Красавица и чудовище

Красавица и чудовище
Эд Макбейн

Мэттью Хоуп #4
Уже на первых страницах Мэттью Хоуп встречается с красавицей Мишель Харпер. Кто же окажется чудовищем, адвокат Хоуп узнает, расследовав тайну ее гибели. Облитая бензином, она была сожжена заживо на одном из пляжей Флориды. Все улики изобличают ее мужа. Он арестован, но бежит из-под стражи… Найти убийцу прекрасной Мишель пытается Мэтттью Хоуп, неповторимый герой всемирно известного американского писателя.

Эд Макбейн

Красавица и чудовище

Глава 1

В Калузе, штат Флорида, пляжи меняют облик в зависимости от времени года. Широкая полоса чистого, белого песка к ноябрю превращается в узкую ленту непривлекательной смеси, состоящей из морских водорослей, ракушечника и перекрученного плавника. Сезон циклонов наводит здесь ужас не только на домовладельцев, чья собственность может быть разрушена бешеным порывом урагана, в это время года может быть нанесен непоправимый ущерб всему побережью Мексиканского залива.

Неподалеку от Калузы расположено пять островков, но только три из них – Стоун-Крэб, Сабал и Уиспер – протянулись с севера на юг, параллельно береговой линии. Фламинго и остров Люси выступают из воды громадными ступенями, соединяя материк сначала с Сабалом, а затем с островом Стоун-Крэб. Этот остров больше других страдает от губительных осенних ураганов, поскольку он самый низкий. Стоун-Крэб – наиболее узкий из этих островков, его когда-то великолепные пляжи десятилетиями разрушались ветром и водой. В сентябре двуполосное шоссе на острове Стоун-Крэб совершенно скрывается под водой, бухта с одной стороны и Мексиканский залив с другой смыкают свои волны над ним. Тогда по острову можно передвигаться только одним видом транспорта – на лодке.

Пляжи Сабала страдают меньше других от капризов циклонов, – возможно, потому, что такова воля Всевышнего. На Сабале стражи порядка старательно отводят глаза в сторону, когда подъезжают к так называемым «нудистским» пляжам. Правда, не совсем «в сторону». На Сабале женщинам разрешается купаться в море или резвиться на пляже без лифчиков. Но стоит только хоть на мгновение выставить на всеобщее обозрение детородный орган, мужской или женский, – как из-под земли, на дороге, ведущей к пляжу, появляется белая полицейская машина с синим клеймом «Город Калуза» на боковой дверце и облаченный в форму служитель закона с серьезным видом устало тащится по песку (голова опущена, глаза внимательно изучают неровности почвы – но, упаси Боже! – не преступную лобковую дорожку) и незамедлительно производит арест, ссылаясь на закон, который был принят в 1913 году, когда Калуза официально получила статус города.

Мой партнер Фрэнк, переехавший сюда из Нью-Йорка, упрямо доказывает, что толкование полицией этого специфического закона лишний раз свидетельствует об узости кругозора здешних жителей. Нагота есть нагота, утверждает Фрэнк, не бывает она частичной. Пора бы жителям Калузы проявить больше свободомыслия и позволить посетителям пляжей радоваться солнцу au naturel,[1 - В естественном виде (фр.).] говорит Фрэнк, столь строгое соблюдение закона вызвано тем, что отцам города приходится считаться с взглядами пуритански настроенных граждан, которые прибыли на Юг из непроходимой глубинки: Огайо, Индианы или Иллинойса. Вот в чем причина такого половинчатого решения, если верить теории моего партнера – Фрэнка Саммервилла. По-моему, Фрэнк представления не имеет, где находятся Огайо, Индиана или Иллинойс. Где-то там, на Севере. Слева от Нью-Йорка. Ему, конечно, известно, что сам я уроженец Иллинойса, – точнее, я родом из того невероятно наивного и непроходимо скучного городишки, который называется Чикаго. Конечно, я – неотесанный деревенщина и поэтому, очевидно, способен по достоинству оценить красоту обнаженной женской груди при ярком свете солнца и возблагодарить Господа за эту маленькую радость. Фрэнк и я – адвокаты. Так же, как и Дейл О'Брайен.

Дейл – женщина. Но этим далеко не все сказано. Это женщина с острым, как скальпель хирурга, умом, и для нее не составляет труда обратить в бессвязный вздор показания самых дерзких и враждебно настроенных свидетелей в зале городского суда. Кроме того, она – исключительно красивая женщина. Рост – 5 футов 9 дюймов, рыжие волосы (ей приятнее, когда о них говорят «цвета опавших листьев»), зеленые, как болотная трава, глаза и великолепная кожа, которая, в полном противоречии со сказками наших старых тетушек, не желает приобретать цвет вареных раков под яркими лучами солнца, а покрывается ровным и очень красивым загаром. Я познакомился с Дейл в январе, мы встретились с ней на профессиональной почве. Наша связь пережила ежегодную стремительную атаку северных «дроздов»,[2 - Snowbirds – дрозды и наркоманы (англ.).] их отлет в начале мая, угнетающую жару и влажность летних месяцев и проливные осенние дожди, которые смыли все, что еще уцелело от пляжей Стоун-Крэба, но чудесным образом пощадили пляжи Сабала. Мы провели прошедшую ночь вместе в арендуемом мною доме, проснулись около полудня и отправились позавтракать в новый ресторан под названием (пророческим, как мы единодушно решили) «Касперс Ласт Стенд»:[3 - «Последняя стоянка Каспера» (англ.).] он неминуемо прогорит еще до конца месяца, если недожаренная яичница – единица измерения его успеха. И вот под ярким ноябрьским солнцем мы катили по северной оконечности Сабала, исполненные благодарности тропическому циклону «Глория» за причудливые перемены его настроения и за чудесный субботний день, который так необычен для этого времени года.

На Дейл было зеленого цвета бикини, более темного оттенка, чем ее удивительные глаза, сейчас скрытые большими солнечными очками, на мне – подрезанные выше колен и обтрепанные белые джинсы. У меня не было ни малейшего желания лезть в воду, хотя температура воздуха в это утро была необыкновенно высокой для ноября – 62 градуса по Фаренгейту (или 17 градусов по Цельсию, как назидательно объяснил нам телеоракул), а температура воды в Мексиканском заливе – на два градуса выше. Я не первый год живу в Калузе и рассуждаю уже как местный житель: осень наступает 21 сентября, а после этого в воду лезут только одуревшие от наркотиков «дрозды».

– Я просто маменькина дочка, вот с чем дело, – заявила Дейл.

– Нет, ты очень смелая, – возразил я.

– Брось, Мэттью, будь у меня хоть крупица мужества, я бы сняла лифчик.

– К мужеству это никакого отношения не имеет, – резонно заметил я.

– А тогда к чему? Неважно, не объясняй. Сейчас это сделаю.

– Так вперед.

– Сделаю. Только погоди минутку.

– Подожду, сколько скажешь.

– Мне достаточно минуты.

– Прекрасно.

– Я на самом деле сниму его, Мэттью.

– Знаю, знаю.

– Ты мне не веришь, но я сниму.

– Верю, верю.

– Нет, не веришь.

– Честное слово. Поверь мне, я тебе верю.

– Вот увидишь.

– Увидят все.

– Ну вот, опять ты меня запугиваешь.

– Извини, – сказал я.

Мы подошли к самой кромке прибоя, чтобы не вляпаться в собачье дерьмо; в Калузе законы, запрещающие брать собак на общественные пляжи, проводятся в жизнь далеко не так строго, как «антинудистский» закон. По всему пляжу носились, высунув язык, бегали и прыгали собаки самых разных пород: лабрадоры и немецкие овчарки, таксы и пудели, боксеры и эскимосские собаки, шотландские овчарки и шпицы, бассеты и коротконогие гончие, доберманы и чихуахуа, самые разные беспородные дворняги – просто ветеринарный реестр многообразного собачьего племени. И куда ни посмотришь, взгляд натыкается на обнаженные груди: напоминающие по форме яблоко и грушу, размером с грейпфрут и сливу, цвета баклажан и молодых побегов кукурузы, крепкие, как гранаты, и сморщенные, как чернослив, с сосками как бобы какао и с сосками как вишни – просто рай для вегетарианцев.

– Если она может, то я подавно смогу, – прошептала Дейл.

Слова ее относились к женщине, которая, сняв лифчик, плескалась в море, а теперь выходила из воды. На ней были только ярко-красные трусики, которые героически пытались прикрыть ее поистине необъятных размеров живот, напоминающий арбуз, и широкие, похожие на дыни, ягодицы. Груди ее (чтобы не повторять метафор из лексикона зеленщика) по цвету напоминали серо-коричневое коровье вымя и свисали почти до талии, бесстыдно колыхаясь на ярком солнце. Плюхнувшись на одеяло шагах в трех от волн, лениво накатывавших на берег, она с таким видом стиснула руками свои бесценные сокровища, будто была до смерти рада, что не потеряла их в волнах океана.

– Рискну, – сказала Дейл.

– Давай.

– Сейчас.

Она в самом деле завела руки за спину, чтобы развязать тесемки своего лифчика, но в этот момент что-то привлекло ее внимание. За темными стеклами очков мне не было видно выражение ее глаз, но совершенно точно она смотрела на берег, что-то там заинтересовало ее: руки, согнутые в локтях, так и замерли за спиной, как крылья изящной чайки, парящей в воздухе. Я проследил за направлением ее взгляда и увидел потрясающе красивую женщину, такой красавицы мне не приходилось встречать.

В первый момент я подумал, что она голая. Потом понял, что черный треугольник внизу ее живота – не лонное эхо длинных черных волос, покрывающих ее плечи, а крошечная полоска бикини. Ей было не больше двадцати двух – двадцати трех лет, такого же роста, как Дейл, и с такими соблазнительными формами, что в сравнении с ней Дейл, которая прекрасно сложена, казалась чуть ли не угловатой. Женщина, которая шла по пляжу, где у каждого тела свой оттенок бронзового совершенства, казалась вырезанной из алебастра, молочную белизну ее изящного лица обрамляли волны иссиня-черных волос, ее грудь, казалось, ослепительно сияла под горячими лучами солнца, широкие бедра округло выступали из тесной полоски бикини, – мерцающий черно-белый мираж с каждой секундой приближался к нам, я увидел светло-серые глаза на этом неправдоподобно прекрасном лице, ощутил запах мимозы, когда она проходила мимо, – и видение исчезло.

– Вот это да! – воскликнула Дейл.

* * *

Женщина, которую мы видели на пляже, пришла в мой кабинет в понедельник утром, в четверть десятого. На ней были синие джинсы в обтяжку, белая майка и солнечные очки. На ее руках, где их не прикрывали короткие рукава майки, были страшные синяки. Переносицу ее изящного носа украшал лейкопластырь. Когда она сняла очки, я увидел, что под глазами синяки, а один глаз заплыл и почти не открывался. Разбитые губы распухли. Когда она заговорила, стали видны дырки в тех местах, где положено иметь зубы.

– Меня звать Мишель Харпер, – представилась она. – Вы должны простить меня с моим английским.

В ее английском безошибочно угадывался французский акцент Голос низкий, хриплый, что как-то не вяжется с обликом столь молодой женщины.

– Вас посоветовала, – продолжала она, – Салли Оуэн.

Я молча кивнул.

– Вы делали ей развод, – добавила она.

– Да, помню.

– Она говорит мне, вы узнаете, что делать.