Портрет в черепаховой раме. Книга 2. Подарок дамы

– Просто жемчужина какая-то!

– Настоящая жемчужина!

Рунич пригляделся и увидел в руках Натальи портрет молодой женщины необыкновенной красоты.

– Кто это? – спросил Рунич.

– Моя мама! – с улыбкой ответила Наталья.

Рунич повернулся к Голицыной:

– Вы эту жемчужину имели в виду?

Княгиня нахмурилась, но ответить не успела – послышался голос императора:

– Мадам и мсье! Дамы и господа!

Все разом замолчали. Даже лакеи, откупоривавшие бутылки, замерли на своих местах.

Александр поискал глазами Марию Антоновну, сидевшую рядом с мужем обер-егермейстером Двора Дмитрием Львовичем Нарышкиным, улыбнулся и сказал:

– Недавно мне подарили попугая. Птица оказалась очень забавной. Когда появляется мой старый лакей, попугай, встрепенувшись, тотчас начинает требовать пунша.

Сидевшие за столом засмеялись.

– Сегодня я буду вести себя на манер моего попугая, – продолжал император. – С той разницей, что я не буду обращать внимания на старых. Я буду смотреть только на молодых. И, встрепенувшись, буду требовать пунша, чтобы выпить его за здоровье и счастье Натальи и Николая Гончаровых!

– Ура-а-а! – грянули присутствующие.

По знаку церемониймейстера музыканты заиграли величальный свадебный мотив.

Рунич, встретившись взглядом с княгиней Голицыной, сказал:

– Число-то сегодня – 27-ое! И год 1807-ой!

– Ну и что?

– Две семёрки! Залог счастья!

* * *

А жизнь Алексея Охотникова тем временем неумолимо приближалась к финалу. Почувствовав, что дни его сочтены, штабс-ротмистр попросил доктора Стофрегена передать императрице, что хочет с нею проститься. Ответ последовал незамедлительно – Елизавета Алексеевна велела передать, что прибудет вечером.

Собрав последние силы, Алексей потребовал, чтобы его одели в мундир, а комнату украсили цветами.

В девять часов вечера к дому подъехал экипаж. Из него вышел доктор Стофреген, а за ним – две женщины с лицами, скрытыми под покрывалами.

– Какая прелесть! – воскликнула Елизавета Алексеевна, увидев множество цветов, украшавших комнату.

– Как в нашей оранжерее! – согласилась с сестрою Амелия.

Прибывшие старались выглядеть спокойными и весёлыми.

– Добрый вечер, Алексей! – ласково сказала императрица. – Как тут у вас мило, мой друг!

– Добрый вечер, Ваше Величество! – слабым голосом ответил Охотников. – Мило потому, что я вижу вас, стоя на краю пропасти.

– Мы вас не отпустим, Алексей! – запротестовала Елизавета Алексеевна и обратилась к Стофрегену, оставшемуся в соседней комнате. – Правда ведь, Конрад?

Стофреген молча покачал головой.

– Вот видите! – печально проговорил штабс-ротмистр. – Конрад бессилен мне помочь! Да я и сам это чувствую! Меня утешает лишь то, что после меня останется росток жизни!.. Как там наша малютка?

– Уже улыбается! – ответила Елизавета Алексеевна. – Наша Элизабет, Элиза, Лизинька!

– Вот и замечательно! – прошептал Охотников. – Вот и отлично! Прощайте, мои Элизы! Будьте счастливы!

Императрица наклонилась и поцеловала Охотникова в губы.

– Спасибо, Луиза! Спасибо, Ваше Величество! – дрогнувшим голосом произнёс Алексей. – Теперь я буду умирать счастливым! Дайте мне что-нибудь, что можно унести с собой!

Елизавета Алексеевна обернулась, что-то ища. Увидев на столе ножницы, быстро взяла их и подошла к Охотникову. Послышался лёгкий щелчок, и прядь волос упала на грудь Алексею. Императрица пожала ему руку, долгим взглядом посмотрела ему в глаза и вместе с сестрою удалилась.

Проводив их взглядом, Охотников взял прядь волос, вдохнул их аромат, спрятал на груди и впал в беспамятство.

Утром следующего дня он велел кликнуть брата, которого давно уже призвал к себе из имения. Просьба умиравшего была короткой: положить с ним в гроб золотой медальон с портретом императрицы, локон её волос и кольцо. Ещё Алексей передал брату чёрную лаковую шкатулку с золотой застёжкой, где хранились письма и записки от возлюбленных, и попросил передать её тому, кто придёт за нею после его смерти.

Отдал ли штабс-ротмистр какие-нибудь распоряжения относительно фрейлины Загряжской, так и осталось неизвестным.

30 января – ровно через три дня после свадьбы Натальи Загряжской и Николая Гончарова – кавалергард Охотников скончался.

Печальное известие об отошедшем в мир иной штабс-ротмистре едва не стоило жизни императрице, которая ни от кого не скрывала своего горя, выражая его в открытую.

Вечером 30 января в сопровождении своей сестры и в глубоком трауре она снова приехала на квартиру Алексея. У гроба опустилась на колени, долго плакала и молилась.

На следующий день объявилась и та, кого интересовала лаковая шкатулка. Это была Амелия Баденская. Получив шкатулку, она спросила у брата почившего, не будет ли он возражать, если некая дама в память об Алексее закажет надгробный памятник. Брат не возражал.

И через полгода на могиле кавалергарда появилось изваяние: скала со сломанным грозою дубом, у подножья скалы – женская фигура в покрывале и на коленях держит в руках погребальную урну. На памятнике было выбито две надписи. Первая: «Здесь погребено тело кавалергардского полку штабс-ротмистра Алексея Яковлевича Охотникова, скончавшегося генваря 30 дня 1807 года на 26 году от своего рождения». Вторая: «Под сим камнем покоится прах любезного нам брата Петра Яковлевича Охотникова, скончавшегося 1801 года 23 апреля на 26 году от рождения».

* * *

В коридоре Зимнего дворца у окна, выходящего на Неву, стояла в раздумье княгиня Голицына. А её воображении теснились, сменяя одна другую, события последних месяцев и образы людей, ещё недавно близких и реальных, а теперь, по странному стечению обстоятельств, ушедших куда-то далеко-далеко. Вот появилось непроницаемое лицо Краснова, чуть порозовевшее от полученной пощёчины. Затем послышался задорный смех Охотникова и возник он сам, переполненный озорством и удалью. Потом показался профиль Гончарова, что-то с жаром объясняющего у застывших восковых фигур. Ему на смену пришла фрейлина Загряжская в ослепительно белом платье невесты, довольная и счастливая, улыбающаяся каким-то своим светлым мечтам… Но вот фрейлина почему-то нахмурилась, её каблучки громко застучали по паркету, она подошла к Голицыной, внимательно посмотрела ей в глаза и спросила хриплым мужским голосом:

– Всё ушедшее вспоминаем, княгиня?

Наталья Петровна вздрогнула. Силуэт фрейлины мгновенно растаял, и перед глазами вновь появилась Нева, покрытая льдом и сугробами. А рядом с княгиней стоял доктор Роджерсон.