; вступ. ст. И. И. Блауберг. М.: Московский клуб, 1992. Т. 1: Опыт о непосредственных данных сознания. Материя и память. С. 89.]. В «Опыте» примером такого знака-символа предстает однородное, спациализованное время. Согласно выводу И. Блауберг, у Бергсона «…символизация – это операция рассудка, замещающая реальность ее пространственным представлением и тем самым искажающая ее»[543 - Блауберг И. И. Анри Бергсон. С. 94.]. «Что мыслит Бергсон под символизмом? – задает вопрос Свасьян. – Относительное познание, абстрактную функцию мысли, оторванную от объекта и ставящую предел познанию объекта»[544 - Свасьян К. А. Проблема символа в современной философии. С. 50. «Критика символа, у Бергсона, сближает его с прагматистами; символ для него не что иное, как утилитарное средство, преследующее практическую цель. Он наверняка согласился бы с Файхингером в определении символа как фикции» (Там же. С. 53). «Файхингер (Vaihinger) Ганс (25 сентября 1852, Нерен, близ г. Тюбинген – 18 декабря 1933, Галле) – немецкий философ-неокантианец, автор „Комментария к „Критике чистого разума““ Канта (Kommentar zu Kants Kritik der reinen Vernunft, Bd. 1–2, 1881–1882); основатель журнала „Kant-Studien“ (1897) и Кантовского общества (1904). В сочинении „Философия как если бы“ (Philosophie des Als Ob, 1877, изд. в 1911) под влиянием Канта, предлагавшего пользоваться мировоззренческими идеями (душа, мир, бог) „как если бы“ (als ob) их объекты были реальны… развил концепцию фикционализма, или „критического позитивизма“. Считая научные и философские понятия („атом“, „бесконечно-малое“, „абсолют“, „бог“ и др.) фикциями, которые не имеют теоретической ценности, но практически важны, он пришел к выводам о невозможности познания действительности как она есть „на самом деле“» и к признанию ощущений конечной, доступной познанию данностью (Михайлов Ал. В. Файхингер / Ал. В. Михайлов // Новая философская энциклопедия: в 4 т. / Ин-т философии РАН, Нац. общ. – научн. фонд; Научно-ред. совет: предс. В. С. Степин, заместители предс: А. А. Гусейнов, Г. Ю. Семигин, уч. секр. А. П. Огурцов. Т. 4 / науч. ред. М. С. Ковалева, Е. И. Лакирева, Л. В. Литвинова, М. М. Новосёлов, А. П. Поляков, Ю. Н. Попов, А. К. Рябов, В. М. Смолкин. М.: Мысль, 2010. С. 157). Относительно позиции Канта Михайлов ссылается на источник: Кант И. Сочинения: в 6 т. / Иммануил Кант; под общ. ред. В. Ф. Асмуса и др.; вступ. ст. Т. И. Ойзермана. Т. 3 / ред. Т. И. Ойзерман. М.: Мысль, 1964. С. 571–572.].

Ясно, что если динамический, становящийся смысл не только не предполагает взаимно однозначного соответствия означающего и означаемого (как было отмечено выше), но снимает сами эти гносеологические функции, – то тем самым знак утрачивает все привилегии хранителя знания о реальности, ибо перестает выражать ее[545 - «Действительность должна быть рассматриваема sub specie durationis (с точки зрения длительности); всякое иное рассмотрение порождает аберрации: sub specie utilitatis (с точки зрения пользы) – аберрацию научного символизма, sub specie aeternitatis (с точки зрения вечности) – аберрацию символизма метафизического. <…> Между тем действительность есть вечное становление, поток, порыв, изменение, творчество, насилуемое формами мышления» (Свасъян К. А. Проблема символа в современной философии. С. 53).]. У Бергсона «символы… выражают не сами вещи, но лишь отношения между вещами»[546 - Свасъян К. А. Проблема символа в современной философии. С. 52.]; а это, как мы помним, роль, которую играют в представлении Бергсона понятия.

Во «Введении в метафизику» философ прямо постулирует символический характер прежних понятий: «Неудобство слишком простых понятий… заключается… в том, что они поистине являются символами, заменяющими собою символизируемый ими предмет и не требующими от нас никакого усилия»[547 - Бергсон А. Введение в метафизику. С. 11.]. Символы дают перевод с оригинала реальности[548 - Бергсон А. Введение в метафизику. С. 4.]; они, стало быть, репрезентируют лишь относительное, вторичное знание о предмете. Более того, символы, равно как и точки зрения, обусловливают содержание такого относительного знания[549 - Бергсон А. Введение в метафизику. С. 3–4.], нивелируя ради самоценности перевода значение оригинала. И коль скоро символы напрямую связаны с точками зрения, они, как и понятия, преподносят нам лишь дробную картину реальности, то есть не имеют ничего общего с ее целостным охватом, данным в образе. Отчетливо противополагая символы образам, философ замечает: «…это, действительно, уже не само восприятие вещей, но представление акта, с помощью которого интеллект закрепляется на вещах»[550 - Бергсон А. Творческая эволюция. С. 171. «Наша логика есть совокупность правил, которым нужно следовать при работе с символами. Так как эти символы проистекают из созерцания твердых тел, так как правила соединения этих символов выражают самые общие отношения между твердыми телами, то наша логика одерживает победы в науке, предметом которой служит твердость тел, то есть в геометрии» (Там же).].

Как видно, философ элиминирует образную сторону символа, вернее, для него символ – результат опосредующей деятельности разума, стремящегося расчленить, классифицировать и законсервировать полученное знание о мире[551 - О символах в представлении Бергсона см.: Бергсон А. Введение в метафизику. С. 4, 6, 17, 27, 28; Бергсон А. Творческая эволюция. С. 35, 36, 112 и 212 (символы как элементы); 201 (символическая истина), 215 (выражение духовного в пространственных символах); 280 (слова символизируют понятия); 324, 331, 337, 338 (наука и символическое), 346.Своеобразной квинтэссенцией воззрений Бергсона может служить следующее его высказывание: «…неподвижное и пустое пространство, которое только познается разумом, но никогда не воспринимается, совершенно равнозначаще символу. Как могли бы вы, употребляя символы, сфабриковать реальность? Но символ отвечает здесь самым закоренелым привычкам нашей мысли» (Бергсон А. Введение в метафизику. С. 28).]. Всецело объясним поэтому пафос Бергсона, утверждающего: «Если существует средство владеть реальностью абсолютно вместо того, чтобы познавать ее относительно, помещаться в нее вместо того, чтобы усваивать точки зрения на нее, иметь о ней интуицию вместо того, чтобы делать ее анализ, словом, схватывать ее помимо всякого выражения, перевода или символического представления, то это и будет метафизика. Таким образом, метафизика есть наука, имеющая притязание обходиться без символов»[552 - Бергсон А. Введение в метафизику. С. 6–7.]. Последнее предложение – своего рода лозунг, квинтэссенция всех устремлений Бергсона в области гносеологии.

Вспоминая ироничное замечание Свасьяна по поводу приведенной цитаты, замечание, граничащее с оскорбляющей невежливостью[553 - «Голова – скажем это со всей серьезностью – чрезвычайно мощное препятствие для бергсоновской метафизики, „претендующей на то, чтобы обходиться без символов“; добавив к сказанному „крупицу соли“, можно утверждать, что у претензии этой два выхода: либо остаться только претензией, либо же осуществиться, но ценой утраты головы» (Свасъян К. А. Проблема символа в современной философии. С. 87). Под «головой», как следует из контекста, имеется в виду не только рациональное мышление, но и элементарный трезвый и здравый взгляд на любую проблему.], уместно все же спросить: должны ли мы полагаться на интерпретацию самим Бергсоном некоторых слов (терминов), или же большей адекватностью обладает бергсоновское видение реальности, вносящее поправки в названную интерпретацию? Ведь когда Бергсон критикует жесткие понятия, эта критика есть только следствие его интуиции длительности, отвергающей все жесткое, дробное, фиксированное, статичное. Однако в случае с символами Бергсон критикует термин, потому что определенным способом его трактует, но по сути сама философская интуиция Бергсона потенциально содержит в себе иную трактовку слова «символ».

Свасьян прав в том, что наличие символизма в концепции Бергсона «отнюдь не становится сомнительным»[554 - Свасьян К. А. Проблема символа в современной философии. С. 45.]; однако он, как представляется, ищет причину такой несомненности вовсе не там, где она есть на самом деле. По мнению Свасьяна, критика Бергсона относится к «научным символам», и это верно. Однако исследователь противопоставляет таким «научным символам» «символы художественные», которые, как он уверяет, можно выявить у Бергсона «при ближайшем рассмотрении» его концепции и которые «не имеют самодовлеющего характера»[555 - Свасьян К. А. Проблема символа в современной философии. С. 85.]. При этом свое мнение Свасьян подтверждает ссылками на разные работы Бергсона, где так или иначе упоминается искусство, и цитатами из них. Но ведь сам Бергсон, высказываясь зачастую довольно подробно об искусстве, нигде прямо не говорит о «художественном символе», тем более не поет ему дифирамбы, как следует из книги Свасьяна. Да и не очень ясно, какого рода «художественный символ» Свасьян имеет в виду и насколько этот художественный символ близок символу, как его понимали, например, представители французского символизма.

Думается, что символизм не научный (рациональный), а близкий художественному, действительно пронизывает тексты Бергсона. И этот имплицитный символизм противоположен тому, который был раскритикован философом. Но близость художественному символизму вытекает не из воззрений Бергсона на искусство, а из сущности и характера его философии. Вернее, скажем так: некоторые высказывания Бергсона об искусстве позволяют проводить параллели с воззрениями на искусство поэтов, художников и музыкантов-символистов – современников философа. В частности, символ, как его понимали мастера искусства рубежа веков, выполняет такую гносеологическую роль и обладает такими особенностями трансляции смысла, которые в полной мере соответствуют бергсоновской имплицитной концепции искусства, хотя Бергсон нигде не говорит о том, искусство какой эпохи он подразумевает. Однако если и говорить о символизме самой концепции Бергсона, символичности реальности, как она предстает в его учении, то здесь дело не в «художественных символах», а в символичности самого процесса смыслообразования и жизни la duree.

Речь идет о том, что рождающийся смысл, касающийся какой-либо стороны реальности, фонтанирует все новыми нюансами, никогда не обретая завершенности и самотождественности; однако это все тот же, а не иной, смысл, все та же длительность, и в этом отношении тождество сохраняется. Эта тождественность и одновременно не-тождественность себе и позволяет говорить о символичности[556 - О символе см.: Доброхотов А. А. Символ / А. Л. Доброхотов // Новая философская энциклопедия: в 4 т. / Ин-т философии РАН, Нац. общ. – научн. фонд; Научно-ред. совет: предс. В. С. Степин, заместители предс: А. А. Гусейнов, Г. Ю. Семигин, уч. секр. А. П. Огурцов. Т. 3 / науч. ред. М. С. Ковалева, Е. И. Лакирева, Л. В. Литвинова, М. М. Новосёлов, А. П. Поляков, Ю. Н. Попов, А. К. Рябов, В. М. Смолкин. М.: Мысль, 2010. С. 532–534. Диалектика тождественности и нетождественности себе, касающаяся символа, вполне может быть соотнесена с рассуждениями А. Ф. Лосева о диалектике тождества и различия в сфере смысла (см. главу с соответствующим названием в книге: Аосев А. Ф. Самое само / Алексей Федорович Лосев // Лосев А. Ф. Миф, число, сущность / Алексей Федорович Лосев; сост. А. А. Тахо-Годи; общ. ред. А. А. Тахо-Годи и И. И. Маханькова. М.: Мысль, 1994. С. 491–506).].

Выше уже упоминалось о том, что означаемое и означающее в качестве компонентов, связанных жестко детерминистической связью, неприменимы к реальности, рисуемой Бергсоном. Поэтому прав был Н. Лосский в своем утверждении, что здесь нет «причинности, как, логического тождества»[557 - Аосский Н. О. Интуитивная философия Бергсона. С. 38.]. Лосский говорит в данном случае о реальности душевной жизни, но, как доводилось уже убедиться, для Бергсона реально лишь то, что переживается: переживаемые нами длительность, жизненный порыв, творящие силы мироздания. Поэтому вся реальность становится причастной нашей душевной жизни как потоку переживаний, потоку la dure?e[558 - «Тождественное самому себе качество не длится, между тем сущность духа – это длительность», – замечает Юшкевич по поводу концепции Бергсона (Юшкевич П. С. К современному возрождению метафизики. С. 32).]. «…Тожество есть основной закон нашего рассудка. В душе же, наоборот, всякое ощущение есть нечто личное, индивидуальное и живое, которое всегда находится в процессе преобразования, которое вновь возвращается обогащенным и всегда в несколько изменившемся виде»[559 - Кронер Р. Философия творческой эволюции. С. 94.]. Это замечание Р. Кронера прекрасно объясняет, что если реальность существует лишь в длительности, а длительность есть изменение, – то необходим постоянный прирост смысла и его саморазвитие, исключающее всякое тождество в виде безапелляционной выводимости означающего из означаемого, следствий из причин[560 - Бергсон прямо говорит о том, что в следствии должно содержаться больше, чем было дано в причине (См., например: Бергсон А. Творческая эволюция. С. 34, 75). Юшкевич верно замечает, что в философии Бергсона проблема соотношения неизменного и изменяющегося так и остается не вполне проясненной. У Юшкевича эта проблема предстает в виде вопроса о становлении и повторении или о «течении» и «логосе» (См.: Юшкевич П. С. К современному возрождению метафизики. С. 38).].

Понятно, что такой прирост смысла и его видоизменения происходят не только за счет его самораскрытия, но и за счет взаимопроникновения компонентов реальности или взаимодополняющих точек зрения, как уже приходилось отмечать. У. Джеймс онтологический выход за пределы самотождественности прямо выводит из взаимопроникновения частей чувственного потока, резюмируя: «…самая незначительная вещь есть, выражаясь языком Гегеля, „иная по отношению к самой себе“ в самом полном смысле этого термина»[561 - Джемс У. Вселенная с плюралистической точки зрения. С. 150.].

Расценивая указанную онтологическую модуляцию исследуемых предметов как следствие взгляда на мир, Юшкевич упирается в проблему агностицизма: «Не будь в становящемся, при всей его динамичности, каких-то элементов или какого-то аспекта повторения, познание было бы невозможно. Действительность можно было бы в этом случае жить, но нельзя было бы ее познавать. На самом же деле, бытие все сплошь пропитано повторениями, хотя в то же время оно и вечно иное»[562 - Юшкевич П. С. К современному возрождению метафизики. С. 38.]. Конечно, проблема нешуточная: ибо мы помним, что сам Бергсон постулировал возможность достижения абсолютного знания о реальности, и не только посредством интуиции, а и с помощью интеллекта.

§ 5. Синкретизм «Жизни» и «Познания» и их онтологическое соответствие (correspondence)

Но если «жить» неотделимо от «познавать»? «Действовать на что-либо значит некоторым образом войти в него, но это было бы равнозначно выхождению из самого себя и превращению в другое, что является противоречием, и т. д. Однако каждый из нас есть в этом смысле иной по отношению к самому себе и жизненно знает, как совершить тот трюк, возможность которого отрицается логикой»[563 - Джемс У. Вселенная с плюралистической точки зрения. С. 142.], – так Джеймс утверждает примат чувственного опыта над интеллектом. И именно указанное наличие познающего субъекта во всей его тождественности и не-тождественности себе выступает гарантом самого существования абсолютного знания (что не отменяет в принципе Кантовой недостижимости его; ведь возможность существования подобного знания вовсе не гарантирует наличную данность такового существования, а тем более – реальное обладание этим существованием).

Мерло-Понти вообще считает главным открытием Бергсона то, что «абсолютное знание не парит в пространстве, оно всегда кому-то присуще. <…> Именно потому, что в данном случае я совпадаю и не совпадаю с собой, опыт способен распространиться за пределы того частного бытия, каковым я являюсь»[564 - Мерло-Понти М. Сам себя созидающий Бергсон. С. 210.]. Вот почему Бергсон и Джеймс имеют полное право не только утвердить гносеологическую функцию интуиции (Бергсон) или чувственного опыта[565 - Напомним, что у Джеймса это синоним интуиции.] (Джеймс), но и постулировать непримиримость интеллектуалистической логики и чувственного опыта как «двух путей познавания»[566 - «Конфликт двух путей познавания ярче всего выражается в интеллектуалистическом учении о том, что „тожественное не может существовать во многих отношениях“. Это учение вытекает из понимания двух отношений, как столь различных, что „что-есть-в-одном“ означает „как таковое“ нечто раздельное от того, что означает „что-есть-в-другом“. Все это напоминает ироническое замечание Милля: мы не должны мыслить Ньютона как англичанина и математика вместе, ибо англичанин, как таковой, не есть математик, и математик, как таковой, не есть англичанин. Но действительный Ньютон был, некоторым образом, и то и другое вместе, и на протяжении всей конечной вселенной каждая реальная вещь проявляет себя как множество различных вещей, не подпадая, однако, необходимости распасться на отдельные, не связанные друг с другом, повторения себя самой» (Джемс У. Вселенная с плюралистической точки зрения. С. 143).]. «Различения в логике могут проявлять в любой мере свою изолирующую силу, в жизни различные вещи могут находиться, и действительно находятся, в непрестанном общении»[567 - Джемс У. Вселенная с плюралистической точки зрения. С. 142.], – заключает Джеймс.

Итак, невозможно оторвать жизнь от процесса познания. И если все сказанное, говорит Джеймс, «звучит, как внутреннее противоречие»[568 - Джемс У. Вселенная с плюралистической точки зрения. С. 150.], то это не значит, что перед нами реальное противоречие. «…Так как непосредственные факты не высказываются вовсе, а просто суть, пока мы не переведем их на понятия и не дадим им имени, то противоречие зависит только от формы дискурсивности, заступающей место формы реальности»[569 - Джемс У. Вселенная с плюралистической точки зрения. С. 150.], – думается, в этом пункте мы вполне можем признать правоту Джеймса.

Но постулирование нераздельного единства жизни и познания не есть ли утверждение их сущностного соответствия (correspondance) друг другу? Мы можем сказать, что соответствие жизни познанию проявляется у Бергсона и Джеймса именно в процессуальном аспекте: в глагольных формах «жить» и «познавать». Однако эта укорененность процесса познания в самой жизни во всех ее планах (а не только лишь процессуальном) разве не дает права предположить, что познание, равно как и жизнь, неотделимо от существования и бытия в целом? В таком случае гносеология сближается с онтологией посредством их взаимной обусловленности как взаимного соответствия. По крайней мере, наши гносеологические устремления могут достичь цели лишь постольку, поскольку они исходят из нашего целостного (внутреннего и внешнего) опыта реальности.

Может быть, связку «есть» в текстах Бергсона правильно истолковывать именно в смысле установления соответствия, иногда асимптотически близкого эквивалентности. И такое истолкование исходит из того, что «есть» как quasi-определение (!) сущности возможно лишь постольку, поскольку является обозначением нашего приобретения на пути познания, приобретения, которое у Бергсона может быть только установлением соответствия.

О соответствии (correspondance) речь шла выше в связи с образами-посредниками, выражающими сущность философской интуиции о мире именно путем такой correspondance.