Пристанище пилигримов

Я осторожно оглянулся назад: там шли какие-то люди, прыгали по лужам детишки, улица светилась в лучах заходящего солнца всеми оттенками пурпурного, глянцевито сверкали окна домов, но старухи не было, словно её не было никогда. От этого мне стало ещё страшней.

– Она просто растворилась в воздухе, – сказал я отцу Александру. – Я видел её своими собственными глазами. Клянусь. Но получается, что её видел только я. Родители мне так и не поверили… И до сих пор не верят.

Он задумчиво смотрел вдаль, словно искал ответ на вопрос, который загнал его в тупик.

– Это была ведьма, сын мой, – сказал он после некоторых размышлений. – Только я понять не могу, откуда принесло эту чёртову курицу. У всего должна быть причина. Такие события не происходят случайно.

– Мне кажется, батюшка, что эта история имела далеко идущие последствия, – заметил я, – и что она до сих пор ещё не закончилась.

– В этом нет никаких сомнений, но меня интересует, с чего она началась.

Отец Александр смотрел через меня, и взгляд его был невыносим, – казалось, он использует меня в качестве призмы и заглядывает через меня в прошлое. В это мгновение я чувствовал поток «тёплой» энергии, исходящий от него и проникающий в самую мою сущность.

– Неужели кто-то из твоих… – начал он какую-то мысль, но запнулся на середине и взгляд его потускнел – меня отпустило.

– Продолжай, сын мой, – молвил он после некоторой паузы. – Продолжай… Что там было дальше?

– Мы пришли домой, поужинали и легли спать, – продолжил я свой рассказ. – В ту ночь я плохо спал. Только я закрывал глаза, как тут же передо мной появлялась эта чёрная старуха. Она поднимала свой кривой костлявый палец и тыкала им в меня, словно указывая: «Вот он, вот он, рвите его!» – я пытался от неё убежать и падал с кровати. Родители вскакивали с дивана и укладывали меня назад. «Ты когда угомонишься?» – раздражённо спросил отец, а мама гладила меня по головке и уговаривала: «Спи, сынок, спи». Кое-как я всё-таки уснул. Среди ночи я проснулся от толчка – открыл глаза и в свете уличного фонаря, который проникал в комнату сквозь отодвинутую штору, увидел нечто…

Я резко замолчал: меня переполнили чувства и солёный комок подступил к горлу. По всему телу бежала холодная дрожь. Даже теперь, спустя столько лет, меня охватывает неподдельный ужас, когда я вспоминаю «ночного гостя».

– Что это было, сын мой? Опиши, как он выглядел.

Легко сказать. Когда я начинаю об этом говорить, у меня деревенеет язык и холодный озноб пробегает между лопаток, словно кто-то стоит за моей спиной и шепчет: «Молчи. Молчи. Молчи». Поэтому я стараюсь об этом не говорить и даже не вспоминать.

Я долго подбирал слова…

– Абсолютная тьма внутри человеческого силуэта, – сдавленным голосом произнёс я (мне как будто не хватало воздуха). – Некая сущность, выходящая за рамки онтологических представлений. Таких тварей в нашей реальности я не видел. Но самое ужасное – это его глаза… горящие… рубиновые… прожигающие насквозь.

– Время остановилось, – продолжал я. – Всё замерло. Я даже закричать не мог. Я не знаю, сколько это продолжалось. Я просто смотрел в его глаза и не мог оторваться… А потом он исчез… Открытое окно, белеющая занавеска, тусклый свет фонаря, обеденный стол, а его нет… И вот тогда я заорал во всё горло, от души заорал, так заорал, что проснулась вся улица. Я помню вспыхнувшую в потолке лампочку и всклокоченные головы мои родителей… Вот это был кипиш!

Я смеялся, а отец Александр смотрел на меня широко открытыми глазами… Это был единственный момент нашего разговора, когда я поверг его в замешательство. Это длилось несколько секунд, а потом он сказал, чуть шевельнув губами:

– Это был демон.

– Я не знаю, кто это был, но моё детство закончилось после его появления и в моём сердце навсегда поселился страх, с которым я борюсь по сей день. Можно сказать, что я посвятил этому всю свою жизнь. В то самое время, пока мои сверстники радовались жизни, я мучительно пытался избавиться от этого проклятия.

– Ты не должен был его видеть. Ты увидел его случайно, сквозь сон.

– Я знаю точно, что я проснулся.

– Это тебе так кажется, – уговаривал меня батюшка. – Это было частичное пробуждение. В такие моменты человек находится между двух миров. Ну ладно, это уже не имеет значения. Что было дальше?

– После этого я кричал каждую ночь, – продолжал я. – Я просыпался в ужасе. Я даже не помнил, что мне снилось, и не слышал собственного крика… Надо мной загоралась лампочка и появлялось две всклокоченных головы. Когда родителям надоело подрываться каждую ночь, они начали водить меня по всяким бабкам… «Родничок. Родничок», – бормотали те и не знали, что со мной делать, пока одна маленькая сморщенная старушка с Рудника не отмолила меня. Я перестал орать по ночам, но я изменился. Страх перестал выплёскиваться наружу. Он ушёл вовнутрь и методично начал проводить свою разрушительную работу. Я чувствовал жуткое одиночество всегда и везде. Когда я смотрел на родителей, то они казались мне чужими людьми, которые почему-то живут со мной в одной квартире, имеют в отношении меня неограниченные права, постоянно читают нотации и даже занимаются рукоприкладством. Именно в это время я становлюсь законченным индивидуалистом. Всё реже и реже встречаюсь с друзьями, предпочитая читать книги, вместо того чтобы общаться с этими балбесами. Мне становятся неприятны учителя, поскольку они постоянно врут и подавляют меня как личность. Советская школа всегда была прокрустовым ложем, в котором всех подгоняли под один стандарт. Я ненавидел это место, в котором всегда царил запах кислых щей, и я терпеть не мог своих одноклассников, которые в общей своей массе были дураками и мерзавцами. А ещё ко мне пришло осознание бессмысленности бытия…

– В таком юном возрасте? – удивился батюшка.

– Не сразу, конечно, а постепенно… От вопроса: в чём смысл жизни?… и до ответа: никакого смысла в этом нет… было очень много попыток найти себя… Но со временем я нашёл лишь тишину, которую мне дарил алкоголь. Тишину и покой.

– Ты знаешь, сын мой… – Он посмотрел на меня очень строго. – Наверно, ты ещё не созрел для того, чтобы ответить на этот вопрос, и уж тем более был не готов к таким вопросам в раннем возрасте.

Отец Александр задумался и высказал следующую мысль:

– Жизнь бессмысленна как книга, которую только начинаешь читать… Но чем ближе к эпилогу, тем понятнее становится идея автора и всё смыслы, которые он вкладывал в неё.

– Ну Вы, наверно, уже приблизились к эпилогу? – спросил я, состроив ехидную физиономию. – И можете ответить на вопрос: в чём смысл жизни?

– Не могу, и даже не ставлю перед собой такую цель… Как говорят на Востоке: утром познал истину, а вечером можешь умереть.

– Хорошо сказано. А кто-то вообще знает?

– Наверняка Создатель знает, в чём наше предназначение. Это же его проект. А нам это знать ни к чему, и каждый просто должен нести свой крест и влачить свою юдоль, какая бы она не была.

– Всё понятно: кому-то в рай, кому-то в ад… Каждому воздастся по вере его. Ну допустим, что наш мир – это многоступенчатая система отбора… Кого и куда? И самое главное – зачем? Грешники будут перманентно страдать в аду, а праведники будут бесконечно кайфовать в раю. Вам не кажется, батюшка, что основной постулат христианства попахивает популизмом, как предвыборная компания очередного президента? Голосуйте за меня и будете жить в шоколаде…

Отец Александр ничего не ответил. Он сидел в расслабленной позе, опустив глаза, и ветер захлёстывал на лицо его длинные волосы. Я видел, как по небу летят серые кучевые облака, цепляясь за верхушки гор. Я только расслабился и почувствовал себя комфортно в обществе этого потрясающего человека, как меня вновь охватила тревога. Мне даже показалось, что он уснул и потерял ко мне интерес. Действительно, о чём можно говорить с таким идиотом?

– Батюшка, – окликнул я его.

– Да, я слушаю тебя, сын мой, – сказал он, подняв на меня совершенно умиротворённый взгляд. – Говори… Говори о том, что тебя волнует.

Он поправил бороду лёгким движением ладони и приготовился слушать.

– Следующая история началось с соседской девчонки, – сдавленным голосом произнёс я. – Её звали Настей. Она сыграла в моей жизни фатальную роль. Очень красивая и неординарная. С дьявольской искрой в бездонных как омут глазах. Она была одиноким и несчастным ребёнком. Она была отверженной: до неё никому не было дела, даже собственной матери, которая предпочитала веселиться и проводить время в обществе кавалеров, и во дворе с ней никто не хотел дружить, потому что дети считали её странной. Она была надломленной веточкой в цветущем саду. Я выбрал её именно за это. Ко всему прочему, я был таким же изгоем: во дворе меня тоже недолюбливали, считали слишком умным и заносчивым, к тому же я постоянно пускал в ход кулаки.

Эта история случилась в июле 1978 года. Стояло невыносимо жаркое лето. Ей было двенадцать лет, а мне – одиннадцать. У неё была гулящая мать по имени Флюра, про которую все говорили, что она ведьма, и даже побаивались её, а я был мальчиком из благополучной семьи.

В тот день мои родители ушли в театр, красивые и нарядные, а через пять минут в дверь кто-то постучал. На пороге стояла Настя. Как сейчас помню, она была в голубеньком платьишке, застиранном до белизны, и в потрёпанных «песочных» сандаликах; у неё были гладкие загорелые голени и слегка оттопыренные коленки. Она смотрела на меня с некоторым смущением.

– Я видела, твои предки ушли. Такие расфуфыренные. У твоей мамы столько красивых нарядов.

– Они пошли в театр, – сказал я.

– Можно у тебя посмотреть телевизор? – скромно спросила она и потупила глаза в пол.

Ей было стыдно, что у них нет телевизора. Мать у неё работала техничкой. Зарабатывала мало, а пропивала много. Девочка ходила в обносках. Сама Флюра выглядела как чучело, и мужики у неё были самое отребье.

– Конечно. Заходи, – сказал я и впустил в свой дом беду.

Сперва мы смотрели «В мире животных», и Дроздов рассказывал про африканскую савану – бегемоты, носороги, жирафы, львы, которые технично перекусывали антилопам хребты. Потом мы пили чай с пряниками. Потом вышли на балкон, и вот именно там что-то случилось – в комнату мы вернулись другими.

Раскаленное солнце, прожигая горизонт, проваливалось в тартарары, словно приоткрыли адскую жаровню и вспыхнули небеса. Облака, плывущие на запад, багровели, охваченные алым пламенем. Пролетая над сияющей амальгамой, сгорали дотла и темно-лиловыми пластами висели над кромкой горизонта. Буквально на глазах окружающий мир менял свою палитру. Великий художник переписывал знакомый пейзаж снова и снова.

На следующий день я не смогу отчетливо вспомнить, что происходило на закате вчерашнего дня, – обрывки видений, игры разума, не более того, – но что-то там произошло, словно был кто-то ещё между нами – кто-то третий.

Когда раскаленное солнце провалилось за край земли, уже тогда я начал погружаться в какое-то эфемерное состояние: я не отдавал себе отчета в том что происходит и никак не мог повлиять на события. Меня тащило как во сне, и я не мог прекратить этот сон, – закричать бы, проснуться посреди ночи в детской кроватке, вокруг которой уже прыгают встревоженные родители, но увы, жизнь это не сон, а вполне законченный сюжет, и каждый обязан доиграть свою роль до конца.

– Я очень тебя люблю, – вдруг говорит Настя, нарушив долгое молчание.