Чужие причуды – 3. Свободный роман

– Тени заменяют живых людей, – рассеянно отвечала Анна, – когда их нет.

Трель соловья сливалась с криками перепелов; Анне предстояло показаться доктору.

Вера Панова рекомендовала Антона Павловича.

От доктора – какие секреты?!

Чтобы не возбуждать подозрений, Анне пора было спать с гувернером.

Антон Павлович успокоил: самое то – понравится месье французу.

Едва ли не в последнюю минуту вскинулся Коренев: ни за что!

Что-то у них оставалось общее, чем Владимир Борисович не мог поступиться.

– Ленин и Крупская! – он повторял. – Ленин и Крупская!

Дальше заклинивало.

Трель Владимира Ильича сливалась с криками Крупской: тени большевиков порхали по саду.

– Крупская на заре уснула, и тогда Владимир Ильич что-то такое влил ей в ухо! – рассказывала Анна Каренину.

– Убрать! – приказывал Коренев немцу.

Немец накручивал часы, и механическое время втягивало в себя вполне правдоподобные тени.

Месье Октав жег заношенные чулки и обтерханную жилетку.

Глава восьмая. Тезис Люцифера

«Если бы Крупская могла туго натянуть чулки – она узнала бы больше о блеске глаз!» – мужской голос объяснял женскому.

Удивительное Божье слово прокатывалось по светлому коридору.

На первый бал Надежду Константиновну вывозили в наручниках; на Ленине были ножные кандалы; Арманд с Луначарским успели пройти несколько туров вальса.

Они танцевали на зеркальном полу; исподнего политическим не полагалось.

Бал, впрочем, был костюмированный: Инесса строила из себя царицу – Луначарский щеголял в халате Пушкина.

Надежда Константиновна была нечиста и потому не танцевала: она видела в Анатолии Васильевиче знакомую ей черту возбуждения.

Крупская отказала надзирателю потому, что верила в Анатолия Васильевича.

– Полно, Надежда Константиновна, – Ленин забрал ее руку. – Какая у меня есть идея: будем как Боги!

В тюрьме Владимир Ильич принял католицизм.

Новая религия сообщила суровые и даже антипатические черты его, по преимуществу, доброму характеру. Суровое воздержание притом, казалось, навсегда поселило в нем отвращение к роскоши, праздности и либерализму – оно сообщило всей его внешности несколько грубый отпечаток.

Его задачей было создание теневого правительства – когда же таковое было учреждено и даже провело свое историческое заседание в устричной зале Елисеева, – тысячи вещей одна другой причудливее, ложно услышанных и ложно переданных, – мондегрины, понимаемые как женские зеленые органы, – стали едва ли не идеально останавливать мировой процесс, выделяя из него и отбрасывая то, что в данный момент никому было не нужно.

Именно теневое правительство, дабы не быть похороненным, закрыло тенистое кладбище, организовав на высвободившейся территории теннисный корт; остановило неинтересную немецкую оффензиву и добровольцами поддержало братских боливийских крестьян, приступившим к массовым порубкам сельвы.

Ленин был слишком умен, чтобы заботиться о так называемой социальной справедливости – слишком тонким эгоистом, чтобы желать уничтожения привилегий, ему самому улыбавшихся.

В его развинченном организме, впрочем, не было ни одного нормального органа: его привлекали женщины в спущенных чулках; когда на балу он заметил Крупскую, его всегда мертвые глаза блеснули.

Будем как Боги!

На заседании правительства Владимир Ильич повторил известное рассуждение Чингисхана, что сделал бы он, будь у него в распоряжении телеграф, телефон, железные дороги и другие усовершенствования культуры.

Все слушавшие дивились разуму его (Его?!), никто, однако, не понял озвученных тезисов: что-то такое о неопрятной необходимости.

Всякая революция в одной области должна соответствовать революции в какой-нибудь другой: бал в тюрьме?!

Тихо Надежда Константиновна смеялась на поцелуи Ильича.

Его влекло вон из города.

На следующее утро Ленин бежал – я подзабыл, куда.

Глава девятая. Друзья народа

Ленин бежал в Сад мучений – я вспомнил.

Месье Октав выстроил ему шалаш.

Ночью привозили Крупскую.

«Кто такие гугеноты и как они воюют против социал-стрекулистов», – Владимир Ильич писал для «Папского вестника».

Переправить материал брался нунций.

Большевистско-католическое подполье бросало вызов официальной религии и строю.

Недоставало третьей силы, зато налаживался третий абонемент.

Вронский преждевременно начинал плешиветь; государь был недоволен; каждое слово казалось Анне фальшивым и болью резало ухо.

«Надо перестать отвечать на вопрос как, – писал Владимир Ильич, – и ответить, наконец, каким образом?!

Давление в его голове повышалось, и мозг Владимира Ильича, плавясь от напряжения, начинал вытекать через ухо – ни капли драгоценного вещества не должно было пропасть – месье Октав собирал суспензию и отвозил в Институт экспериментальной медицины, где она сохранялась в виде коллодия.

Надежда Константиновна, между тем, неуважительно стала высказываться о предках (отец, польское восстание и пр.), низко подвернула чулки, ходила неопрятной и более не вызывала интереса вождя пролетариата: все говорило о прогрессировавшей беременности.

Владимир Борисович тер лампу, но вместо немца-часовщика появлялся нунций-временщик.