Надежда и отчаяние

– Просто все очень индивидуально.

– Ну тогда расскажи, как ты добился Лизы. Она же на тебя смотрит как алкаш на бутылку «балтики». Не думал, что такие чувства в принципе могут существовать.

Егор заметно распетушился: выпрямил спину и зализал грязные волосы, вызвав снегопад из перхоти.

– Проявлял инициативу, прыгал как угорелый, стараясь показать, что ради нее готов на все. Наверное, им просто нужно, чтобы их кто-то любил, вот и все.

В этот момент в комнату вошла Лиза с чаем. Поставив кружки на стол, она поцеловала Егора в щеку и ушла.

На некоторое время я выпал из реальности, смотря на Лизу. Любой человек, если показать ему фото годовой давности, не узнал бы ее. Сияющая, активная, всегда веселая, с глазами, в которых, казалось, отражались сотни озер, она сейчас выглядела совершенно иначе. Ужасно тощая, бледная, похожая на восковую фигуру, с сухими ломкими волосами и поблекшими глазами, в которых, тем не менее, можно заметить искорки от того давнего огня. Интересно, что будет, когда он полностью угаснет?

– Ну ты чего завис? – сказал Егор.

Я потряс головой и быстро вспомнил, о чем мы говорили.

– А… Да я вот думаю, а что если я ее просто не достоин?

– Так докажи, что достоин. Просто будь собой и все.

Знать бы еще как это, быть собой. Мне кажется, что я давно потерял себя за ненадобностью.

– Что ж, спасибо.

Я проходил мимо своих нелюбимых и, как мне казалось, самых опасных районов нашего города. Здесь мало кого можно встретить кроме закоренелых пьяниц, с утра до ночи сидевших на лавочках и распивавших известные напитки в небольших скверах около домов. Сегодняшний день не стал исключением.

Проходя мимо одной такой шумной пьяной группы, некоторые члены которой уже лежали на земле, я поймал себя на странной мысли. Пытаясь отогнать ее как можно дальше, я тряхнул головой и перевел взгляд на небо. Закат горел погребальным костром; кроваво-красные языки пламени охватывали весь небосклон. На меня накатило чувство, что вот-вот что-то случится, что все слишком хорошо. Это невыразимо странное и пугающее предчувствие чего-то плохого, ощущение предстоящей катастрофы, заставило меня в ужасе отвернуться от неба и упереться глазами в землю перед собой. Первое, что пришло мне в голову в такой ситуации: «Что-то случилось с Дашей». Я хотел кинуться к ней, но вспомнил, что она куда-то уехала. Я много чего передумал за этот вечер, но несмотря ни на что смог себя кое-как успокоить и заснуть.

Утром я сидел перед ноутбуком и мучил программу для создания музыки, стараясь сделать подходящую для слов мелодию. Да, все-таки я окончательно убедился в том, что музыка нравится мне куда больше литературы.

Внезапно мне пришло сообщение. От одного его вида меня бросило в холод. Оно пришло от Кати.

«Привет, Макс», – застыло перед глазами.

В голове вереницами потянулись картины. Ее двадцатисекундные взгляды мне прямо в глаза, сопровождаемые улыбкой; ее сообщения о том, как я для нее важен, о том, как комфортно ей со мной и одиноко без меня и наконец ее длиннющее сообщение с отказом. А потом я вспомнил тот диалог несколько дней назад… Дура, а ведь она искренне не понимает того, почему я молчу, и почему мы не разговариваем. Она ведь так мягко и так чисто мне отказала! «Нет», сколько бы вокруг него не было эпитетов, причастных и деепричастных оборотов, все равно остается словом «нет». Отказ есть отказ, и, в сущности, совершенно неважно каким он был, ведь потом все равно идут одинаковые поблекшие дни в комнате, полные молчаливого отчаянья, слез, сильных таблеток и вонючих сигарет. Но даже после всего этого я продолжал надеяться как бы без надежды. Но благо после того разговора я все в себе задушил. Вроде бы задушил…

«Привет, Кать», – ответил я.

«Ты не мог бы со мной погулять?»

Я не мог поверить своим глазам. Меня бросило в жар; сердце бешено стучало.

«Ты уверена, что хотела написать это именно мне?»

«Более чем. У меня сейчас очень сложный период и, наверное, кроме тебя мне никто не поможет. Ты всегда поддержишь, постараешься понять, поможешь. Просто больше мне писать некому, прости».

Конечно я не смог ей отказать…

Фонари равномерно освещали брусчатый тротуар. В стороне из какого-то люка валил теплый пар, поднимаясь в прохладный воздух и растворяясь где-то в вышине, в желтом свете. Она шла мне навстречу в бежевом пальто и шарфе. Изумрудные глаза, темно-русые волосы и несколько веснушек снова швырнули меня в какие-то непонятные чувства.

«Неужели я все еще…»

«Нет, этого не может быть. Просто не может быть».

И ровно с этого момента и до самого конца прогулки я старался как мог не смотреть в ее глаза, опасаясь их как огня. У меня было плохое предчувствие на этот счет.

– Привет, – сказал она, улыбнувшись. Но улыбка эта была как бы через силу. Я не успел ответить, как она кинулась меня обнимать. Мои руки метались туда-сюда, то прикасаясь к ее спине, то одергиваясь обратно. Со мной творилось что-то странное.

– Что-то случилось?

Катя рассказала мне, что совсем недавно ее чуть не изнасиловали. В магазине на нее пристально смотрел мужик лет двадцати пяти, в кожаной куртке, с наглой рожей, черными волосами и щетиной. Катя всегда отличалась странным характером, так что вместо того, чтобы отвернуться и уйти, она также уставилась ему в глаза. Затем, проходя мимо, он шепнул ей на ухо: «Сучка». А потом он шел за ней по пятам чуть ли не до самого дома, периодически спрашивая об ее желании «развлечься», спрашивая ее номер телефона и адрес. Он уже схватил ее за руку, но она успела отвесить ему сильную пощечину. Он не отпустил руку, а лишь продолжил похотливо и даже как-то безумно лыбиться. Тогда Катя закричала. Люди вокруг посмотрели на них. Он отпустил ее руку.

Порой бывают случаи, когда всех слов не хватит, чтобы передать настроение; порой бывают случаи, когда в голове нет ровным счетом ничего кроме мата, жесткого сплошного мата. Это был тот самый случай. Я шел рядом с ней и матерился чуть ли не в истерике. Почему, почему именно она? Да, Катя всегда была красивой, но все-таки почему именно она? И почему именно я с этим столкнулся? И почему именно сейчас?..

Я обнял ее, проклиная весь мир. Ее плечи подрагивали; она тихо плакала, уткнувшись мне в плечо. Мимо нас проходили люди. Мной овладело ужасное ощущение, которое и до этого порой на меня накатывало во время переживания определенных эмоций; но в этот раз оно было значительно сильнее. А именно: появилось бесконечное, почти невозможное отвращение и вместе с тем ненависть ко всему вокруг – к фонарям, к дороге, к машинам, к улицам, к городу, но больше всего к людям. Я в один миг возненавидел всех прохожих: их одежду, лица, движения. Думаю, еще немного и я бы точно кого-нибудь убил.

– Н-ну ничего, переживу. Значит, это испытание, значит так надо было. Только непонятно зачем, – сказала Катя; ее голос дрожал.

Я с трудом перестал ее обнимать и посмотрел на нее. Клянусь, никогда в жизни не было мне так жалко кого-либо. Катя протерла глаза рукавом и посмотрела на меня. Увидев всю скорбь в моем лице, она искренне проговорила: «Спасибо».

– И еще у меня недавно умер дедушка. Представляешь, его просто убили на улице…

Неужели, Шалопаев это ее дед? Так вот почему девочка на фотографии в их прихожей показалось мне знакомой…

Я успокаивал и пытался развеселить ее еще часа полтора. Мы расстались с улыбками. Она с настоящей, а я с натянутой.

Я шел домой как в бреду, не запоминая дороги и всего вокруг. На кухне из еды был только маленький зеленый пакетик дешевого супа быстрого приготовления. Белая с зеленой каймой тарелка, внутри которой жирноватый еле горячий суп. Все как в школьной столовой, когда ты опоздал из-за задержки на уроке литературы. Я съел немного без аппетита, ложки три-четыре, скорее даже машинально, просто потому что уже заварил суп и выливать в раковину его не хотелось. Затем я рухнул на диван. Уснуть я не мог, а лишь лежал без движений и смотрел в потолок. Голова вновь превратилась в какую-то автомагистраль, где с огромной скоростью, гораздо выше положенной, наплевав на все ограничения, носились мысли во всех направлениях. Я ни одной не мог схватить, ни на одной не мог остановиться, даже несмотря на усилия.

Я не могу даже в собственных чувствах разобраться, а еще о чем-то прошу! Неужели, я все еще люблю Катю? Нет, этого просто не может быть, это просто уму непостижимо! Тогда что такое для меня Даша? Закрыв лицо руками, я очень долго и угрюмо думал, думал, думал.

Решение пришло очень быстро. Я открыл баночку с фольгой и взял в руку таблетку.

– Я же завязал, да?

– Ну да.

– Но от одной-то ничего не будет, верно?

– Конечно.

Я положил таблетку на язык и упал на диван.

На следующий день я пошел к матери… Не знаю почему, но после тех дурных знаков, которые мне подбросила судьба, я вдруг стал как-то побаиваться за ее жизнь. Странно, но даже после всего, что она со мной сделала, после всех ее издевательств, после всех уничижений, я все равно не могу оставить ее полностью. Я очень дурно и очень мягко устроен.

Я занес руку для стука и застыл. Долго стоял у двери, не решаясь войти. В голове все смешалось, меланхолия своей темной пеленой укутала мозг. Где-то там за дверью притаилось мое прошлое, дни ужаса и мучений, дни замученного бытия, беспомощность и постоянный страх. Там чуть ли не у меня на руках умерла бабушка, когда мне было всего десять лет, а мать лежала пьяной; там каждое мое неправильное действие сопровождалось бранью. Там…

…За окном ночь, в углу небольшой темной комнаты шириной в пять шагов сидел я, обхватив колени и дрожа от страха. Глаза мои накрепко впились в закрытую дверь. Замка на двери (как и в других комнатах) давно не было, его вырвали с мясом. Я так сильно прислушивался к происходящему, что практически не дышал, стараясь уловить все звуки. И вот в коридоре послышались шаги, которые я узнал бы из тысячи, смог бы различить их даже в толпе. Руки и ноги вмиг похолодели чуть ли не до синевы, глаза округлились. Дверь открылась. В глаза ударил яркий свет, заставивший меня прикрыться дрожавшей рукой. Толстый темный силуэт, казавшийся мне тогда неимоверно страшным чудовищем со зловонной пастью, с желтыми клыками, вспухшим, точно от какого-то гноя внутри, лицом, висевший шматами дряблой кожей, клочками волос и длинными ногтями, появился в проеме. В очередной раз она пришла выпустить пар. Мать схватила меня, ударила об стену, отчего я повалился на пол и закрыл голову руками. Посыпались удары ногами: удар, удар, удар, еще удар. Я орал и вопил на несколько квартир вокруг, но меня никто не пытался спасти. Я мог лишь умолять остановиться, но мать перекрикивала меня матом и игнорировала все просьбы. Я кое-как смог подняться, чуть толкнул обезумевшее от алкоголя существо, кинулся, едва соображая и шатаясь из стороны в сторону, в коридор. Перед глазами все плыло так, как будто я только что крутился на карусели десять минут подряд. Мать выскочила следом, но, не захотев, видимо, бежать, схватила деревянную швабру и метнула в меня – промах; схватила стакан и тарелку, метнула следом – они вдребезги разбились о стены, но попаданий не было. Спасение из таких ситуация было лишь одно: забежать в спальню матери, закрыть дверь, упереться в нее спиной, а ногами в шкаф с книгами, стоявший напротив двери. Спальня была единственным местом, где дверь открывалась внутрь, а соответственно и единственным местом, куда мать не могла так просто зайти. И вот она с дикими воплями барабанит по дереву то руками, то ногами, то шваброй. Мне все казалось, что еще одно мгновение и дверь непременно сломается. Но, к счастью, она так ни разу и не сломалась.

Затем мой мозг будто бы обезумел, показывая массу дней разом. Картины из детства скользили нескончаемой вереницей. Мне однажды в конец опротивели попойки матери, словесные перепалки и ее пустые оскорбления лишь из одной любви к унижению других, отчего я в ярости сбежал из дома, гулял всю ночь и уснул где-то на улице. Благо, была суббота и в школу на следующий день идти не пришлось. Пьянки все увеличивались, а мое время дома все уменьшалось. Я не хотел больше приходить в дом и чувствовать только запах перегара. Я начал подрабатывать то тут, то там, а домой приходил лишь для того, чтобы поспать и убедиться в том, что мать, несмотря на все мои проклятия, еще жива. «Ей непременно все воздастся», – часто повторял я себе. Или: «Поскорее бы она уже умерла». Я мало ел, ходил в ужасной одежде, но тем не менее все еще не хотел поселяться у себя в доме, до того противна и ненавистна была мне мать….