Чужие причуды – 3. Свободный роман

Дядя и племянник прошли несколько комнат и остановились в маленькой, элегантно отделанной гостиной: дядя привлек племянника на сиденье рядом с собою. Диван был с выпуклой спинкой красного дерева, с твердым сиденьем, обитым жесткою, колючей, волосяной материей черного цвета. В такой диван хорошо было упрятать бездыханное тело, но прежде из объемистого нутра следовало бы извлечь проводники, гальванику и ящик с элементами электрической батареи.

– Дамы в ассортименте носят траур, – племянник обратился к дяде, – так почему бы тебе не посмотреть на это сквозь пальцы?

У дяди сделалось тевтонское лицо.

Взаимное их понимание установится ли или же отдельные два мира так и не соприкоснутся ни в одном пункте?!

В то время как Пржевальский держал в шкафу Левитана, а племянник уговаривал дядю, полуобнаженный сын Ленина ждал третьего упоминания о себе: несуществующий, из небытия он стремился перейти к бытию.

Левитан, таким образом, из бытия переводился к бытию же; Чехов – из бытия к небытию; дело было за сыном Ленина.

«Сын Ленина – американец!» – наконец, проскочило в газетах.

Тут же он объявился в России.

Полуобнаженный, он походил на молодого бога.

Он привез продовольственную помощь: остатки американских завтраков – и научил накладывать их в пластиковые мешочки.

Он научил россиян жить не во времени, а в разрывах его.

Крупный разрыв времени произошел в Крыму, но подготовленные люди только улыбались и подмигивали.

Левитан выпущен был из шкафа.

Ленина замуровали в собственном его памятнике.

Чехов встал и пошел.

«Мессия с берегов Миссисипи!» – газеты писали.

«Лучше бы тогда вместо Бога-отца казнили Бога-сына!» – такая двуосмысленная мысль возникла одновременно в квартире Шабельской и в доме Карениных.

Глава девятая. Выйти наружу

Так думал воскресший к новой жизни первосвященник Анна.

Двуличный и гетерогенный по ипостасям, распавшийся на женскую и мужскую свои составляющие, в квартире Шабельской он, в образе некоего Владимира Коренева, безостановочно думал так и сяк; едва ли не ежеминутно, ежечасно и ежедневно все вокруг перекраивалось, вычеркивалось, не действовало более и заменялось противоположным либо сходным – а у Карениных в доме другая половина первосвященника, перевоплотившаяся в хозяйку дома Каренину Анну Аркадьевну, стремилась в то же самое время приготовить спаржу: спаржа, внутри себя содержа готовность быть съеденною, никак этого внешне не проявляла: разве же заключенные в кастрюле находятся там ради наказания?!

Странно удвоенная реальность бытия странно удваивала нереальность небытия: взявшийся ниоткуда Вронский более интересовался Кореневым, нежели Анной Аркадьевной; Анна не поехала в гостиницу на встречу с генералом; Ленин жил в шалаше, вырабатывая категории мысли, расширяя их и превосходя: кто пустил его в Сад мучений?!

– Инстинкт – это племянник, – говорил, писал, учил Ленин, – а идеалы лучезарно прекрасны.

– Кто тогда дядя? – Анна пыталась соединить два отдельных мира.

– Интеллект, – Ленин смеялся, оставаясь серьезным. – Дядя представляет интеллект.

Анна хотела и не хотела сына от Ленина. Повсюду был кал. Его собирали в мешочки, и Крупская уносила.

– Хочет вылепить памятник, – Ленин махал руками. – Сквозь пальцы.

– Почему она носит траур?

– По польскому восстанию, – Владимир Ильич объяснил, – подавленному царским правительством. Российские войска под предводительством генерала Муравьева-Опоссума вошли в Варшаву, и Крупская с Пржевальским вынуждены были бежать.

Пржевальский и Крупская, узнавала Анна, натурально, бежали в Америку, где незадолго до этого от бремени разрешилась Инесса Арманд.

На берегах Миссисипи Николай Михайлович объявил себя грузином, а Крупскую – несуществующей; Пржевальский должен был сменить Ильича на посту Генерального секретаря большевистской партии и потому с сыном Ленина возвратился в Россию.

Они планировали на первое время выдать себя за дядю с племянником, но Николаю Михайловичу для этого недостало интеллекта, а маленькому Арманду вдруг отказал инстинкт.

Племянник же и дядя, так и не выйдя наружу, остались в небольшой элегантной гостиной со старинным черно-красным диваном.

Объемистое нутро дивана дало им приют.

Дядя был весь проводники и гальваника – племянник уместился в ящике из-под элементов электрической батареи.

Запуганный Левитан должен был увезти их в Крым.

Так планировалось убить двух зайцев: избавить Николая Михайловича от последствий неудачной задумки – и взорвать память о Ленине.

Глава десятая. Американский молоток

– Молоток! – мальчику говорил Пржевальский. – Ты — молоток!

Не полоток же, не оковалок?!

Американский молоток.

Хаммер.

Арманд Хаммер!

Часть пятая

Глава первая. Отклонения от формы

Его считали богоотступником.

Скрытая сущность Вронского, постигаемая разве что в процессе его умозрительного созерцания, выявлялась как человекочерт – внешние проявления Алексея Кирилловича, ошибочно принимаемые за единственную его сущность, определяли его черточеловеком.

Кто-то считал его необыкновенным, исключительным, именно человеком: феномен! Другие вовсе не находили в нем человеческого: ноу-мен!

Человек был высокого роста, сильного сложения, с правильными чертами лица – нечеловек имел рост еще более высокий, но сложение послабее; черты его лица в целом оставались правильными, хотя становились заметны и некоторые отклонения от формы.

Феномен любил фаршированную щуку и опресноки – ноу-мен предпочитал жареного леща, ветчину и деревенские лепешки на масле.

Человек и феномен считали себе за пятьдесят лет; нечеловек и ноу-мен были куда древнее.