Пристанище пилигримов

И вот мы приехали в Псебай. Это был обыкновенный кубанский посёлок с пышными садиками и разноцветными домами. Первую остановку мы сделали возле магазина, на крыльце которого, несмотря на утро, уже собиралась поселковая молодёжь – потёртые такие ребята, с опухшими лицами, в майках-алкоголичках.

Мы резко затормозили возле крыльца, подняв облако пыли, в котором они просто потерялись. Мой водитель с треском поднял стояночный тормоз и, хлопнув дверью, отправился в «сельпо». Когда пыль развеялась, я увидел их глупые морды, напоминающие дворовых собак. Они смотрели на автомобиль, выпучив глаза, словно это была летающая тарелка. Их было человек семь.

Когда Григорич вышел из магазина, у него попросили дотацию.

– Дяденька! Дайте, пожалуйста, мелочь на опохмелку.

– Такие молодые, и уже с утра водку жрёте, – обронил Калугин, высыпая липкую сдачу в трясущуюся ладошку паренька. – До сорока не один из вас не доживёт. Сходите лучше в храм.

– Тоже мне Христос выискался, – ляпнул один из этих парней, крепыш с широким угреватым лицом.

– Ты бы, дядя, пару червонцев кинул, так мы бы обязательно сходили! – весело заблажил другой.

– Слушай, дядя, – с угрозой в голосе сказал маленький-кучерявый. – Мы тут хлеба досыта не едим, а ты, такой нарядный, приехал на крутой тачке и гонишь всякую пургу. А не поехать ли тебе на хуй, дорогой товарищ, пока мы тебе башку не проломили!

– Что ты сказал, ушлёпок? – тут же завёлся Григорич, и я увидел, как у него натянулись сухожилия и вздулись вены на руках; он выставил левую ногу вперёд, а правую отодвинул чуть назад.

«Ну вот и началось, – подумал я. – Приехали креститься».

Я вытащил монтировку из под водительского сиденья, и, резко открыв дверь, вывалился из машины.

– Не хуя себе – мотыль! – брякнул кто-то из толпы и все затихли; повисла блаженная тишина.

– Андрей Григорьевич, – пропел я райским голоском. – Насколько я понимаю, у нас здесь – другие цели.

– Может, поедем, – ласково попросил я.

Андрюха ещё раз внимательно посмотрел на кучерявого паренька, словно пытаясь его запомнить, и нехотя пошёл к автомобилю. Все молча смотрели ему вослед. Я сложился обратно на переднее сидение и захлопнул дверь. Андрей упал рядом и, повернув ключ в замке зажигания, процедил сквозь зубы: «Молодёжь совсем берегов не видит».

– Андрюша, ты сам виноват. Есть такая поговорка: не учи жить – лучше помоги материально. Пацаны уже взрослые, а ты им начал мораль читать. Ты кого-то слушал в двадцать лет?

– Никого… и даже голос разума не слушал, – ответил Андрюха и широко улыбнулся.

И долго ещё улыбался, пока мы ехали до Преображенского храма.

– Получил бы поленом по черепушке, – сказал я. – Эти деревенские жестко бьют. На своей шкуре проверил.

Я задумался на несколько секунд, вспоминая давнюю историю, и продолжил с ностальгической ноткой в голосе:

– Мы как-то приехали в Синячиху трактор забирать. Один мой товарищ деревенским его в лизинг оформил, а они перестали бабки платить. Ну, попросил помочь. Ещё двоих пацанов прихватили. Приехали на стрелку, такие чёткие, на BMW, а эти утырки махом штакетник разобрали, да как погнали нас до самого города, ещё и BMW в лизинг забрали.

Я громко рассмеялся, а Андрей опять улыбнулся блаженной улыбкой; настроение у него было просто замечательное.

В храме никого не было – только одна служка. Она сказала, что батюшка ушёл в горы и живёт там в пещере.

– А что он в пещере-то живёт? – спросил я. – Жарко ему что ли в доме?

– Уединения ищет, – ответила оно.

– Ну, и что будем делать? – спросил я у Калугина.

– Я примерно знаю, где это находится. Мы туда однажды ходили с одним пареньком.

– Не-е-е, послушай, Андрюха… Человек уединения ищет, а мы придём… как эти… хуже татарина.

– Не ссы, молодой, прорвёмся, – пообещал Калугин, и мы двинулись в горы; глаза у него горели радостным огнём, и казалось, что такой поворот событий ему явно по душе.

За посёлком начинался горный хребет. Кучевые облака плыли над ним, как огромные дирижабли. Иногда в просветах выглядывало яркое солнце, освещая его гранитные верхушки и кучерявые склоны, обожжённые осенью.

– Смотри, Григорич, – я указал пальцем на среднюю вершину, – там как будто домик примостился… Плоский такой, словно таблетка… Может, он там?

Калугин, задрав голову, долго смотрел вверх.

– Нет. Этот домик природа сотворила, – ответил он. – Батюшка – на другом склоне. Не ссы, молодой, найдём. У нас до заката времени ещё много.

Мы шли какими-то козьими тропами, поднимаясь всё выше и выше. Андрей, наверно, привык бегать по горам, но я очень быстро выдохся и у меня начала кружиться голова. Ноги предательски подкашивались. Градом катился пот, и я чувствовал, как майка прилипает к спине. К тому же с самого утра мы не ели, разломив лишь краюху хлеба после Майкопа да выпив по бутылке кефира.

Калугин уверенно карабкался вверх, а я начал постепенно отставать.

– Андрюша! – крикнул я с лёгким отчаянием. – У меня же нет такой подготовки, как у тебя. Я горы только на картинках видел.

Андрей оглянулся и посмотрел на меня как на вошь.

– Это из тебя водочка выходит, – сказал он. – Вон потекла ручьями. Давай, молодой! Через не могу! Кто, если не мы?

– Да я бы сейчас лучше на шведской линии пробавлялся, – жалобным тоном скулил я.

– Ты в армии где служил?

– На хлеборезке.

– Тоже неплохо, – засмеялся он, и мы двинулись дальше.

Погода была самая подходящая для таких марш-бросков: жары не было, ввалившиеся бока облизывал прохладный ветерок, над головой медленно плыли облака, сквозь которые тускло просвечивало солнце. Оно не пекло, а ласкало мягкими лучами. Сентябрь на Кавказе – это удивительная пора.

Сперва мы ушли не в ту сторону, но потом, вернувшись назад, мы всё-таки нашли три скалы, которые были для Калугина ориентиром. Они стояли, как богатыри в дозоре, в одну шеренгу, а за ними возвышался скалистый холм, увенчанный большим деревянным крестом.

– Вот здесь он, голубчик! – обрадовался Калугин, и мы начали спускаться вниз; уклон был довольно крутой, и камни сыпались из-под наших ног.

Перед входом в пещеру была оборудована бытовая площадка, в центре которой стоял грубо сколоченный стол, на котором валялась всякая утварь. У стены была сложена поленница, а в неё воткнут топор. Вход в пещеру был завешан брезентовым пологом. Не успели мы подойти, как занавес открылся и вышел батюшка.

– Только не вздумай ему врать, – шепнул мне Андрюха. – Он человека насквозь видит. Соврёшь хотя бы раз, и он с тобой разговаривать не будет.

– Ты думаешь, я ехал сюда триста километров, чтобы врать ему? – парировал я.

И вот перед нами стоит человек – в сером потёртом подряснике, с деревянным крестом на груди, в разбитых кирзовых прохорях. Его седые волосы размётаны по ветру. Борода всклокочена. Он больше похож на расстригу, чем на церковного служителя, а ещё большие грубые руки отличают его от «батюшек», у которых ручки в основном гладенькие, холёные, да ещё с маникюром.

В тот момент он показался мне великаном, хотя роста в нём было метр восемьдесят, а я почувствовал себя лилипутом и даже оробел, что случалось со мной крайне редко. Встретившись с ним взглядом, я стыдливо опустил глаза.