Чужие причуды – 3. Свободный роман

Когда обед почти был закончен, раздалась канонада.

– Никак сердит ноне? – спросил, пробегая мимо, монах в коричневом.

– Сердит аль милостив – тебе дела нет! – ответил Лев Львович.

Глава третья. В один день

Освободилось место, и на него двенадцать молодых русских подставили некоторую реальность.

Столик накрыт был вышитым покрывалом, на котором стояли бутылка вина, графин с водою и тарелка с плодами.

Еще был шкаф, встречи с которым невольно избегал ее взор – в шкафу висели белое платье с широкою блондой и монашеская ряса: будь это ночью, Анна Сергеевна легко могла бы вообразить, что там внутри Ольга Книппер с одним из Немировичей.

«Многоуважаемый!» – она заставила себя приоткрыть дверцу.

Волна золотого света вырвалась наружу, распространилась по комнате, вышибла дверь и помчалась по коридору гостиницы. Это был вольтов столб: бутылка оказалась с кислотою, графин был медный, тарелка – цинковая; конструкция была соединена проволокой с дверцей шкафа.

«Придут англичане с черепом, и пойдет Шекспир!» – Анна Сергеевна смотрела вслед.

Коврин возвратился с газетой.

«Отец Гамлета принял форму черепа, чтобы показать, что он не нуждается в мозгах!» – писал в передовице Толстой.

Коврин и Анна Сергеевна приехали в Крым, чтобы взорвать на воздух памятник Ленину.

Акцию отнесли бы на счет Англии, Франции и Израиля. Сын Ленина, тайно прибывший на полуостров, выдавал себя за сына Толстого. Памятник Крупской, стоявшей в квартале от мужа, оборудован был пулеметным гнездом; египетская делегация привезла огромный сосуд из камня с прекрасно сохранившейся мумией мужского пола.

Им предстояло умереть в один день.

Первого августа, когда в Петербурге после перерыва вновь зажигались фонари, Анна Сергеевна должна была выйти из поезда и объявить, что только что Коврин скончался – потом на перрон выходил Коврин и объявлял, что скончалась Анна Сергеевна.

Безвольное ожидало чужой воли, чтобы из эстетического небытия пройти в художественное бытие.

Ждали, что потухнет лампа.

Остынет самовар.

Встанут часы.

Одноразовые люди разбрасывались внутренними органами; внутренние органы из себя выпускали тихие звуки-незвуки; звуки-незвуки оборачивались точками опоры.

Именно памятник Ленину был точкой опоры Севастополю и всему Крыму.

Запросили Норвегию: люди – для любви?

Ответ не замедлил: для бывать!

Тут же на скорую руку (невидимую) Коврин и Анна Сергеевна, было созданные для любви необыкновенной, были трансформированы для бывать с ними.

Некоторые. На свете.

Как-то.

Глава четвертая. Обратным ходом

Некоторых людей любишь больше всего на свете, а с другими как-то больше хочется бывать.

Анна Сергеевна предметно обозначала цвета: кофейный, шоколадный, оливковый, серизовый – Коврин же предметность определял цветом: желток, оранжад, зеленка, краснота.

Они пили оранжад в серизовом саду, где бывали иногда с другими людьми, и отвлеченное содержание жизни, уловленное человеческим рефлексом, тенью скользило за вещественными явлениями.

– В некоторых случаях есть признак скромности, – сказал по-французски Коврин.

О чем это он: какие окна и двери?!

Коврин был эмпиричен, Анна Сергеевна – целенаправленна.

Вот-вот должна была подкатиться точка зрения.

По ней – Коврин был свежая смерть, Анна Сергеевна – смертельная свежесть.

Каждый придавал происходившему и не происходившему свой собственный смысл и потом обратным ходом приписывал его предмету или цвету понимания.

– Вот ваш народ: эти окна и двери, чуда искусства он все заложил! – мегадекламировал Коврин.

Анна Сергеевна, впрочем, сознавала, что этот Коврин в коричневой рясе, был лишь возможный Коврин, но ей хотелось оценить эту возможность.

Новоиспеченный Коврин включал в себя Гурова.

Коричневый монах в представлении Анны Сергеевны был монахом кофейно-шоколадным: в этом заключалась его эмпиричность; целенаправленно Анна Дмитриевна перебирала возможности.

Возможность – не мечта; возможности существуют всегда.

Была возможность, к примеру, занять в гостинице (Кист предлагал) сплошь красный номер с кровавыми портьерами, мебелью и ковром – в этом случае их лица (Анны Сергеевны и Коврина) сделались бы лимонно-желтыми; они могли бы (Коврин и Анна Сергеевна) упасть с велосипеда, погибнуть на дуэли, переесть устриц или послать за архитектором.

Они выбрали взорвать памятник.

С кислыми лицами (они перебрались-таки в другой номер, но с лимонным интерьером) они прогуливались возле каменного идола, изучая обстановку: памятник проектировал не скульптор, а архитектор и потому Ленин снабжен был окнами и дверью, впрочем, заложенными кирпичами якобы на случай артиллерийского обстрела.

Была возможность ночью кирпичи разобрать, проникнуть внутрь и прежде, чем взрывать, – высвободить из заточения то, что, по общему мнению, заключено было внутри.

Чехов жил в Ялте, но они придумали его в Севастополе.

Другой Чехов или некоторый?!

Другой – норвежский.

И некоторый – справа налево!