Я

Открыться ей или ее отцу было немыслимо: я потерял бы свою любовь, а руки у кукловода были достаточно длинными, чтобы избежать скорой расправы, но успеть уничтожить меня и все равно добраться до вожделенного пирога, не тем, так другим способом. Зная Игоря Семеновича, можно было быть уверенным, что запасных планов у него хватает: слишком много времени и денег он вложил в достижение своей цели, чтобы отказаться от нее из-за проигрыша всего одной партии. О нет, этот гроссмейстер был мастером одновременной игры на нескольких досках, о большей части которых я и не подозревал. Значит, оставался только один вариант.

Капли яблочного сока все еще стекали по доске, когда дверь в скромную, но расположенную в самом шикарном районе города квартиру закрылась за мной навсегда. Кукловод никогда не оставался со мной наедине, и постоянно менял место своего пребывания по старой привычке, о которой я узнал в одну из редчайших минут его откровенности: Игорь Семенович спал в одной кровате не больше двух ночей подряд. В нескольких гостиницах за ним был зарезервирован постоянный номер, кроме того нескольким его фирмам (маленьким, не чета корпорациям царя и бога) принадлежали несколько квартирок в разных районах. Впрочем, возможно они лишь были арендованы под предлогом корпоративных встреч.

Как бы то ни было, я знал, где кукловод проведет эту ночь. Заводить нужных людей умел не только Игорь Семенович, причем в моем случае деньги не понадобились: мое заново вылепленное тело и умение очаровывать девушек любого уровня привели в мои объятия одну из ближайших помощниц Игоря Семеновича, обычно предпочитавшего держать в близком окружении мужчин и женщин за сорок. Но даже гении совершают ошибки. Месяц интенсивного общения – и Светлана (25 лет, два диплома, рост сто шестьдесят девять, третий размер груди и редкостная апатия в постели) готова была со мной делиться любыми тайнами своего шефа. Проблема была только в том, что сам шеф своими тайнами не делился ни с кем. О его предстоящем местонахождении Светлана узнала абсолютно случайно, из-за небольшого форс-мажора в насыщенном календаре и планируемых передвижениях Игоря Семеновича.

Дальнейшее было делом техники. Черная водолазка, балаклава, туфли на каучуковой подошве, несколько метательных ножей, дымовая шашка, бутылка воды и очередной плохо справившийся со своими обязанностями человек. Я просто перехватил курьера, доставлявшего кукловоду документы для завтрашних переговоров, нейтрализовал быкообразного охранника, спустившегося забрать пакет, и поднялся на нужный этаж. Здесь пришлось вспомнить подростковые навыки и зажечь дымовуху на лестничной площадке, после чего я разбил лампочку, позвонил в обыкновенную коричневую металлическую дверь и прокричал, что, мол, горим. Ничего не увидевшему в глазок второму охраннику пришлось открыть и высунуться наружу. Полтора десятка сантиметров стали вошли в затылок под нужным углом, потому что детина коротко всхрапнул и упал плашмя. Я оказался в обычной, хоть и неплохо отремонтированной двушке.

В коридоре было полутемно и тихо. На кухне работал маленький телевизор, двери в комнаты были плотно закрыты. Из-под одной пробивалась полоска мягкого света. Я быстро шагнул к ней, распахнул, и тут же оказался на полу, прижатый лопатками к паркету цвета древесного меда. На мне сидел незнакомый очень бледный человек с неожиданно пышной шевелюрой и большой родинкой у самого уголка левого глаза. Мои руки были прижаты к полу, ноги переплетены с ногами бледного. Я извернулся и посмотрел в сторону источника света. В большом удобном кресле сидел Игорь Семенович, а у его ног на светлом пуфике устроилась Светлана в полупрозрачной ночной рубашке.

– Вот сука, – сказал я беззлобно. Кукловод, кажется, немного обиделся.

– За кого ты меня принимаешь, дорогой? – спросил он своим мягким голосом и кивнул бледному. Тот профессионально меня обыскал, отшвырнул ножи в сторону, телефон и бумажник положил рядом с собой, ловко перевернул меня и усадил на колени, перехватив руки и ноги широкими пластиковыми браслетами. – Ты думал, я не буду проверять все твои контакты? Ты думал, я пущу на самотек главное дело последних лет? – с каждым «ты думал» его голос повышался. – Ты думал, я не узнаю, что ты затащил в постель мою Свету? Ты думал, она клюнет на твои два с половиной кубика на животе?

Я невольно перевел взгляд на предательницу. Она спустила с плеча бретельку и подмигнула.

– Хочешь меня, красавчик?

Игорь Семенович поморщился и пихнул ее коленом.

– Исчезни.

Та нисколько не обидевшись грациозно встала, потянулась, и вышла, затворив за собой дверь. Ноги у нее были босые, с кроваво-красными ногтями. Кукловод прищурился, откинулся на спинку кресла и зло сказал:

– Ну ты и козел, дорогой. Сколько времени, сколько денег зря. Сколько планов ты мне похерил, смазливый ты мой.

Я молчал. Руки и ноги начали ныть от неудобной позы.

– Двоих моих горилл ты кокнул или просто вырубил? – с неподдельным интересом вдруг спросил Игорь Семенович. Пришлось ответить:

– Кокнул.

Шеф поцокал языком и тяжело вздохнул.

– Сколько возни из-за тебя, сколько проблем. Ладно, теперь надо торопиться, – он кивнул бледному, – давай телефон этого Ромео и сходи приберись за ним.

Охранник почтительно подал кукловоду мой телефон, повернулся ко мне и как следует рубанул по шее, так, что я отключился на какое-то время. Очнувшись, я обнаружил себя на низком диване. Конечности по-прежнему были связаны, болела голова, сфокусировать взгляд на наклонившемся надо мной Игоре Семеновиче было очень трудно.

– Все, дорогой, пора мне, – доверительно сообщил кукловод. – Сейчас приедет полиция, обнаружит парочку трупов – результат пьяной драки – а мне подобные потрясения, опросы, понятые и прочее ни к чему. У меня куча дел по твоей милости, – он брезгливо поморщился. – Чего ж тебе не хватало, дорогой?

Я сдавленно пробормотал что-то невнятное, лихорадочно набирая в рот побольше слюны.

– Чего-чего? – переспросил Игорь Семенович и наклонился чуть ниже.

Я пошевелил челюстью, почувствовал, как от десны позади верхнего коренного зуба отклеился крошечный цилиндрик, быстро раскусил его, ощутил маслянистую жидкость на языке и с силой плюнул в глаза кукловоду. Попал. Игорь Семенович по-женски взвизгнул и отпрыгнул от дивана, споткнувшись и полетев на пол. Несколько капель токсичнейшего химического оружия под названием VX (об уничтожении всех запасов которого наша страна бодро отчиталась пару лет назад – но деньги и связи могут все) начали свою смертельную работу.

– Что ты сделал? Что ты сделал со мной ты, ублюдок? – заорал кукловод, силясь подняться. – Глеб! Гле-е-б! Где ты?

Это он, наверное, бледному, который уже ушел готовить хозяйский отход. Скосив глаза, я с удовольствием наблюдал за Игорем Семеновичем, стараясь отрешиться от собственных ощущений, зная, что мой визави испытывает ровно то же самое. Наши зрачки сузились, по лицам потек пот, изо рта ручьями полилась слюна. Кукловод с усилием поднялся, сделал два неверных шага и рухнул в кресло, засипев:

– Гле-е-е-е…

Нас начала бить судорога, руки и ноги свело. Изогнувшись из последних сил, я в последний раз посмотрел на Игоря Семеновича, который все продолжал хрипеть, силясь позвать своего Глеба.

– Прощайте, кукловод, – одними губами прошептал я: спазмом уже перехватило горло, голова на сведенной судорогой шее обратилась к вычурному потолку.

На лепнине пухлыми губами улыбался аляповатый ангелочек с торчащими из колчана короткими стрелами. И я улыбнулся ему в ответ.

Я записываю

…а потом был восхитительный по красоте своей закат. Словно неведомый нам пока, но, несомненно, гениальный художник открыл коробку с красками, спрятанную до поры до времени от агонизирующего в серости человечества, и выплеснул все оранжевые, золотые, розовые, сиреневые оттенки ввысь. Туда, где шарик солнца торопился коснуться неровной кромки Иудейских гор. И толпа, собравшаяся у подножья холма Гульголет, забыла о казни какого-то сына плотника, по слухам творившего чудеса где-то на севере страны и разгневавшего несомненной ересью Синедрион и римского прокуратора. Люди в немом восторге смотрели на закат. Закат-прощание.

Когда она последний раз крикнула «Иисус!», я украдкой оглянулся. Почти все вокруг плакали, не скрывая слез и не стесняясь их. Что ж, не будем портить статистику. Пустив слезу, я еще раз как следует огляделся вокруг себя. Нет, надеяться на преждевременную революцию, восстание, подобное буре в равнинах той земли, что лежит где-то по ту сторону широченной полоски воды, куда я поплыву лет через шестьдесят, надеяться не приходилось. Придется лишь описать Руанскую башню и проследить, как пепел Жанны д'Арк развеяли над Сеной. Через 25 лет судьи опросят свидетелей, правда, среди них не будет меня, – Главного Свидетеля. Через четверть века доброе имя Жанны будет восстановлено, а еще через 500 лет ее даже приобщат к лику святых. Я прослежу за этим. В свое время.

После того, как трое голландцев побежали в сторону дворца Уайтхолл, я подошел поближе. Так и есть. Фабрика хлебобулочных изделий достопочтенного Томаса Фарринера занялась с трех сторон. Огонь, как казалось, веселясь, охватывал все новые здания и вскоре распространился из переулка Пудинг на другие улицы. Я, как всегда бесстрастно, отмечал в своей памяти очередную цепочку фактов и их последствий, безжалостно стирая человеческие эмоции и реакцию на зрелище людских мучений, оставляя лишь статистические данные, которые должны были составить основу очередного отчета. Вылетевший из окна сверток, объятый пламенем. Светло как днем, и я могу разглядеть, что это. Рукописи, бесценная картина или драгоценности? Нет, это всего лишь ребенок, младенец, заходящийся криком; и крик этот не смог заглушить даже довольно сильный ушиб. Я поморщился. Мне нужны лишь исторические факты. Сэр Томас Блудворт, мэр Лондона, не знает, что делать и отдает противоречащие друг другу распоряжения одно за другим. Эта нерешительность достойна того, чтобы быть зафиксированной в моей рукописи с соответствующими порядковым номером и сноской на мой же календарь исторических событий. За те четыре дня в начале сентября в моем отчете появилось несколько строк с  сугубо исторической информацией, которая, несомненно, будет полезна историкам будущего. Интересно, как назовут они этот пожар? Большой огонь Лондона? Гигантское разрушение? Впрочем, я и сам об этом узнаю. Стоит всего лишь прожить каких-то несколько сот лет.

Как же мне тяжело оставаться беспристрастным! Наверное, слишком уж люблю я Швецию. Но когда армия в 16800 человек противостоит войску в 34000, исход битвы предрешен. Приходится, как всегда, отстраненно и добросовестно описать победу русского оружия над шведским на востоке Украины, под Полтавой. Армия короля шведского Карла ХII перестала существовать, и мелочи, вроде подвыпившего Меньшикова, ожидающего калмыцкого подкрепления и кричавшего что-то вроде «куда же эти желтолицые суки запропастились?» навсегда останутся лишь в моих воспоминаниях – историки проигнорируют такого рода «свидетельства». Я пишу, продолжаю писать свои отчеты, держась лишь фактов, имевших влияние на дальнейший ход истории. Мне тяжело идти против велений сердца, переиначивать свое мнение, перекраивать суть моих суждений – им здесь не место. Холодный взгляд со стороны – вот моя работа. Она тяжела. Она не подходит человеку. Может быть, поэтому я не…

Томас Джефферсон, который воспользовался полномочиями, добровольно переданными ему Адамсом, Франклином, Ливингстоном и Шерманом, работал над текстом Декларации Независимости целых 17 дней (прошу заметить, без помощи каких-либо научных трактатов или коллег по Конгрессу). Старик Хэнкок, президент Второго конгресса, согласился подписать данный документ только после того, как удостоверился, что раздел, осуждающий рабство и работорговлю, был угодливо изъят из Декларации. Таким образом, представители Южной Каролины были вполне удовлетворены, и три четверти подписей под документом принадлежали плантаторам, купцам и непосредственным представителям тех или других. Да, кстати, через 11 дней присоединилась делегация Нью-Йорка, так что будущее "Большое Яблоко" можно не считать штатом-основателем демократической Америки. Зарвался, знаю. Мне не дозволено делать выводов, я лишь пергамент и кисть, перо и бумага, пишущая машинка, клавиатура ноутбука, инфракрасный порт и хаум… Стоп. Без заглядываний в будущее, я лишь скрупулезно записываю происходящее, и только.

Восемь с половиной часов прошло. Анализирующие сегодняшний день вкупе с тремя годами, прошедшими после него, скажут, что 18 июня 1815 года – это день, которым фактически завершилась военная и политическая деятельность Наполеона Бонапарта. Я, человек данной минуты, лишь констатирую поражение французской армии, нанесенное последней союзными войсками под командованием Веллингтона. Следующие три дня я просто пересаживался из обоза в обоз, фиксируя потери, подсчитывая убитых, раненых, пленных, захваченные орудия, знамена, я знал, что на поле боя полегло 15750 человек, а три тысячи человек, собранные Бонапартом, были не в силах не то что продолжать войну, но даже защитить столицу. Вместе с Кейтом я отправился на остров св. Елены, где имел удовольствие видеть, как бывшего императора травили малыми дозами мышьяка по приказу губернатора Гудзона Лоу. Неудивительно, что Наполеон скончался в 51 год, мучимый тошнотой, болями в желудке и головокружениями. Правда, страница отчета, в которой напрямую говорится об отравлении корсиканца, кажется, не вызовет особого доверия у историков. Будущее покажет.

Мимо пролетают воспоминания. Принцип с Габриловичем, похлопывая меня, давнего члена их организации, по плечу, обсуждали, как именно можно насолить ненавистной Австро-Венгрии. Я старался не дышать, когда записывал данные о смерти Принципа от туберкулеза в 1918-м. По странному совпадению, в Версале я оказался тоже 28 числа, правда, не апреля, а июня. Прижатый широкими спинами к стене вагона, я все продолжал восхищаться этими жалкими государствами, диктующими свою волю Германии, стране, которая через каких-нибудь двадцать лет станет самой могущественной державой Старого Света. США, Британской империей, Францией, Италией и Японией, а также Бельгией, Боливией, Бразилией, Кубой, Эквадором, Грецией, Гватемалой, Гаити, Хиджазом, Гондурасом, Либерией, Никарагуа, Панамой, Перу, Польшей, Португалией, Румынией, Сербо-Хорвато-Словенским государством, Сиамом, Чехословакией и Уругваем. Я кого-нибудь пропустил? Двадцать лет прошло, и я, внешне бесстрастный, аккуратно записал притянутые за уши причины вторжения гитлеровской Германии в Польшу. С мнимым прискорбием пришлось присоединиться к плачу узников Аушвица (или Освенцима – кому как удобно), лишь для того, чтобы пересчитать количество евреев, удушенных газом и сожженных в печах крематориев. Надеюсь, что мои записи будут достаточным основанием, чтобы не подвергать сомнению эту Катастрофу одного народа. Хотя… кто знает, что придет в голову псевдоисторикам и лидерам государств, подобных фашисткой Германии? Между прочим, Сталина не отравили, в отличие от Наполеона. Почему-то, когда умирает семидесятичетырехлетний, пусть сильный, человек, возникают мифы об отравлении. Господа, им были пройдены 74 очень нелегких года!

Я, кажется, поддался эмоциям, значит стоит толкнуть в бок какого-то функционера ЦК на трибуне, пока невысокий улыбчивый человек идет быстрым шагом по красной ковровой дорожке. Придется записать, что Юрий Гагарин споткнулся. Я также записываю, что в безвоздушной атмосфере Луны флаг, пусть даже американский, развеваться бы не смог. Пресловутый проволочный каркас мог предохранить лишь от обвисания. Теория «Лунного заговора» обретает все новых и новых сторонников. Мне непонятно, почему при тренировках Армстронга и Коллинза в условиях, максимально приближенных к лунным, присутствует фотограф. По вполне понятным причинам, я не мог быть четвертым членом экипажа «Аполлона 11» и, следовательно, пролить свет на эту загадку. Однако лунный грунт подозрительно напоминает пробы почвы, взятые в штате Невада. Пятый вертолет, облетевший зону катастрофы Чернобыльской АЭС, кроме двух пилотов уместил и вашего покорного слугу, в скромном звании "специалиста в области атомной энергетики". Передавая кувалду очередному разрушителю Берлинской стены, я утер пот со лба. То ли дело раньше. Двадцатый, по людскому летоисчислению, век, вместил в себя слишком уж большое количество событий. Слушая проникновенную речь Ельцина с танка, я почувствовал, что боюсь входить с человечеством в третье тысячелетие. Сколько же страниц оно принесет моему уже довольно объемному отчету? И когда, наконец, мне будет дозволено передать его людям-историкам? На борту Боинга 767, рейс 175 Юнайтед Эйрлайнс, я был 57-м, незарегистрированным пассажиром. В момент, когда самолет врезался в Южную башню, я уже был над Пенсильванией. Пассажиры рейса 93 предприняли попытку взорвать кабину пилотов как раз тогда, когда я изучал отчет Ричарда Портера из ВВС о прогнозе атаки террористов на здания Всемирного Торгового центра.

Я фиксирую все…И боюсь.

Боюсь записывать дальше.

Я… я мама?

ДО

Я – стану?.. Буду ма… МАМОЙ?! Страшно, как страшно! Сначала легкая тошнота, набухшие груди, туалет все чаще и терпкий запах, а потом отсчет дней, две полоски, УЗИ и бессильные, беспомощные слезы в подушку. Я прижимала руку к животу и не верила, не хотела чувствовать, как что-то во мне растет, становится все больше, строя свои клетки внутри моего тела. Ночью, перед тем как меня вырвало, я видела сон. Огромное, пульсирующее, покрытое мерзкой слизью НЕЧТО ворочается под моей кожей, каждым своим движением вызывая тошноту. Оно совсем не напоминает плод любви, зачатый со счастливой улыбкой, в сладостном поту, с дрожью наслаждения. Оно живет, питаясь мной. Я долго сжимала окостеневшими пальцами края тазика, не чувствуя зловония, не замечая испачканной ночной рубашки, не обращая внимания на волны подкатывающей к самому горлу тошноты, – я пыталась отогнать от себя это страшное видение.

Мой… как бы это сказать… любимый человек?.. рассеянно слушал мои рыдания в трубке, перемежая их ничего не значащими «ага» и «ну, киса, успокойся». Он был в другом городе с первыми гастролями вместе со своей чертовой рок-группой и никак, «понимаешь, малышка, никак!» не мог приехать даже на пару часов. Я положила трубку, оплеванная и растоптанная окончательно. «Всего дней десять, а может быть и раньше, киса, обещаю!» Запустив ни в чем неповинный аппарат в стену, я упала на пол, прямо на разлетевшиеся веером осколки и зарыдала громко, в голос, по-бабьи подвывая и нарочно загребая руками острые куски пластмассы. Пусть, пусть мне будет больно, плохо, пусть!

Через неделю подруга, зайдя ко мне на чашечку кофе, сообщила, что звонил ОН, удивлялся, почему я не беру трубку, и просил передать, что их пригласили еще на три концерта в соседние города, но это всего на пять дней, и я не должна волноваться, он обязательно приедет и тогда… Я почти не слушала.

Пропуск университетского семинара грозил серьезными проблемами, но сил идти на него не было. Так же, как и жить дальше. После внесения оплаты за нашу комнату, денег оставалось в обрез, только на еду. На картошку. Мама… Мама убьет сразу, не задумываясь. Полуграмотная доярка, она выбивалась из сил, посылая копейки, непонятно как урезанные из ее крошечной зарплаты. Все для дочки, чтоб та училась и «вышла в люди». Вышла, мама. И сделала тебе внучонка. Или внучку.

Как банально.

Порезы на руках почти зажили, когда приехал ОН. Была безобразная сцена. Я вцепилась ногтями ЕМУ в лицо. ОН швырнул на кровать двадцать долларов и хлопнул дверью, навсегда унеся из моей комнаты свои щетину и стойкий перегар. Я вцепилась в купюру, и, баюкая ее, как младенца, бессильно сползла на пол. Слезы сами заструились по лицу.

Тошнило теперь постоянно. Пройдя пару раз мимо зеркала, я, наконец, заинтересовалась, что это за мутное пятно отражается в нем. Обвисшие щеки, фиолетово-черные круги под глазами, давно немытые, висящие клочьями пакли, волосы. Это была я, я – мама, беременная и уродливая девушка, нет, женщина, с тусклым взглядом, едва стоящая на отекших ногах. Уже не могу плакать.

Рожать? Нет! Нет, нет, нет!! Но если нет… страшно, Господи, как страшно! В голове летят, цепляясь друг за друга, «в подоле принесла, блядища!», «позор какой на всю деревню», «вон из дому со своим сучонком!», Боже, за что мне все это?! Значит, нет. Значит… Я кричу, страшно, раздирая горло, по-звериному, захлебываясь слюной и кровью из искусанных губ.