Чужие причуды – 3. Свободный роман

Алексей Кириллович стремился упростить человеческий ум, изгнать многобожие, а за ним – и единого Бога.

Он верил в самого себя.

Эгоист от природы, он знал обязанности только в отношении к самому себе. Религия его не была связана с нравственностью. Гремучая смесь откровения и лживости, легкость в оправдании торжества страсти над долгом могли быть объяснены исключительной распущенностью, вследствие которой он был совершенно равнодушен в выборе средств. Ему был неведом бескорыстный и отвлеченный способ суждения о предметах.

– Зачем вы избегаете меня? – смеялся он иногда в углу комнаты, впотьмах.

Он мог не отразиться в зеркале.

Молодой Вронский заставлял Анну раздеваться при лошади, и Анна плакала, говоря, что это стыдно.

Когда на вокзале Вронский встречал папского нунция и на платформу вынесли тело в дороге умершего немца, Вронский уже знал, что Некто перераспределит исходы, и обратно в Германию и в Рим поедет живой немец и повезут умершего нунция.

Анна несомненно бросала ему вызов, но Алексей Кириллович, формально принявший католичество, при входе в вагон столкнулся с прибывшим Кореневым, который обжег его взглядом, и потому Вронский не принял вызова от Анны и принял его от Владимира Борисовича.

Будь Вронский в тот момент чуть внимательнее, он без труда определил бы, что Коренев и есть недостающая часть Анны, что наложенные в определенных позах друг на друга Владимир Борисович и Анна, составляют совсем другого Анну не из профанного, а из сакрального уже мира.

Глава вторая. Другое лицо

Алексей Кириллович любил повторять, что Тот, Кто принял на себя все грехи человечества, никак не Бог (Сын), а, скорее всего, Черт (Племянник).

Послушать Вронского, так Черту-дяде и Черту-племяннику еще и соответствовал некий Грешный дух, снисходящий в перьях старого ворона.

Прихожане в большинстве своем принимали эти слова за гудение тусклого самовара в темном свете кривобокой лампы; настойчивые часы затягивали слово за словом в свое исчезающее время, и Вронскому оставалось лишь прекратить агитацию устную (устричную) и перейти к листовкам с воззваниями.

Распространение материалов поставлено было на поток у большевиков, и Алексей Кириллович, войдя с ними в сношение, сделался в какой-то степени и спонсором переворота, способствовавшего искоренению официальной религии.

Лампа, самовар и часы стали восприниматься вместе.

Чертков, капитак Лампин и возвратившийся из экспедиции Седов за ночь набивали снегу столько, что в другом месте Кити с Анной Андреевной уходили почти по пояс.

Мать Черткова Анна Константиновна Дитерихс занималась распространением листовок в петербургских гостиных, а муж Анны Сергеевны господин фон Дидериц в доме повесил икону с Чеховым и насильно кормил супругу арбузом.

– Дом! Дом! Дом! – в рельс бил Толстой.

Рельс (по легенде, тот самый) повешен был во дворе дома, где жил Вронский.

Алексей Кириллович получил письмо: старинная подруга сообщала, что ненавидит мужское тело.

Мужским телом она называла Пржевальского.

Дамы в ассортименте носили траур.

Дядя Гамлета оказался отцом Гагарина.

Сын Ленина прибыл в Россию, чтобы принять на себя грехи большевиков, списанные было совсем на другое лицо, – следить за процессом из Рима откомандирован был папский нунций.

– Зачем ему? – Вронский спрашивал нунция.

– Принявший все грехи большевиков на себя, – нунций отвечал Вронскому, – автоматически переходит в разряд Сыновей Бога.

Объяснять, какие это дает преимущества, было излишним.

– Он собирается взять ответственность за расстрелы в Крыму?! – содрогнулся Алексей Кириллович.

– Не было там никаких расстрелов! – строго посмотрел нунций. – Чехов умер в Баденвейлере, Левитан – в Грузии, Коврин и Анна Сергеевна – в Петербурге, Мизинова – во Франции, Левин – в Израиле.

– Шекспировские страсти! – что-то такое Алексей Кириллович слышал. – Попили чайку?!

– Увы, – нунций блеснул глазом, – каждый из них выпил чаю с Полонием.

– Кажется, Полоний был дядей Гамлета? – Вронский вдруг полез в азы.

– Гамлет принял его за своего дядю, – туманно как-то ответил нунций.

Глава третья. Темный предшественник

Алексей Кириллович шел по набережной, мало обращая внимания на толпу, сквозь которую он направлял свои одинокие шаги.

Он думал, если он зайдет к Анне – все упадут.

Нет повторения без повторяющего – он, наконец, решился.

Вещи обнаруживали себя как другие: в штольне оборудовали швальню: в шахте лифта невысокого, но аристократического с виду дома лифтер переругивался с шахтерами.

Полувзрослый мальчик открыл ему – бросил на вошедшего полуиспуганный, полувопросительный взгляд.

Вышла пауза. Черная гуттаперчевая тросточка отразилась в старинном зеркале.

Мебель была вся золоченая, обита пестрым ковром, на манер гобеленовых изделий.

Навстречу выйдя в вицмундире, Каренин поздоровался рукой. Он, Анна и Сережа как-то сливались вместе. Вронский расправил полы сюртука и сел на центр стула.

Скоро завязалась беседа.

– Как в своем здоровье быть изволите? – спрашивали друг друга.

На Анне был тюлевый чепец с широким рюшем, надвинутый на самый лоб, так что волос совсем было не видать; тафтяное платье с очень высоким воротом и около шеи – тюлевый же барок; она накинула на плечи черный шелковый палантин.

Из зимнего сада доносилась трансляция речи Ленина:

– Опора в старом дворянстве обеспечивает прочность новой системы! – Ильич хрипел.

Анна, выйдя, возвратилась в белом барежевом платье с кружевною оборкой, сквозь которую бежала пунсовая ленточка.

– Водочки не выпить ли перед обедом? – Каренин упустил нить разговора.

Теперь он отличался во всякого вида спортах и слыл прекрасным стрелком.