Чужие причуды – 3. Свободный роман

Глава пятая. Запах пирогов

С его именем в представлении публики не связывалось сколько-нибудь определенно выраженной физиономии.

Чехов имел два костюма: белый в синюю полоску и баклажанный – в молочную.

В какой-то степени Чеховым на сцену выступил Энгельгардт.

Другим Чеховым был норвежский (справа налево): Несби.

– Отчего вы всегда ходите в белом? – любил Энгельгардт поддеть.

– Оттого, что в Норвегии не растут баклажаны, – парировал Несби.

Разлука была необходима для обоих.

Они оба, впрочем, существовали и сами по себе: один как судебный следователь, другой как дерзновенный отрицатель нравственности – Потапенко же, Суворин, Мизинова (ровно как Коврин, Гуров и Анна Сергеевна) без Чехова внутри или снаружи не существовали бы вовсе.

Созданные Антоном Павловичем для бывать (а Книппер – для бывать с ним), все же они служили Чехову своеобразной опорой; особая роль Левитана заключалась в том, что он нарисовал его таким, каким он и остался в нашей памяти: в долгополом пальто и в желтых ботинках.

Они постоянно возвращались к еще не случившемуся: Пушкин жив!

С треском раскрывался веер возможностей: пушкинская сила вещей разбрасывала предметы: Петербург хотел поглотить Россию.

У Пушкина кружилась голова: только что он прочитал Шекспира.

Определенно, за стеклянными дверями кто-то сидел.

Неслышно Пушкин подкрался на запах пирогов.

Огни чертят в окне дуги.

Трудно маленькой девочке против взрослого дядьки.

Пушкину – пятьдесят четыре, Наташе – девять.

Толстому – сорок семь, Соне – шесть.

Чехову – тридцать восемь, Оленьке – четыре годика.

Наташа – с кислотою, Толстой – медный, Оленька – цинковая: конструкция вся соединена с ручкой стеклянной двери.

Пятеро ждут шестого, чтобы с его помощью из художественного бытия пройти в эстетическое небытие.

Играли, чтобы скоротать время, в игру: велосипед, дуэль, устрицы, архитектор.

Выкидывали пальцы.

Велосипед давит устриц.

Архитектор разбивает велосипед.

Дуэль убивает архитектора.

Устрицы предотвращают дуэль.

Пушкин одевается, едет к Елисееву.

В устричной зале – партийный съезд.

Опоздавший уже не поест.

Ленин представляет большевиков.

С Крупской целоваться всегда готов.

Страстно возражает Инесса Арманд.

Тоже за словом не полезет в карман.

Глава шестая. Шея надулась

С легкостью Александра Станиславовна Шабельская могла бы принять следователя за Чехова, но не стала делать этого и не посчитала, что упустила возможность, поскольку та ровным счетом ничего ей не давала: кажущееся представлялось необязательным – кажущее же указывало дорогу.

Александр Платонович Энгельгардт был немного актером, когда снимал показания: ей казалось, он пишет справа налево.

– Маленькие девочки?

Она ничего об этом не знала.

– Памятник?

Лучше послать за архитектором.

Определенно, что-то она пыталась от него утаить, но вряд ли скатилась бы до прямой клеветы.

Или же она указывала ему дорогу?!

Следователь прожевал.

Александра Станиславовна предлагала ему поиграть: утаить скрывало Кутаис; клевета касалась Левитана и тогда: прожевать выходило – Пржевальский!

– Скажите, – выставил Энгельгардт палец, – ездил Левитан в Кутаис?

Она отгрызала ему ноготь, но следователь не чувствовал боли.

Шабельская была старым модифицированным мутантом, но Александру Платоновичу она показалась очень милой и трепетной.

Он находил ее прекрасной и громко выражал свой восторг.