– А я уже давненько хотел с тобой познакомиться. – Он разворачивал меня, будто конфетку.
– С чем связано такое любопытство? – спросил я, пристально вглядываясь в его черты.
– А я тебя с Танюшкой видел, – ответил он, коротким движением перекинув своему собутыльнику пачку лохматых купюр, и тот молниеносно растворился в темноте.
– Уже вторую неделю наблюдаю тебя в окрестностях нашего двора, – продолжал он изобличать меня, обжигая лицо удушливо-горьким амбре. – То ты на этих лавочках пасёшься, то у разбитой общаги сидишь, то на крыше дома загораешь… Что бы это значило, Андрюха?
Я загадочно улыбался, а он медленно – очень медленно – опустился на соседнюю лавочку, не выпуская меня из поля зрения. У меня в голове сразу же возникла мысль: «Ну-у-у, если эти вечно пьяные бандерлоги меня срисовали, то про Таньку и говорить не приходится. Тоже мне конспиратор!»
– Андрюха, мы уже находимся в полной непонятке, – продолжал меня окучивать Дёма. – Мы тут уже на деньги бьёмся. Рафа, к примеру, топит за то, что ты работаешь в ментовке и кого-то здесь пасёшь… Тем более у тебя в правом ухе постоянно сидит наушник.
– А вот я думаю, – сказал широкоплечий, коренастый паренёк, который представился Володей, – что ты просто мутишь какую-то мутную тему… Только мы не поймём какую…
– Ребята, что вам от меня надо? – спросил я миролюбиво. – Денег я вам дал… Закурить? Пожалуйста. Хотите, чтобы я ушёл с вашего места, не мелькал перед глазами? Пожалуйста. Вот только в душу ко мне лезть не надо!
– Упаси Господи, Андрюша! – испугался Дёма и даже лапки поднял кверху. – Ни в коем случае мы тебя не напрягаем. Это всего лишь пустой трёп. Так… для поддержания разговора. Мы вообще-то люди культурные и в чужие дела не лезем.
Через некоторое время из ларька вернулся гонец, блаженно побрякивая стеклянной тарой, и мы покатились дальше под горочку. Они даже развели небольшой костерок, притащив с помойки какие-то сломанные ящики и рулон старых обоев, после чего к нам на огонёк прилетели две «ночные бабочки» преклонного возраста, а если без лишних эвфемизмов, то это были обыкновенные дворовые прошмандовки лет сорока.
– Ребята, окоченели в корягу… Налейте хотя бы полстакана, – жалобно попросила одна из них.
– Продёрнули отсюда, шалавы! – орал на них Дёма и словно отмахивался от комаров. – От вас за версту триппером несёт… Не надо сюда присаживаться! Вас никто не приглашал!
А мне почему-то их стало жалко, – две такие бледные поганочки на тоненьких ножках, – и я отдал им недопитую чекушку. Они долго благодарили и пятились от меня задом, исполняя реверансы. Какого чёрта? Все мы тут попутчики и движемся в одном направлении, хотя и застряли в разных его координатах – в разных точках на пути в ад.
– Андрюха, может портвейном шлифанёшь? – спросил Дёма и протянул бутылку с какими-то «чернилами», тускло отливающими синевой в огненных бликах.
Как выяснилось, это был Танькин сосед и бывший одноклассник. В свои двадцать лет он прошёл зону для малолетних преступников, потом откинулся, потом «сгоряча присел на иглу», как он сам выразился, «что было по понятиям совершенно неправильно», и, наконец, плавно погрузился в перманентный запой.
– Так ты говоришь, до восьмого класса с ней учился? – завёл я вновь эту старую шарманку, оставив его «заманчивое» предложение без ответа.
– С Танькой-то?
– Ну а с кем? Меня интересует только она.
– Братан! – с приблатнённой хрипотцой заорал Дёма. – У тебя к Таньке – какой-то нездоровый интерес!
– Что значит нездоровый? – возмутился я, щелкнув недокуренный бычок, улетевший в темноту по изогнутой траектории.
– Ты задаешь много вопросов, – продолжал он, растопыривая пальцы всё шире и шире. – Вон, смотри, у неё окна горят… – Я покосился на её пурпурные занавески, ярко освещённые изнутри. – Пойди лучше и трахни её, чем порожняка гонять!
Вся его пьяная камарилья дружно ударилась в хохот, а у меня зачесались кулаки, но я сдержал себя волевым усилием, чтобы не размотать всю эту компанию среди лавочек; без летального исхода точно не обошлось бы.
– А ты её трахал? – грубо спросил я, вглядываясь в тёмный овал его лица, периодически вспыхивающий при каждой затяжке.
В свои двадцать лет он выглядел довольно потрёпанным, хотя парнишка был симпатичный, – была в нём какая-то изюминка, или гнилая червоточина во всём.
– Не-а-а-а, – ответил лихой пацанчик, манерно вытягивая в пространстве буковку «а», словно подчёркивая этим своё пренебрежение. – Танюха – девчонка хорошая, но не в моём вкусе.
Не могу сказать, что меня порадовал его ответ, а если быть более точным, то меня просто покоробила его самоуверенность и чувство собственного превосходства. Я смотрел на него обалдевшим взглядом и абсолютно не мог понять, откуда берётся у таких ничтожных людей настолько высокая самооценка.
– Я смотрю, бормотуха ударила в башку, – процедил я сквозь зубы, вкладывая в каждое слово предельно уничижительный смысл. – Дёма, мальчик мой, ты хоть понимаешь, кто она и кто ты? Или ты вообще нихуя не отдупляешь?
В этот момент она погасила свет, и меня сразу же потянуло в сон, как будто и в моей голове щёлкнула выключателем. Я буквально поплыл по радужным волнам, широко открывая рот от нехватки кислорода. Что я делаю в обществе этих ублюдков? С кем я просаживаю время? Что это для меня? Экскурсия на самое дно? А может, я просто боюсь признаться, что это моя родная стихия?
Свинцовой тяжестью наваливалось похмелье, и холодный ветерок стелил мурашками по спине. Глядя на тёмные окна, я понимал, что сегодня уже ничего не будет. Электро-магнитная волна мирно улеглась в моей ушной раковине, да и мне было самое время укладываться в постельку.
После моего агрессивного выпада Дёма снисходительно улыбался и разочарованно мотал головой, словно сокрушаясь: «А я-то думал, что мы с тобой подружились и в силу выпитого прониклись взаимным уважением, а ты мне вдруг, ни с того ни с сего, влепил такую пощёчину», – он как будто оставлял мне возможность хорошенько подумать о своём поведении. Его верные псы слегка приподнялись в холке и недовольно заурчали:
– Андрюша-а-а, ты базар-р-р-р фильтруй, – вежливо, но настойчиво попросил Володя, по всей видимости, бывший спортсмен и драчун, поскольку вся морда его была в шрамах и белыми рубцами была покрыта лысая голова, об которую, наверно, разбили не одну бутылку портвейна и переломали целую кучу табуреток.
– А то наскочишь на перо, – упредил тощий носатый парень по кличке Рафа; у него были подвижные резиновые пальцы и страшные цыганские глаза, холодные и пустые, как у всех мокрушников.
– Некрасиво как-то получается… Ты с нами сидишь и в то же время думаешь про нас всякую хуйню, – пропел Дёма весёлым речитативом и сплюнул сквозь зубы в тлеющие угли.
– А тебе-то самому не западло с нами сидеть? – спросил Рафа и многозначительно положил руку в карман; я понял, что у него там – нож.
В голове мелькнуло: «Вот оно – знакомое чувство обочины, плавно переходящей в убийственный кювет», – хотя не было животного страха и колючего холода внутри. В первую секунду что-то ёкнуло в сердце – тут же растворилось в полном безразличии к себе и к этому миру. «Наверно, так будет лучше», – подумал я, поднимаясь с лавочки и последний раз взглянув в её окна. Чёрная громада пятиэтажного дома наваливалась на меня, словно Полифем, во лбу у которого горел мерцающий голубой глаз.
– Скучно мне с вами, – небрежно бросил я, поворачиваясь к ним спиной.
– Куда ты собрался? Стоять! – крикнул Володя, но я даже не посмотрел в его сторону, а продолжал вразвалочку удаляться; за спиной послышалось лёгкое движение, которое Дёма погасил довольно резким окриком:
– Ну что, блядь! – и уже более спокойно: – Парашу давно не нюхали, бакланы?
– Да я ему кишки выпущу! – всё никак не мог успокоиться Рафа. – Хули он тут пальцы гнёт, фраерок убогий!
Я спокойно ему ответил, даже не повернув головы:
– Ага, бодался телёнок с дубом.
– Так оно и есть… натуральный дуб… стоеросовый!
.9.
Ночное кафе «Альянс» постепенно заполнялось людьми, по мере того как усиливался дождь. В зыбком прокуренном воздухе колыхались свечи, многократно отражённые в зеркалах и окнах. Тощая неопрятная официантка с лицом опойки и жидкими волосёнками металась вокруг столиков. Какой-то мрачный тип в ковбойской шляпе бренчал на гитаре возле барной стойки. Он сидел на высоком табурете, положив ногу на ногу. Иногда в его аккордах прослеживалось нечто самобытное, а иногда что-то неуловимо знакомое: не то Led Zeppelin, не то Deep Purple, не то Dire Straits. Этого доморощенного Эрика Клэптона никто не слушал, и постепенно его меланхоличный блюз потонул в жизнеутверждающем пьяном гомоне.
«Альянс» выглядел как забегаловка будущего – этакий футуристический шалман. Он был построен преимущественно из стекла и металлического профиля. В самом центре города, на проспекте Ленина, появился светящийся «аквариум», наполненный сигаретным дымом и пьяными «рыбками», – проходящие мимо граждане могли наблюдать этот бесшабашный разгул во всём его великолепии, особенно с наступлением темноты.
Популярность этого шалмана обеспечивалась целевой аудиторией: в основном это были озабоченные представители обоих полов, то есть молодые мужчины и женщины, жаждущие знакомств и быстрого воплощения своих сексуальных потребностей, – попросту говоря, это был самый настоящий гадюшник.
– Вот таким образом я потерял и жену, и любовницу, – подытожил я, заканчивая свой рассказ и закуривая сигарету.
– Ну зачем так категорично? – спросил Слава Гордеев, прихватывая двумя пальчиками горлышко графина. – Просто девочки дали тебе возможность подумать и сделать правильный выбор.
– Это и есть самое страшное – выбор. Как выбрать между хлебом и водой? Без хлеба ты умрёшь от голода, а без воды – от жажды.
Гордеев с задумчивым видом разливал водку по рюмочкам.