Чужие причуды – 3. Свободный роман

История с кровавыми слезами, честными ранами и благородным концом подошла к своему завершению.

Прибавился голубь – он перхал на плече немца, но это ничего не меняло – игривый пилигрим сдвинул угол дома, а с ним – жизнь, счастье и самого себя.

Он проповедовал триединую задачу: построить паровозный социализм, бесплатно и поровну всем раздать сайки, родить и воспитать нового, другого человека.

Такая религия не могла понравиться римлянам – Анна набросал свое резюме: всё на усмотрение префекта.

– Что это? – префект кивнул на конфискованные вещи.

– Предметы личной гигиены, – игривый пилигрим объяснил, – зубная щетка, несессер, мочалка, туалетная бумага.

– Дети есть у тебя?

– Сын.

– Веришь в себя?! – префект хмыкнул.

– Еще как!

«Если он Бог, пускай сам и выпутывается!» – наместнику надоело.

Много шлялось по Иудее подобных, противившихся Юпитеру и Венере.

– Что вы решили, игуан (царь пустыни)? – спросил Анна.

– Устроим бал! – наместник прищурился. – Вы ведь будете? В черном?!

Было ровно три часа.

В доме крахмалили юбки, бегали с клизмами и за куафером; Анна менял парики: каждый волосок должен был соответствовать Его учению.

– Однако, вы пополнели! – заметила одевавшая Анну горничная.

– Каждому присуще человеческое бытие, даже Богу! – рассеянно он отвечал.

Все дышало непричастной мужчине воздушностью мысли и пряным запахом притираний.

Зной спал, качались пальмы, вдали кричали ослы, верблюды, лисицы.

Животные более похожи были на геральдических: верный осел, эгоистический верблюд, луковая лисица; животные ни о чем не помнили, но ничего и не забывали.

Прошло то время, когда премилосердный Судия воплощался в диких зверей и гадов морских – пришло время, когда Он избрал воплотиться в человеческом существе!

Балу присвоена была высшая категория, а это означало, что женщинам на него входа нет: женщин изображали мужчины.

Анна был не в черном, как того непременно хотел наместник, а в лиловом, низко срезанном бархатном платье, открывавшем его цвета старой слоновой кости полные плечи и грудь. Парик был незаметен. Колечки курчавых черных волос кое-где пробивались на подбородке.

Он стоял чрезвычайно прямо и разговаривал с кем-то из колена Левина.

– Нет, я не брошу камня! – отвечал он на что-то.

Глава девятая. Прильнуть намертво

В это время с сопровождавшими входил пилигрим, и на лице Анны, всегда твердом, появилось выражение потерянности и покорности, похожее на выражение верблюда или лисицы, когда они виноваты.

– Прекрасный бал! – сказал один другому, чтобы сказать что-нибудь.

– Да, – отвечал другой.

Они чувствовали себя одни в громадной зале.

Префект танцевал с молодым гастатом в первой паре; воздух кипел блеском.

Стены потрясались гулом радости, все пылало пожаром утехи.

Уста волновались улыбками, сердца бились забавою, все самолюбия заведены были тугими пружинами: бал шел горою.

После пиррихия с мечами и щитами – в медленных ритмах была эммелия, за нею следовал беспорядочный кордак; все должно было решиться в сикканиде.

– Меня распнут, – вывернул пилигрим ноги, – на кресте?

– Нет, – резко Анна повернул корпус в перпендикулярную ногам плоскость. – Не распнут!

Халдеи разносили бокалы.

– Он при мне звал его на мазурку, – дюжий центурион сказал, зная, что его собеседник триарий поймет, кто он и он.

– Мазурки не будет! – старый солдат рассмеялся.

Вместо мазурки была пляска mww, выполнявшая функцию уже погребального танца.

Римляне были слишком умны, чтобы возвышать дерзкого на кресте – он буднично был побит каменьями, а после помещен в каменный сосуд, залит медом и оставлен дозревать в пещере; откупоренный через положенное время, он должен был исполниться лекарственных, молодильных свойств.

Кто именно вскрыл сосуд и как оказался он в Боливии оставалось тайной, но Анна Аркадьевна и молодой Вронский, когда их спрашивали о голове самца, отвечали, что это голова немца и время просто стерло отдельные звуки; немец, послушать Вронского, поведал иудейскому первосвященнику вовсе не о нём и Анне, а совсем о другой Анне (Пророчице) и о другом нём – Анна же говорила, что немец, дескать, был сделан из овечьего сыра и, будучи приставлен к большой немецкой сырной голове, мог намертво к ней прильнуть.

На встречи с читателями Анна и молодой Вронский приводили в доказательство своих слов некую Анну Фартусову, старицу еврейского типа восьмидесяти четырех лет, в хитоне, полуфелони и с покрывалом на голове вместо чепца.

– Знаем ее, – прихожане топырили кверху пальцы. – Благочестивая вдова. Она не родила по расчету!

– А Елисей с его торговлей, – перебивал Иисус Сирахов, – плешивый, как он?!

О Елисее-Торговнике и его магазинах можно было говорить или хорошо, или ничего.

– Ничего, – говорили Анна и молодой Вронский. – Он – ничего!

Глава десятая. Весело жить

Опасаясь потерять друг друга, Анна и молодой Вронский были вынуждены то и дело кричать.