Будешь спасен и ты

Через пятнадцать минут снова зазвонил телефон. Определился тот же абонент.

– Да.

– Это я, Гульшат. Вы не придете послезавтра аппарат посмотреть?

– Зачем мне это?

– Потом операция с маммологами. Они только с вами хотят. А директор завтра всех анестезиологов собирает.

Вот и восстанавливаются старые агентурные наработки. Хотя просто так могу подарить одно правило, крайне полезное в повседневной трудовой деятельности – не доверяйте агентам полностью.

В день описываемых событий собрал аппарат (кстати, так и не понял, а зачем его разбирали?) и провел тестирование. Правда перед этим слазил в журнал событий. Последний тест на утечку восемь месяцев назад. Нет, я понимаю про меню на английском. Но они же все принципиально одинаково устроены. Некоторые клапаны у всех – ключевое слово «всех» – производителей называются английской аббревиатурой.

Дырка в дыхательном мешке нашлась сразу.

Через час после описываемых событий

У меня зазвонил телефон. Говорил опять не слон. Травиата Ивановна. Однако быстро здесь слухи разносятся.

– Алексей Романович, они вас обратно звать будут. Давайте сразу неделю поделим? Двух анестезиологов уберем. Они, гады, специально аппарат разбирали, чтобы я не смогла собрать. Я всегда брала вторники и субботы, а..

– Я не могу ничего делить. У меня график скользящий. И к вашим кадровым перестановкам я тоже не хочу иметь никакого отношения.

В операционной тоже ждал сюрприз – бородатый дяденька.

– Здравствуйте. Меня зовут Сергей Петрович, можно на ты. Директор велел посмотреть, как вы работаете. Не возражаете?

– Не возражаю, но есть три момента. Первое – после меня учеников не останется. Это принципиальная жизненная позиция, потому что это и есть все, что я могу сделать для любимого наркомздрава. Второе – я ничего не придумываю. Ума не хватает. Все что я делаю, уже кем-то описано в нормальных – ключевое слово «нормальных», то есть достоверных и авторитетных – источниках. Почему эти источники не на русском – не ко мне. И третье – Гугл в помощь.

– Что значит Гугл в помощь?

– Это я на все последующие вопросы отвечаю. Как писал один – вы его не знаете – уважаемый мной анестезиолог, сдавший профессиональный экзамен в США: «Самые надежные и прочные знания добываются самостоятельно». А не путем изустно передаваемых былин и легенд, как это принято у нас.

Всего через три часа после описываемых событий меня пытал директор, желая выяснить, кого из уважаемых врачей высшей категории и заведующих отделениями увольнять, а кого – оставить. Пришлось еще раз пояснить, что к его кадровым перестановкам я не хочу иметь никакого отношения. И что я не судья. А палач…

Как писал другой мой знакомый, на одной, закрытой для посторонних, профессиональной площадке: «Сколько ни открывай частных европейских медцентров – один хер ЦРБ получается…».

Об афористичности и самообладании (в хорошем смысле этого слова)…

«Пьяный воздух свободы сыграл с профессором Плейшнером злую шутку» Ю. Семенов

Узнав состав дежурной бригады, я мысленно схватился за голову, пытаясь внешне сохранять невозмутимость. Это Пиздец. С большой буквы П. Эскадрон смерти (los escuadrones de la muerte). Тата макуты[15 - Тонтон-макуты – добровольческая милиция на Гаити, выполнявшая функции эскадронов смерти при диктаторе Дювалье, враче по образованию и организаторе здравоохранения по специальности. Название происходит от гаитянского креольского мифа о дяде (Tonton), который похищает и наказывает непослушных малышей, которые по-французски Дуду (Doudou), запихивая их в мешок (Macoute) и затем съедая. Тата же (Tata) по-французски будет тетушка.] (Tata Macoutes – кто-нибудь оценит все изящество шутки?). Тетушки раннепостпенсионного возраста. Каждая из которых ровно в ноль два ноль ноль (плюс-минус тридцать минут) начинает тосковать изо всех нерастраченных женских сил и искать приключения на жопу всей бригаде, чтобы извлечь очередного Дуду (Doudou) оперативным путем. Обычно находят (я по операционному журналу смотрел). Поэтому, увидев обеих, я понял перспективы предстоящей ночи. Оставалось одно – умереть с достоинством.

На этот раз все пошло не так. Кесарево сечение под утро, когда уже сильно хочется испить первую чашку кофе, но… «aliis inserviendo consumor»[16 - Aliis inserviendo consumor (лат.) – «Светя другим, сгораю», один из девизов медицины, зачем-то придуман в средние века.] и «мастерство не пропьешь». Сто десять кг, то есть больше центнера. Иголкой, словно сапер щупом, пролез в подкожном сале между позвонками практически с первой попытки. Потом стол на левый бок, ибо аорто-кавальная компрессия[17 - Сдавление аорты и нижней полой вены беременной маткой со всеми втекающими (снижение венозного возврата крови к сердцу) и вытекающими (снижение артериального давления и урежение частоты сердечных сокращений до критических значений) последствиями.], усугубленная кахе?ксией (это я изящно шутю). В принципе, от укола до извлечения должно пройти не более пяти минут, что в интересах всех – от ребенка до санитарки, но меньшие сестры по разуму завязли сначала в сале, а потом и в матке. И тут обвал артериального давления вместе с резким посинением, которое называется мудреным иностранным словом «цианоз». Да так стремительно, что полезли мысли не только об этой самой компрессии, но и об амниотической эмболии[18 - Акушерская катастрофа, вследствие попадания в кровоток околоплодных вод.] (которая… э-э-э… которая практически все… не, она, конечно, лечится, только далеко не всеми и совсем иногда). Но первое что положено сделать и что пришло в голову – это еще чуть довернуть стол влево[19 - Это чтоб матка сместилась туда же и сдавление сосудов уменьшилось.].

– Куда, куда? – раздался скрипучий голос моей одной из моих лепших подружек. – Нам так оперировать неудобно!

И тут я понял, что не хочу эмоционально напрягаться, чтобы сохранять традиционную невозмутимость. И уж точно не хочу заниматься санпросветработой.

– Иди н-нахер!

– Да я.. докладную… ему все прощают…

– Извлекай ребенка, пис-сательница. Быстро, бля!

Давно я не чувствовал себя таким свободным…

– И куда ты ее послал, что она докладную на тебя написала? – Поинтересовался сменщик на следующем дежурстве

– Нахер…

– Ну «нахер» – это не повод, чтоб докладные писать.

– Почему? – обиделся я – «Нахер» – это тоже самое, что и «нахуй».

– Не скажи-и… – пояснил свою жизненную позицию мой собеседник. – «Нахер» – это ласково. Интонация совсем другая…

Чувство абсолютной свободы привело к тому, что медсестры кофе мне стали приносить сразу, не задавая глупых вопросов «буду ли?».

Разглядывая принесенную без глупых вопросов кружку с надписью «трихопол» я вдруг вслух осознал все:

– А ведь это про меня…

– Почему про вас, Алексей Романович?

– Ну как же – очень горький и весьма токсичный химиопрепарат против некоторых микроорганизмов и простейших. Нельзя употреблять с алкоголем…

О невозможном у нас…

Во первых строках моего письма хочется отметить, что нижеописанное является, конечно же, вымышленным, поелику в нашей модернизируемой, клинически мыслящей и инновационной медицине это невозможно. «It Can’t Happen Here», как писал в названии своего романа прогрессивный американский писатель Синклер Льюис.

Жизнь шла по сценарию хорошего детского писателя Аркадия Гайдара – день простояли, ночь продержались. Хотя в организме ощущалась некоторая пое… э-э-э… потасканность. Это не пятнадцать лет назад – двое суток не запыхавшись, а потом еще и раствор этанола употреблять в хорошей компании. Остались мелочи. В том числе такая мелочь, как сбегать в соседнее здание, в реанимацию социального хосписа[20 - Прижившийся среди широких профессиональных народных масс радиопозывной городской больницы, которой и роддомик принадлежал. Понятно, кто придумал – какая-то сволочь в трамвае.], пустые ампулы из-под разных учетных лекарств сдать. Можно, конечно, и сменщику оставить, но смысл? Уходить надо чисто. Взял и пошел.

Ординаторская социального хосписа аккурат напротив их реанимации и я, преисполненный чувства своей социальной значимости, важно передвигался по второму этажу. Вдруг из двери реанимации выскочила медсестра. Знакомая. Лет двадцать точно знакомая. По другим больницам.

– О! Манюня (этот радиопозывной я лично ей прилепил, теперь так и живет с ним все двадцать лет)! Чего мельтешишь? – И продолжил свое шествие к ординаторской.

– Сюда, Романыч. Здесь она… – Манюня девушка догадливая. Без слов понимает, чего роддомиковский анестезиолог возле реанимации социального хосписа бродит. Но и анестезиолог не дурак. «Она» – это значит, кто-то из двух молодых (ну как молодых, я в тридцатник уже флаг-штурманом на профессорском столе наркозы давал и отпускать меня тот профессор не хотел) докториц – одна упитанная безобразно, а вторая – на любителя. И в палате «она» болтается не просто так вместо принятия утреннего кофею. Может не ходить? Ладно, я тут человек посторонний.

– Да заходи, не стесняйся. – Уже через плечо повторила приглашение гостеприимная Манюня.

Зашел. В прогнозе не ошибся, но это не радовало. Приемщица пустой посуды (та, что «на любителя») с ларингоскопом и интубационной трубкой[21 - Речь об интубации трахеи – засовывании трубки в трахею (дыхательное горло) при помощи специального прибора (ларингоскопа) для проведения искусственной вентиляции легких.] склонилась над голой бабк… э-э-э… пожилой женщиной посреди социально-хосписного валежника. Ну, кроме слова «валежник», можно применить и словосочетание «терапевтический отстой» – те, кто наиболее активен в желании покапаться; те, кто надоел врачам на этажах; те, кому диагноз для пребывания на самой дорогой у страховых компаний койке притянуть можно и те, у кого родственники скандальные.

Никак я на героически проводимое оживление забрел? Ладно, пустые ампулы уже не бросишь. Вокруг голой бабк… э-э-э… пожилой женщины, лежали шесть не менее голых, но не прикрытых обоссаными и лохматыми больничными одеялками, мужичков возраста от пятидесяти до семидесяти, и с живейшим интересом наблюдали за разворачивающимся действом.

Разогнулась. Дохнула мешком[22 - Речь о мешке Амбу.]. «Хрю-ук!». В желудке, не в трахее.

– Алексей Романыч, подойди… – прошипела шуршащая возле рабочего столика Манюня, пока еще две медсестры крутились возле второй серии оживляжа.