Пристанище пилигримов

– Ну и зря, – спокойно молвила она и, повернув голову, улыбнулась мне очаровательной улыбкой. – Я действительно шлюха. Я очень плохая. Ты даже не представляешь насколько…

И всё-таки она добилась своего: после таких признаний мне стало её жалко, – она выцыганила капельку моего сочувствия, и я даже мысленно погладил её по головке и прижал к себе. «Девочка моя милая». – Я бываю страшно сентиментальным, особенно когда «страдает» красивая женщина, особенно когда она плачет. – «Возьми себя в руки, Эдуард».

Я начал говорить какие-то банальности о покаянии, о том что никогда не поздно измениться, о том что Господь милостив, о том что всё относительно, но Юля резко перебила меня:

– Пожалуйста, оставь меня в покое. Я не хочу с тобой разговаривать.

Я тут же поднялся, одел шорты, накинул полотенце на плечо, взял сигареты…

– Дай закурить, – попросила она.

– Ты же не куришь, – удивился я.

– Хочу вспомнить забытый вкус.

– Поверь мне, я не стою того… – начал я моросить нечто великодушное, но она посмотрела на меня таким взглядом, что у меня все слова встали колом.

– Дай сигарету и проваливай отсюда, неудачник, – прошелестела она с ненавистью.

Я пожал плечами, горестно вздохнул и поплёлся в отель. После этого разногласия мы всё-таки продолжали общаться: играли в теннис, в баскетбол, в волейбол, а какие «свояки» она катала на зелёном сукне! Но интимной подоплёки в наших спортивных единоборствах отныне не было.

Девушка была, конечно, очень одарённая, и я до сих пор не могу понять и даже простить себя… «Какого чёрта, придурок, ты не трахнул эту великолепную бестию?!» – иногда я спрашиваю себя, сидя перед камином и по-стариковски роняя тапочек в огонь.

Именно в то время со мной начали происходить какие-то странные метаморфозы, и впервые на моём пути появились красные флажки. Раньше для меня не было ничего невозможного, а теперь я разбрасывал последние камни, перед тем как начать их собирать. Красивая беззаботная жизнь заканчивалась, и наступал мой персональный апокалипсис.

Однажды Калугин посмотрел на меня взглядом патологоанатома. К тому моменту я выглядел отвратительно: я страшно похудел, у меня был совершенно не жизнеспособный вид, торчали ключицы, плечи сложились на груди, словно крылья летучей мыши, под глазами пролегли фиолетовые тени. Я ходил по земле как будто наощупь.

– Ты выглядишь как граф Дракула, – сказал он и легонько меня толкнул – я пошатнулся и чуть не упал. – Ты тлеешь на глазах. С тобой происходит что-то неладное.

– Ты вообще крещёный? – спросил он.

– Нет, – ответил я. – Я бывший пионер и комсомолец.

– Забудь об этом, как о страшном сне. Короче! – сказал он решительно. – Завтра в пять утра поедем к отцу Александру.

– Зачем? – заартачился я, и всё во мне было против этого.

– Крестить тебя будем, дурака, – ответил он тоном, нетерпящим возражений.

.14.

12 сентября 2000 года в 5 утра мы выехали в Псебай. Утро было пасмурное. Небо было затянуто мутной пеленой, напоминающей полиэтиленовую плёнку. Мы ехали вдоль моря в сторону Туапсе; оно было пепельно-серого цвета. Слегка штормило, и волны, как мне казалось, медленно наплывали и разбивались о железо-бетонные конструкции, которыми был укреплён берег. Над поверхностью моря бесновались чайки, грязно-белёсыми скопищами осаждали волнорезы.

– Ты хоть спал сегодня? – спросил Андрей, мельком посмотрев на меня; его «девятка» цвета морской волны летела по трассе довольно бойко: стрелка спидометра лежала на отметке «120».

– Вообще не спал, – ответил я. – Я обычно ложусь в это время, когда солнце встаёт.

– Каждый день?

– Да.

– А чем ты занимаешься всю ночь? Книги читаешь? – спросил Андрей и ухмыльнулся.

– В основном я бываю на море или где-нибудь в «Югре», – ответил я с неохотой. – В баре, в ночном клубе, в бильярдной… А потом всё равно иду на море и сижу там до рассвета.

Григорич посмотрел на меня с интересом и даже сделал музыку потише.

– И сидишь там один? Ночью? Какого хрена ты там делаешь, Эдуард? А жена тебе прогулы не ставит?

– Ночное море подстёгивает моё воображение, – ответил я. – Оно вдохновляет меня.

– Ну ты даёшь! – воскликнул Калугин, глядя на меня с отрицательным восхищением. – У него в номере – жена! Шикарная баба! С телом Афродиты! А он сидит всю ночь на берегу и нюхает эту рыбную вонь… С воодушевлением пялится в это унылое тёмное пространство.

Я молчал, глядя на дорогу. Я не мог самому себе объяснить, почему каждую ночь меня так тянет на море, а не к жене, почему мне так важно увидеть сперва закат, а потом рассвет; почему я могу укладываться только с восходом солнца и почему с самого отъезда из Тагила меня мучает беспощадная тоска, хотя я совершенно не скучаю по городу и редко вспоминаю про Таню.

Мне было очень плохо (на горле как будто затягивалась петля), но я не нуждался ни в чьих утешениях, напротив, мне нужно было абсолютное одиночество, чтобы сосредоточиться на своей боли и хотя бы понять её происхождение. Но я ничего не понимал, ведь по большому счёту всё было хорошо, и я бы даже сказал – отлично. Откуда же бралась эта душевная смута? Внутри меня как будто разлагался труп, и жёлтая гангрена охватила мою душу. Мне казалось, что дни мои сочтены.

«Наверно, Калугин был прав, когда говорил, что меня сглазили, – подумал я. – А может, я просто тронулся умом? Обычно люди страдают, когда в их жизни случаются беды и лишения. Со мной ничего подобного не происходит, но почему так больно? Почему мне так невыносимо в этом раю? Может, я интуитивно чувствую то ужасное, что уже случилось в будущем? Интуиция – это результат инверсии временного потока. Человек начинает чувствовать раньше, чем приходит осознание. С каждым днём вопросов становится всё больше, а ответов на них нет».

– Странный ты какой-то, – произнёс Андрей, глянув на меня с испугом, как будто даже боялся ехать со мной в одной машине.

– Да я просто ёбнутый, – ответил я на полном серьёзе, без тени улыбки на лице.

– Вот это правильно! Прямо – в точку! Я сам хотел сказать, но подумал, что ты обидишься.

– На правду? – удивился я, пожимая плечами.

– Вот поэтому я тебя и везу к батюшке. Спасать надо парня! Спасать! – крикнул он и надавил на педальку.

«Здесь женщины ищут, но находят лишь старость! Здесь мерилом работы считают усталость!» – надрывался в динамиках Бутусов.

«Хорошенькие дела, – подумал я. – По-моему, у меня появился соперник. Претендент на тело моей жены».

«Шикарная баба, – повторил я про себя. – Шикарная баба». – Я словно пробовал эти слова на вкус. – «А почему я этого уже давно не замечаю? Глаз замылился? Зажрался? Надо повнимательней присмотреться к своей жене, пока не увели».

«Но с какой интонацией он это сказал, – не мог успокоиться я. – Шикарная баба. В этих словах было столько неприкрытого восхищения. Да он же по-настоящему в неё втюхался! Вот мерзавец!»

Я чуть повернул голову и боковым зрением начал его сканировать, пытаясь понять его истинные намеренья. Калугин внимательно следил за дорогой; у него был очень мужественный профиль. Высокий лоб с короткой чёлкой. Крупный нос, несколько раз ломанный в уличных драках. Мощный, слегка раздвоенный подбородок со шрамом. Серые «галочки» небольших, но очень выразительных глаз. Сломанное ухо и ещё один шрам на шее. Это был довольно красивый мужчина. Замечу – не красавчик, а именно красивый – своим характером, интеллектом, волей, походкой, статью и много ещё чем.

В то время я восхищался им. Он стал практически моим кумиром, тем более он был на десять лет меня старше и прошёл две войны: Афганистан и Чечню. В Ичкерии он воевал в первую компанию и брал Грозный. Он был командиром роты специального назначения. Про афганскую войну он ещё иногда рассказывал, с ностальгической ноткой в голосе, а вот про чеченскую стыдливо помалкивал.

Однажды я спросил его:

– Андрей, как такое могло случиться?

– Что?

– Огромная армия, вооружённая танками, вертолётами, самолётами, последними военными гаджетами, пять лет не могла победить кучку бандитов и при этом несла огромные потери.