Пристанище пилигримов

– Ах ты, мелкий пакостник! Ты своего не упустишь! – Она сверлила меня глазами-буравчиками, а я улыбался ей в ответ разбитыми в кровь губами; так, наверно, улыбались советские разведчики гестаповским изуверам.

– А теперь слушай сюда, волчонок, – сказала она, подтягивая меня за красное гуттаперчевое ухо. – Ты за это заплатишь очень дорого, а твои родители еще дороже. Ох, как я вас буду жрать!

Это было сказано с таким вдохновением, что у меня мурашки побежали по спине. Мне даже показалось, что она безумно рада тому, что случилось с её дочерью, – теперь у неё развязаны руки.

– Во сколько они придут? – спросила она, отпуская моё ухо.

– Скоро, – еле слышно ответил я.

А потом она орала у подъезда, и одобрительно гудели её товарки, которые повыскакивали из квартир, чтобы продемонстрировать моим родителям общественное порицание. Флюра всех подняла на уши.

– Ты посмотри на них! Идут под ручку! Эка парочка – баран да ярочка!

– Флюра! Давай только не очень… Родители у него – нормальные интеллигентные люди, – узнал я голос Ольги Петровны, нашей соседки по этажу. – Ну а в семье, как говорится, не без урода. Эдька тоже был хорошим мальчиком, пока не спутался со шпаной. Куда только родители смотрели?

Я аккуратно выглянул с балкона… В свете уличного фонаря у подъезда распластались круглые силуэты баб. Сверху они напоминали патиссоны на грядках, а Флюра, размашистая, колоритная, резко очерченная, напоминала огородное пугало.

Из туманной дымки, ни о чём не догадываясь, навстречу грядущему урагану выплывали мои родители. Юра – в элегантном чёрном костюме, в белой рубашке и в галстуке, похожий на конферансье. Люда – в сиреневом трикотажном платье, облегающем её стройную фигуру. В гулкой тишине двора цокали набойки её безупречных туфель. Я слышал, как они мило беседуют, смеются, видел, как папа галантно поддерживает маму за локоток, и отчётливо понимал, что их довольные лица и беззаботная жизнь изменятся буквально через несколько шагов.

– Смотри-ка, пиджачки одели, запонки, туфельки лакированные, а тут горбатишься-горбатишься и даже на еду не хватает! – орала бесноватая Флюра.

Я закрыл глаза руками и попятится с балкона в комнату. Меня охватил беспощадный стыд – до меня вдруг дошло: насколько ужасно и губительно для нашей семьи было то, что я сегодня проделал с этой несчастной девочкой. Пробитая камнем голова Сашки Шейхатарова по сравнению с этим – невинная детская шалость, и тем не менее сколько было визгу из-за этого, сколько было проблем: меня поставили на учет в детской комнате милиции, и родители заплатили немаленький по тем временам штраф. То что я учудил сегодня не укладывалось ни в какие рамки. В первую очередь я подставил папу, поскольку он был мастером и председателем профкома в той организации, в которой работали все эти люди. Второе – я бросил тень на свою мать, которая никоим образом не заслуживала такого обращения, и нужно ещё учесть, что в то время она работала учителем. А еще я выпустил из бутылки разъяренного джина, который просидел в ней тысячу лет.

И вот я слышу шаги – они тяжелы словно каменная поступь Командора. Дверь распахивается, – она была не заперта, – и в квартиру врывается мой отец.

– Скажи мне, что это не правда. – Он смотрит на меня в упор; его глаза почернели, как два вороненых ствола, и при этом в них теплится надежда.

– Это правда, – отвечаю я, сглатывая комок.

И вот я опять валяюсь на полу, закусив губу до крови, и плещусь в кипучем океане безумной боли. «Главное – не закричать, не заплакать», – говорю я себе, но немые слезы наворачиваются на глаза, а с губ уже срывается истошный крик забиваемого на смерть маленького зверька.

Мне кажется, что эта пытка продолжается целую вечность. Я чувствую, что теряю сознание: хлесткие удары ремня уже не отзываются острой болью, а проникают в меня как будто сквозь толщу омертвевшей плоти.

И вот в квартире появляется мать – она бросается к мужу и пытается схватить его за руку, видит на мгновение его глаза и содрогается: это черный омут с бельмами слепой ярости.

– Перестань!!! – кричит она. – Ты убьешь ребенка!!! – Но этот крик словно ударился в бетонную стену и отскочил в пустоту.

Она толкает его изо всех своих материнских сил – он теряет равновесие и падает на диван. С дрожью по всему телу начинает отходить от этого липкого кошмара, который не отпускал его последние пять минут. Она встаёт над ним и обхватывает его голову руками.

– Юра, не трогай его, умоляю тебя. Он не виноват. Это чудовищная ошибка. Это чудовищная ошибка. Это ошибка, – повторяет она, словно читает над ним молитву, и, скинув последние путы дьявольского наваждения, он приходит в себя, видит лежащего на полу сына, вся спина которого перечеркнута, как Андреевский стяг, кровавыми полосами крест-накрест, поднимается с дивана, швыряет ремень в угол и еле слышно говорит:

– Завтра утром отвезешь его к Марии Гавриловне (бабушка). Я не хочу его больше видеть.

Неуверенной походкой, пошатываюсь, он двинулся на балкон, вытащил из пачки сигарету и жадно закурил. В тёмно-синем небе висела удивлённая луна и загадочно перемигивались звёзды.

– Вот такие партии разыгрывает лукавый, – сказал отец Александр; лицо его было напряжённым и сумрачным.

– И долго злился твой отец? – спросил он.

– Не долго. Он очень вспыльчивый, но отходчивый. Две недели я жил у бабули… Когда я снял рубашку перед сном, она заплакала горючими слезами и назвала отца «иродом»: на спине у меня были сплошные коросты. Потом меня судили, как самого настоящего преступника, в Тагилстроевском суде, или, скорее всего, судили моих родителей. Председатель Колесников смотрел на меня с интересом, хотя пытался казаться строгим. Флюра верещала как резанная и требовала строго возмездия. Итог – огромный штраф моим родителям и постановка на учёт в детской комнате милиции, хотя я там уже состоял. Но это было не самое страшное, а самое ужасное заключалось в том, что я стал «знаменитостью»… Об этом судачили во дворе на всех лавочках, а мои друзья, в основном дворовая шпана, ехидно улыбаясь и подмигивая, хлопали меня по плечу, – «Ну ты, Эдька, молодец!» – говорили они с уважением и даже с некоторой завистью. Мой отец в то время был довольно известным человеком на районе, и Флюра решила отыграться по полной программе: она натуральным образом глумилась над нашей семьёй, она подняла против нас всю общественность, она писала во все инстанции и даже в газету «Тагильский рабочий». Она добилась желаемого результата: отец потерял работу, потерял собственное лицо и начал прикладываться к бутылке… А через некоторое время они с дочкой переехали в другой район, и Флюра постепенно превратилась в пугало на задворках моего детского сознания – жирная крикливая тварь в короткой юбке, с дряблыми ляжками… Ничего более отвратительного и мерзкого в своей жизни я не видел. А вот Настенька сыграла в моём отрочестве более изысканную роль. После нашего «соития» в моей душе навсегда осталось чувство вины и неутолимой печали: она как будто стояла за моей спиной с осуждающим взглядом, полным разочарования. Но эта девочка, маленькая, хрупкая, смуглая, с гладкими чёрными волосами, с глазами кофейного цвета, в которых затаилась глубокая недетская печаль, с годами превратилась для меня в самое яркое эротическое воспоминание. И эти слегка изогнутые голени, отполированные солнечными лучами, и эти смуглые жилистые ляжки, и эта резко очерченная грудь с припухшими бугорками – всё это я буду помнить до тех пор, пока мою память не накроют вечные снега. Эти песочные сандалики и грязные щиколотки будут отзываться в моём подреберье и волновать до конца дней моих, независимо от статуса, возраста и моих сексуальных предпочтений. Много будет всяких женщин, любимых и нелюбимых, но эта девочка всегда будет для них прокрустовым ложем, потому что я не смогу убежать от тех воспоминаний и всю свою жизнь буду перебирать её энергетические и физические репликации. Настю всегда было жалко, но и родители мои пострадали не меньше: со всех сторон на них обрушилась дворовая «свора», брызгая слюной и гавкая на все лады. Я до сих пор не могу забыть этот испепеляющий стыд и лютую ненависть озверевших тёток. Я никогда не забуду как выходил из парадного каждый день под эти «аплодисменты и восторженные выкрики», и, когда мне исполнилось семнадцать лет, у подъезда на лавочках сидели те же самые тётки, окаменевшие в своём реликтовом мещанстве, по-прежнему косились на меня и раздували щёки: «Посмотри-ка на него… Ебарёк нарисовался». Таким противоречивым образом формировалась моя сексуальность, которая априори не могла быть нормальной. Для меня навсегда сексуальные отношения останутся чем-то постыдным, отвратительным, опасным. Почему люди испокон веков занимаются этим ночью? Да потому что в темноте не видно изъянов. Иногда я пытался себя оправдывать, представляя эту историю с фатальной точки зрения, как некую неизбежность. Мы ведь тогда ещё были совсем маленькие и ничего не понимали. Кто-то нас к этому подтолкнул, ведь мы не могли до этого додуматься сами. Кто? Неужели Флюра? Неужели это была так называемая чёрная зависть? Неужели она настолько ненавидела нашу семью, что даже отдала на заклание свою дочь?

– Зло не ведает любви к собственным детям. Оно уничтожает даже самых рьяных своих поборников. Все эти истории, что ты мне рассказал, связаны между собой через одну сущность, и хронология здесь не имеет значения, как и действующие лица.

– В каком смысле? – спросил я.

– А в том смысле, что везде просматривается одна и та же тень… Для чего-то ты ему шибко понадобился, парень. – Он улыбнулся, но какая-то грусть обреталась в его глазах.

– А Вы дальше послушайте мою историю, батюшка. Может, и поймёте для чего…

Мы замолчали и смотрели в разные стороны: он смотрел в себя, а я смотрел вдаль. Пышные темно-серые облака плыли над горным хребтом, обволакивая самую высокую его вершину, а над нами небо было абсолютно чистым, нежно-голубым, словно кто-то раздвинул тучи над нашими головами.

– Ты водички попей пока, а я сейчас приду, – сказал батюшка и удалился в пещеру.

Его не было две минуты. Он вернулся с алюминиевой кружкой, подошёл вплотную и вылил мне на голову её содержимое, а потом начал шептать, положив мне руку на голову: «Да воскреснет Бог и расточаться врази его…» – в то время я ещё не знал эту молитву. Прочитав её до конца, он вернулся на своё место и посмотрел на меня весёлым взглядом.

– Это я бесов так пуганул, а то они что-то совсем обнаглели. Собрались, понимаешь, и ухи свои греют. Любопытно им стало, о чём мы тут секретничаем.

Я не выдержал и громко расхохотался. Это ж надо было так разрядить обстановку. Чувство юмора у него, конечно, было неповторимое. Весёлый был человек – отец Александр.

– Ну продолжай, сын мой, – сказал он, устраиваясь поудобней. – Уж больно ты красноречив. Слушал бы тебя и слушал.

– Я, конечно, понимаю, что всё в нашей жизни взаимосвязано, – произнёс я, вытирая лицо ладонью, – но я одного не могу понять… Неужели всё началось с обыкновенной зависти? Откуда взялась эта старуха? И уж тем более я не пойму, зачем ко мне явился демон?

Я чувствовал, как между лопаток струится святая вода. После этой процедуры мне даже стало легче дышать. Как будто полстакана водки шарахнул, и внутри всё возрадовалось.

– Ох, сложно это человеку понять и осмыслить, – ответил отец Александр. – Зло многолико. Оно действует изощрённо, и цель у него одна – духовное уничтожение человека и отстранение его от Бога. Лукавый пытается подобраться к тебе любыми способами. Если не получается напрямую, не поддаёшься ты на его искушения и уговоры, то он пробует через других людей, более подверженных злу, а зачастую даже – через близких, ибо самые близкие люди могут сыграть самую значимую роль в твоём падении. Например, неверная жена или блудливый муж, бестолковые дети, глупые родители, порочные друзья, просто соседи или родственники, которые провоцируют тебя на гнев, начальник, которого хочется убить… Это всё его ниточки, за которые он дёргает смертных. Мы думаем, что это любовь, а на самом деле это искушение дьявольское, похоть одна и больше ничего. Мы думаем, что это настоящая дружба, а тебя просто используют. Мы думаем, что это дети наши, а это уже дьявольское отродье. Абсолютной власти он хочет над людьми и ничем не погнушается.

– А что хотела старуха? – спросил я. – Что ей от меня было нужно?

– Хотела разорить вашу семью. Порчу хотела навести через тебя. Но бабушка сильная была, ничего не скажешь, если по её стопам демоны ходят.

– Она могла быть как-то связана с Флюрой?

– Это мать её, – спокойно ответил батюшка.

– Мать? – Я был поражён. – Я никогда не видел её в нашем доме.

– А ты не мог её видеть в обыденной жизни.

– Почему?

– Потому что она уже давно умерла.

– То есть вы хотите сказать..?

– Да, – решительно ответил отец Александр. – К тому моменту, когда ты её увидел, она была уже давно мертва.

Я похолодел от ужаса – мурашки покрыли все моё тело и даже забрались в волосы на голове. Мне показалось в тот момент, что старуха стоит за моей спиной, и я резко оглянулся назад.