Я

Раз в неделю я качал какой-нибудь порнофильм и удовлетворял зов плоти, не исчезнувший вместе с ногами. Я не мог, не хотел вызвать на дом проститутку, только из-за выражения лица, из-за взгляда и из-за облачка с черным текстом мыслей, которых она не сможет скрыть, когда узнает, ЧТО у нее сегодня за клиент.

А когда я, щуря воспаленные красные глаза, приникал к биноклю, жадно выхватывающему солнечных зайчиков, запутавшихся в волосах у синеглазой девчушки, сидящей во дворе на скамейке; следящему за стремительным полетом удирающих друг от друга воробьев; улавливающему малейшее колыхание буйно разросшейся зеленой травы, которую хочется ощутить под босыми ногами; – когда я впитывал все то обыденное, чему уже не суждено стать частью его жизни, я снова и снова ощущал себя камнем. Замшелым серым валуном, который зачем-то катили в гору, да так и бросили на половине дороги где-то на склоне. Под ним заводились личинки, мокрицы, черви, с южной стороны поселилась ящерица, изредка на него садились птицы, по нему ползали муравьи, а камень лежал неподвижно, лишь чуть больше серея от времени. И… Он был один.

И тогда, под жужжание мотора своей коляски, я возвращался к компьютеру, делал два-три клика мышкой и с ожесточением набирал в открывшемся окошке:

Имя:Stone

Пароль:PV-20-06-2013

И под пулеметный стрекот клавиш, окутанная клубами сигаретного дыма, ко мне спускалась муза.

Я вижу

Хлопнула дверь, и в просторной прихожей с еле ощутимым запахом лаванды стало жарко от поцелуев, вздохов, всхлипов двух распаленных страстью людей. Со стуком завалилась набок вешалка, полетели в разные стороны одежда и обувь, распахнулась и тут же закрылась дверь в спальню, где пахло пряным тархуном. Мы молчали, разговор вели наши губы, руки, тела, и в этой короткой беседе мы узнали гораздо больше, чем выяснили друг о друге до этого. Два тела на кровати сплелись в одно, два человека растворились один в другом, чтобы долго-долго не разъединяться…

Хлопнула дверь с слишком тугим замком, и Она проснулась. Пахло тархуном, и Она не сразу вспомнила, почему. Потом поняла, и пожалела, что я уже ушел. С сожалением провела рукой по моей подушке и обнаружила на ней маленький диктофон. Нажала на кнопку воспроизведения, и комнату заполнил мой бархатный голос, с оттенком грецких орехов в меду из-за несколько горлового произношения гласных. Диктофон был очень хороший, не слышалось никаких шумов и потрескиваний, и Она с удовольствием прослушала всю запись несколько раз подряд.

«…если захочешь остаться, закажи себе что-нибудь в ресторане «Герольд», – говорил я Ей, – "просто назови мою фамилию и выбери что захочешь. Телефон справа от двери в спальню, на гладкой угловой тумбочке, у изголовья кровати есть кнопка, чтобы найти его поскорее, знаешь, такая, нажмешь, а он отзовется. Чтобы набрать телефон ресторана, нажми решетку потом 12, а если тебе вдруг захочется поговорить со мной, просто держи решетку. Договорились? Знаешь, а я, если честно, больше всей этой ресторанной еды люблю простецкие макароны с сыром…»

Она улыбнулась. Вот я хитрюга, кроме местонахождения телефона подробно описал ей не только общее расположение мебели в квартире, но и что, и на каких местах расположено на кухне. Значит, надеюсь, что дома меня будут ждать и Она, и ужин. И не зря надеюсь, кстати…

Это не была случайная связь. Случайных связей почти не бывает в нашей среде. Мы познакомились уже давно, через посредника, к сожалению. Побывали вместе в тех немногих местах, куда могли пойти в этом, даром, что столичном, городе. А вчера я повел Ее, по моим собственным словам, в сказку. И это действительно оказалось сказочно, невообразимо прекрасно. Откуда-то из Европы к нам приехал Музей Запахов, и на два с половиной часа мы будто воспарили над тьмой нашей жизни, целиком и полностью отдавшись миру, воспринимаемому лишь обонянием, улавливая малейшие оттенки и изменения в дивных ароматах. Впечатления не портил даже гид, который был вынужден называть все то, что мы – язык не поворачивается сказать «нюхали» – пробовали и чем наслаждались. А, спустившись на Землю, Она сжала мою руку по-особому – я сразу отличил это пожатие от десятков других. Были такси, поцелуи, а подъезд и лифт промелькнули как-то очень быстро, и потом…

Она потянулась, и решила, что настало время вставать. Нажав на кнопку наручных часов, убедилась, что и в самом деле пора: металлический голос сообщил, что уже начало десятого. У Нее ушло немало времени на изучение квартиры, а когда Она убедилась, что все запомнила, оказалось, что из памяти напрочь выбило, где находится телефон. Она рассмеялась над своей забывчивостью и уверенно повернулась к двери в спальню, чтоб нажать на кнопку у изголовья кровати… и ее рука наткнулась на стену.

И тогда к Ней снова вернулся ее вечный враг – Страх. Она ненавидела и боялась само то, что она может чего-то бояться; и как раз в таких случаях, когда вопреки Ее уверенности, что ей прекрасно известно, как все расположено, Она натыкалась на что-то совсем другое, – Страх становился просто невыносимым. До боли сжав кулаки, стиснув зубы, чтобы не стучали, Она оперлась спиной на ту самую стену и сказала себе: «Шшш, милая, ты знаешь, где находишься. Знаешь, родная. Отдохнешь минуту и пойдешь себе в спальню».

– Что ж ты не идешь сразу? Зачем тебе отдых, если ты только проснулась? – взвизгнул откуда-то из дальнего уголка подсознания Страх и Она с ужасом физически почувствовала, как он становится все сильнее, накрывая собой все большее пространство в ее голове.

Не отвечать ему. Не отвечать. А повернуться и идти в спальню.

– В спальню? Ты даже не уверена, знаешь ли ты, где она находится! А второй такой ошибки ты не выдержишь, нет-нет, не выдержишь!

Она знала, что Страх был прав, Она была уверена, что не выдержит. «Думай же!» – с тоской приказала Она себе. – «Прихожая, направо коридор и налево коридор, и правый коридор заканчивается… чем? Кухней или…»

– Не пытайся даже, все равно ошибешься! Ошибешься! – безнаказанно визжал Страх.

Ей на помощь пришел Второй Страх. Он был гораздо сильнее Страха, и Она сразу нашла дорогу в спальню. Второй Страх шепнул, что если я вернусь и найду Ее без сознания на полу, с опорожнившимися мочевым пузырем и кишечником, как уже бывало, когда Она теряла сознание из-за Страха… Лучше умереть.

Сев на кровать, Она беззвучно и бесслезно заплакала. Правда, быстро успокоилась и нажала на кнопку. Ту, которая подскажет, где находится телефон, а в телефоне будет мой голос, бархатный, с грецкими орехами в меду, и Она расскажет, как Ей нравятся запахи в моей квартире, в прихожей лаванда, в спальне тархун, на кухне ваниль, в гостиной фиалки, а в ванной… Я буду слушать Ее, улыбаясь, потому что Она не исчезнет сегодня из моей жизни, а будет терпеливо ждать легкого стука палки о дверь, затем щелчка тугого замка и шагов с пришаркиванием… В завершении разговора Она сказала, что посягнет на запах ванили в его кухне и перебьет его запахом макарон с сыром. Я не против? А я… почувствовал, что люблю Ее.

И помешать нам не сможет даже Ее Страх.

И наша слепота.

Я в двух Тель-Авивах

– Вот суки… – лениво изрекает Слава, зевая во весь рот и интеллигентно затыкая его кулаком. Слава обычно работает в утреннюю смену, поэтому ночной вызов не добавляет ему энтузиазма и, уж тем более, желания что-либо делать.

– Да… – уныло поддакивает Игорь, вышедший как раз в свою смену, но не отличающийся особым трудолюбием. По крайней мере, мной в этом грехе Игорек замечен не был.

Мне тоже приходится поддакнуть и сплюнуть. Правда, я не знаю, кого конкретно имел в виду Слава, но это и неважно – собирательный образ богатого придирчивого хозяина постоянно торчит перед глазами в виде Давида, менеджера по персоналу. Не утешает даже то, как с ним говорят настоящие хозяева, заказчики, вернее, лишь исполнители заказчиков. Иерархия, мать ее. Сигарета, зажатая как надо, между большим и указательным пальцами, проходится колючим дымом по роговице правого глаза, и я остервенело тру его. Три часа двадцать пять минут утра, пятнадцатое октября 200… года. Тель-Авив, гостиница «…тон». Сегодня, двенадцатью часами позже, в этом просторном зале два богатых отпрыска еврейских родов с грузинской внешностью и бухарским происхождением, оттопыренными карманами и пожилыми женщинами в затертых халатах в качестве гостей соединят свою судьбу навеки. Судя по развешанным всюду жидкокристаллическим дисплеям, демонстрирующим фотографии счастливой пары, носатая чернобровая субтильная невеста вполне довольна своим лысым небритым женихом. Еще бы! Парочка была запечатлена то возле шикарной машины, то у строящегося трехэтажного дома, то на пляже (не израильском, их-то мы знаем) в окружении смуглых красоток с венками на шеях. Гавайи? Грузинские или бухарские свадьбы в тель-авивских гостиницах стартуют с ценника в миллион евро. Гостей бывает человек 800, лица все одни и те же: сегодня они на свадьбе, завтра на бар-мицве, послезавтра на брит-миле… Плотные конверты с наличностью и чеками циркулируют между ними, не успевая даже осесть на банковских счетах. Я снова сплюнул; в курилке нечем дышать, и лишь воспаленные глаза бьют красным сквозь завесу сигаретного дыма, по плотности не уступающего концентрации пыли где-нибудь в эпицентре хамсина*. Хотя Б-г его знает, бывают ли у этих хамсинов эпицентры.

Я смотрю на Славика с Игорьком. Они классические «русские в Израиле». Живут оба в Бат-Яме**, что само по себе уже является некой характеристикой, читают, смотрят, слушают только русскоязычное, благо в Стране обетованной этого навалом, от газет до телеканала. Носят обязательные для таких как они золотые браслеты или цепи – признак благосостояния, однако! Зарабатывают (шесть рабочих дней в неделю) около полутора тысяч долларов в месяц, для Израиля это немного. Зато приехать «гостевать» с цепурой – шик. Иврит знают на уровне полутора десятков общих слов и выражений, учить больше не намерены – а зачем? Все что надо по работе им объяснят, благо русскоязычные есть везде, водки они купят в русском магазине, выпьют с русскими друзьями под журчание Первого канала из телевизора.

Я смотрю на Славу и Игоря и думаю, что из-за таких вот гастрабайтеров с израильским гражданством, за … лет, прошедших с момента «большой алии» ***, мнение о русских сильно упало в глазах израильтян. То, что раньше воспринималось с доброй улыбкой сейчас удостаивается лишь пожимания плечами – понятно, мол, русский же! А то, что граничило с непониманием, превращается в усталость и, как следствие, в злобу. Я смотрю на них и гашу тлеющий в глазах уголек неприязни. Я не берусь ничего им доказывать и объяснять, воздействовать на какие-то струны в их душах. Я просто вижу молодых ребят, приезжающих в Израиль, снимающих дешевые квартиры, служащих по три года в боевых войсках израильской армии, подрабатывающих также, как и эти мужики, чтобы иметь возможность и учиться и кушать каждый день… А на каждой бирже труда сидят десятки Славиков, сотни Игорьков, они крадут рабочие места у тех, кто хочет прожить всю свою жизнь в Стране и рассуждают за бутылкой водки, не податься ли в Германию. Или в Штаты. Мне хочется встать и сказать им, чтоб они валили туда поскорее, но вместо этого я зажигаю очередную сигарету. Через десять минут мы пойдем расставлять стулья и столы в огромном зале и надо накуриться впрок. И я послушно поддакиваю, пока мои напарники обсуждают сиськи Михаль, помощницы Давида, и решают, где они будут бухать после работы. Докурив мы идем в зал, где катаем круглые столы, носим прямоугольные и с помощью тележек перекатываем с места на место стопки стульев. Игорь и Слава поминутно останавливаются, ходят попить, в туалет, попросить у поваров «пожрать че-нить» и откосить от работы несколько лишних минут. Работать с ними неприятно, но других напарников у меня нет. Жаловаться на них бесполезно: они постоянные работники гостиницы, я лишь временный. Когда через два часа я сам решил отлучиться попить, у дверей меня чуть не сшиб Давид. Он сощурился, взглянул на прилежно расставляющих стулья Славу и Игоря, перевел взгляд на меня и вопросительно поднял брови.

– Мне… я попить, – проблеял я.

– Иди, – процедил Давид, качая головой. – Не задерживайся, твои товарищи не должны работать одни.

В семь утра я выхожу из гостиницы и глубоко вдыхаю наполненный запахом моря воздух. Я тороплюсь домой, мне надо принять душ и несколько часов поспать, чтобы привести себя в форму перед одним важным мероприятием, которого я ждал, сам не зная, на что надеюсь, три месяца. В два часа дня у меня встреча с Виталием.

***

Мы сидим в ресторане «Mesa». Года назад я здесь работал на мойке посуды и даже не мог представить, что когда-нибудь облокочусь на кожаную спинку стула стоимостью в треть моей зарплаты и буду изучать VIP-меню. Здесь изредка обедают премьер-министр Израиля и главная баскетбольная команды Страны, бывали Абрамович и Березовский, Пугачева и Аллегрова, а меня неудержимо клонит в сон. Я вообще выбиваюсь своей футболкой, джинсами, длинными волосами и сережками в ухе из общей сытой корректности разговаривающих вполголоса бизнесменов.

Человек, сидящий напротив меня, уверен, как и большинство его так называемых коллег, что начинающие писатели, находясь в эмиграции, не общаются друг с другом. Он думает, будто я не подозреваю, кто он на самом деле и чем занимается в Израиле. И я подыгрываю ему также, как и Игорю со Славой, спокойно обсуждая феномен Пелевина, скандальность Лимонова и пророчества Сорокина. Притворство разнится лишь ценой антуража. Виталий заказывает себе лобстера, я – плечо ягненка с бататовым пюре и каперсами. Внутренне усмехаюсь – если в «Mese» не сменился шеф-повар, лобстер здесь редкая гадость. Нам приносят заказ, и я снова благодарю собеседника – назначая встречу он подчеркнул, что съеденное и выпитое будет только за его счет. Еще бы: откуда у нищего писателя двести долларов плюс чаевые за одно только блюдо? Мы едим, перебрасываясь ничего не значащими, общими фразами и Виталий, поправляя золотую запонку, хвалит здешнюю кухню. Я ему вторю и жду, когда начнется разговор, за который мне уже был заплачен солидный аванс в виде элитного обеда. Подают сыры и вино, и пока Виталий с видом знатока смотрит сквозь бокал на аляповатую люстру, я снова прокручиваю в памяти все, что мне успел рассказать Мишка Конев, потрясающий поэт, живущий в Канаде.

В девяностые, после массовой утечки мозгов из бывшего Союза, руководители некоторых российских издательств, кто раньше, кто позже приняли гениальное в своей простоте решение, заручившись поддержкой избитой поговорки про Магомета и гору. Алло! Мы ищем таланты! Но не впрямую, а через таких вот агентов, засланных казачков вроде Виталия. В США, Канаду, Германию, Израиль, Австралию были направлены люди, которые, подобно курицам, терпеливо выклевывали одинокие зернышки из пыли, покрывавшей весь двор. Отчаявшиеся писатели и поэты, работающие на заправках и в гостиницах с радостью подписывали самые грабительские контракты, «казачкам» шли немалые проценты, издательство выпускало книги многотысячными тиражами, и все были счастливы. Дошло до того, рассказывал Мишка, что агенты работали сразу на несколько издательств и продавали, естественно, тому, кто дороже заплатит. Обычно они представлялись представителями филиала того или иного издательства в данной стране. С писателем заключался контракт с покупкой всех прав на книгу с тиражом, скажем, в три тысячи экземпляров, его приглашали в подставную контору, заверяли бумаги с помощью подкупленного нотариуса и обещали прибыль согласно продажам плюс, естественно, деньги за переиздания, после чего, вежливо попрощавшись, предлагали ждать. В России печаталось два тиража, в три и двадцать тысяч экземпляров соответственно, после чего часть «трехтысячного» тиража выбрасывалась в русские книжные магазины заданной страны, без рекламы и раскрутки. Итог был печален и закономерен: писатель убеждался, что его книга в продаже, а также, что ее никто не хочет покупать, расстроенный агент выплачивал ему мизерный гонорар и покупал себе новую машину, а издатель строил дачу для дочери в Подмосковье. Россия, однако.

Виталий, наконец, начинает рассказывать. Он обрисовывает мне перспективы, приятно волнует суммами, прищурившись, представляет меня на вручении какого-нибудь «Букера» и вообще, умело загоняет доверчивую косулю в чащу леса, где, притаившись, сидят в засаде охотники. Дождавшись полувопросительной паузы в его монологе, я отхлебываю вина – эх, черт, хорошее какое, даже жаль! – и выплескиваю оставшееся ему в морду, с удовольствием замечая брызги, летящие на накрахмаленную скатерть и белоснежную рубашку. Вино хорошее. Значит, не отстирается. Виталий сидит, разинув рот и выпучив глаза, и я, краем глаза следя за приближением перепуганного официанта, швыряю в агента скомканную салфетку и говорю рычащее:

– Вытрррись, урррод! – Разворачиваюсь и иду к выходу. А у двери кричу:

– За Саню, за Вовку Менина, за Костика – понял?!

И, не дождавшись ответа, выбегаю на улицу.

Дома, садясь за старенький компьютер, я заплакал. Наверное, из-за того, что месть оказалась какой-то дурацкой.

Я ухожу

Крепкое сочное яблоко с хрустом разломилось пополам, брызги сока полетели в разные стороны, а нож остался торчать в исколотой многочиленными попаданиями доске. Я судорожно выдохнул: получилось. Третье яблоко, третий бросок. Я готов. Многие месяцы тайных тренировок, нитяная боль в руке от предплечья до кончиков пальцев, когда кажется, что будто под кожей протянута огненная веревка, таблетки, притирания, бессонные ночи, полные сомнений – все это позади. Я готов уйти.

Мое тело совершенно. Дельты, трапеция и бицепсы умеренно округлы, но не перекачены, грудные мышцы с прессом в достаточной мере подсушены и уплотнены, квадрицепсы и икроножные мышцы подчеркивают уровень развития ног. Работа надо мной продолжалась не один год, и из рыхлого двадцатитрехлетнего очкарика с довольно высоким IQ, слабой спиной и намечающейся одышкой на свет вылупился, как мощная бабочка из безжизненного кокона, мой альтер эго: статный, сильный, в меру грубоватый самец с приятными глазу цветом волос (краска) и глаз (линзы), сильными чертами лица (небольшая пластика с парочкой инъекций), безупречными зубами (очень дорогой стоматолог), хорошо продуманной и вычищенной в нужных местах биографией, а также целым томом возможных сценариев развития событий, заученных мной наизусть. Казалось, кукловод с прозаичным именем Игорь Семенович предусмотрел все. Но на самом деле, в многолетней погоне за совершенством он забыл как следует натянуть веревку у своей куклы. А может быть, она перетерлась сама.

Бывают хорошие шахматисты. Бывают гениальные. И бывают подобные Игорю Семеновичу, держащие в уме прошедшие и будущие ходы, как свои, так и противника, причем одновременно в нескольких партиях, состоявшихся и предстоящих. Обдумав свой план, кукловод со всей возможной энергией и предприимчивостью принялся его осуществлять, нажав на сотни рычагов, потратив сотни тысяч и сделав сотни подготовительных шагов, прежде чем начать свою партию. Он был безупречен, однако ни один шахматист не смог бы предположить, что его фигуры неожиданно взбунтуются и начнут ходить сами, как им вздумается. Впрочем, возможно я просто недооценил Игоря Семеновича, и меня ждет очередной сюрприз? Даже если так, решение принято. Мне не жаль потраченного на свое тело времени, не жаль усилий кукловода и множества его помощников, тайных и явных. И мне не жаль себя.

План Игоря Семеновича в теории, как и все гениальное, выглядел довольно просто, если не сказать, банально. В далеком от столиц городе жил-был царь и бог сразу нескольких областей нашей необъятной Родины, повелитель целой империи, днем и ночью исправно выкачивавшей деньги от добычи различные полезных ископаемых, распределяя их по несметному количеству зарубежных банковских счетов нужных и полезных государству людей, от районных и областных князьков, до… Да-да, до. Империя обросла множеством благотворительных фондов, строительных компаний, спортивных клубов, несколькими десятками производств, которые исправно выигрывали тендеры, покупали дорогих игроков, монопольно делали товары массового производства и продолжали распределять деньги все на те же зарубежные счета тех же людей. Это был огромный пирог, выпекаемый несколькими сотнями самых влиятельных граждан большой и не слишком богатой страны. Многие мечтали отщипнуть крошечку от этого произведения пекарского искусства, но Игорь Семенович был гораздо амбициознее многих. Он хотел сам регулировать температуру в печи, и, кажется, нашел, как это сделать.

У царя и бога, с его золотыми унитазами (это не фигура речи), виллами для собак (и это), подпольной коллекцией картин величайших художников эпохи Возрождения и прочими атрибутами чванливого несметного богатства, была одна небольшая проблема. Он, даром, что бог, никак не мог остановить процесс старения, а дряхлел, несмотря на лучшее медицинское обслуживание из всех возможных, довольно быстро. Тут бы и готовить себе в империю наследника, но его-то как раз у императора не было. Была очень неглупая, довольно симпатичная, хорошо образованная и лишенная султанских замашек наследница, а больше Бог богу детей не дал, хотя попытки заделать их осуществлялись в свое время на редкость регулярно (с разными богинями). А потом дряхление взяло свое, и никакие инъекции ботокса, пересадки волос и омолаживающие процедуры уже не могли разогнать вялые сперматозоиды царской особы. Итак, наследница. Она и стала объектом пристального внимания Игоря Семеновича, который много лет изучал ее пристальней, чем кого бы то ни было на этой Земле. Привычки, пристрастия, грехи и достоинства девушки тщательно выписывались и хранились в пухлых досьей, как в цифровом, так и в бумажном виде – кукловод был сентиментален, и, признавая преимущества компьютеров, все же любил пошуршать бумажками. Игорь Семенович был осведомлен о типаже мужчин, которые нравились наследнице, искусно разрушил несколько опасно кренившихся к свадьбе союзов, и все эти годы готовил для нее идеального кандидата. Меня.

Для современных нуворишей следовало подобрать человека их круга, поэтому ваш покорный слуга благодаря махинациям с документами и нескольким пухлым конвертам, переданным в нужные руки, из сына библиотекарши и токаря превратился в много лет жившего и учившегося заграницей наследника неплохого (в глазах нуворишей, на самом же деле фиктивного) состояния, круглого сироту, отпрыска древнего русского дворянского рода, с девизом, гербом и огромным фамильным древом. Кукловод резонно заключил, что на подобные изыски цари и боги исключительно падки. Выбор пал на меня неслучайно: я умею запоминать огромные объемы информации, отличаюсь большими способностями к языкам, а также прихожусь Игорю Семеновичу каким-то дальним родственником – во всяком случае, мама, которой пришлось эмигрировать в Германию (кукловод не любил оставлять неподчищенных хвостов) его хорошо помнила. Интеллект следовало одеть в нужную обертку, поэтому в течение нескольких лет, пока Игорь Семенович подлавливал на неблаговидных поступках очередных избранников наследницы, предъявляя ей несомненные доказательства их подлости, гадости, неверности и прочих непотребств, я упорно превращался в неотразимого красавца, светского льва, общался на нескольких языках с их носителями, учил свою биографию, расписанную кукловодом буквально по дням, а также осваивал банковские схемы, с которыми должен был начать плотную работу сразу после допуска к телу (который означал и доступ к делу).

Когда большая часть этого пути была пройдена, мы разработали с десяток сценариев возможного знакомства, один романтичней другого, от совместного катания на лыжах, до спасения от хулиганов (охрану кукловод бы нейтрализовал заранее), но в конце концов остановились на обычном «великосветском» балу, которые девушка изредка посещала. От подобного бала, как и от самого «света», настоящих дворян бы изрядно перекорежило, однако русские богатеи обожали подобные развлечения, и с удовольствием в них участвовали. Знакомство прошло идеально, благодаря нескольким своевременным протекциям, подготовительной работе в соцсетях и нескольким так называемым подругам (на самом деле прикормленным Игорем Семеновичем) наследницы. Я рассказал несколько заученных историй, побаловал девушку идеальными французским и итальянским акцентами, мило пошутил, отвлекся, чтобы станцевать класический танец со случайной незнакомкой (с которой мы репетировали недели две), и явно понравился дочери царя и бога.

Дальше в дело вступила цепочка педантично организованных кукловодом случайностей, когда мы перескались в самых разных местах, затем обменялись контактами, начали переписываться в мессенджерах, и, наконец, сходили на пару максимально невинных свиданий. Идеальный во всех отношениях кавалер вот-вот должен был перейти к рещительным действиям (девушка блюла себя, но в невинности и ханжестве замечена не была), а затем и к знакомству с царем и богом (после нескольких рекомендаций от нужных – читай: завербованных – людей), и Игорь Семенович уже потребовал от меня освежить в памяти первый этап подготовки к работе с хитросплетением банковских операций, пока еще на самой кромке пирога, когда произошло непредвиденное. Идеальная кукла моего кукловода сломалась. Нет, Игорь Семенович не был дураком, и компромата на меня у него хватало, кроме того, в качестве одного из рычагов давления (хоть об этом прямо и не говорилось) использовалась моя мать, не раз и не два говорившая во время моих нечастых визитов, что к ней регулярно наведываются незаменимые помощники кукловода, помогая по дому. Но даже это меня не остановило. Не знаю, что случилось раньше, однако непреложными фактами можно считать две вещи: я по-настоящему влюбился в наследницу, и по-настоящему возненавидел себя.