Тунисские напевы

Но и других женщин теперь желал Кирго, хотя лишь от того, что они были похожи на неё. Тем сложнее ему было исполнять свою каждодневную обязанность по приготовлению наложниц к встрече с господином. Это стало нестерпимой пыткой. Когда он мыл дев, когда натирал их маслами и благовоньями, желание становилось таким сильным, что ему хотелось касаться, обнимать, кусать губы, грудь, бедра наложниц, которые даже не думали прикрывать рядом с ним своё обнаженное тело. Но во всех них он видел лишь один образ. И душа его тянулась лишь к нему. Таково сердце мужчины: любовь к одной отзывается в нём в страсти к прочим.

Но и мрачен был Кирго, когда, чувствуя в себе предательство, юноша задавался вопросом долга; бывали часы, когда, стараясь победить страсть обязательством, евнух подолгу выполнял монотонную работу, силился не думать, забыться… и не мог.

Предрассудки и ограничения прошлого неизменно кажутся потомкам смешными. Что ж, смешными могут быть и некоторые достоинства, и это ещё не повод считать их бесполезными. Над нами тоже будут смеяться. Тем не менее, дабы объяснить современному человеку положение того времени, нужно соблюсти некоторую литературную традицию. Автор исторического произведения принуждён пускаться в долгие объяснения согласно повествуемого времени. Однако я думал, что будет достаточно нескольких замечаний в начале повести, чтобы читатель понял время и место. Но придётся немного углубиться… Это время, когда в Европе Англия и Франция напрягали все народные силы, опустошали каждый кошелёк и желудок своих граждан ради войны за Испанское наследство. Война, длившаяся десятилетие, не терпела гражданских свобод и прочих радостей жизни. Миллионы Европейцев были её рабами в ту пору: почитая свою жизнь, не более чем игрушку в руках монаршего ребёнка. В России тем временем бушевал великий вождь и великий тиран Пётр. На костях рабочих строилась северная столица. Армия захлёбывалась кровью в войне со Шведами. Крестьян грабили и закрепощали.

Греция – колыбель цивилизации, была ещё под властью османов, лишь Венеция оставалась свободна. А в самой Турции поднимал голову воинственный османский орёл. Пятая часть населения были рабы, а большинство чиновников были либо детьми рабов, либо освобождёнными рабами. Что уж тут говорить о свободе. Тунис же повторял судьбу Турции, хоть и избавился от её наместников, обзавёдшись собственным беем, а затем и целой династией.

И так, мы выяснили дух той эпохи, между делом отметив странную общность меж западом и востоком, которую никак не предполагали. Чтобы быть немного справедливым, скажу: хоть то время было кровавым; была, верно, и красота. Французы, наконец, достроили знаменитый Версаль. Золотой кораблик плыл по небесным волнам над воротами Адмиралтейства в Петрограде. Здесь же уже бушевала гранитом Фонтанка, и закладывался Невский проспект. Цвёл дворец Сераль в Стамбуле – пристанище двух тысяч наложниц султана. И много ещё творений архитектуры, наук и художеств вскормлено страданьями тех несчастных миллионов убитых и униженных. И те люди считали, что живут в разных мирах, что не имеют ничего общего друг с другом, жаждав славы и денег лишь для своих господ. И целые империи воздвигли на их могилах. И все они разрушены. И неизъяснимый закон также довлеет над человечеством: аксиома, которую чувствуешь, глядя сквозь ткань веков, но высказать не можешь.

10

Вечерело. Зажигались лампы и факелы. Наложницы расходились по комнатам. Кирго стоял в спальне старших наложниц напротив Асиры, сидевшей на кресле в пол-оборота к нему, и выслушивал её приказанья на завтра. Она всегда только отдавала ему приказы, всегда была повелительно снисходительна, но не по сердцу или гордости, а по долгу сана первой наложницы.

– Ты всё понял? – обыкновенно заканчивала она длинный список безделиц, который евнух знал наизусть.

– Да, госпожа – машинально отвечал юноша.

Асира окинула его быстрым взором, словно нечто привлекло её. Ей показалось, будто на лице его скользнула гримаса неудовольствия.

– Свободен, – небрежно бросила она и осталась в раздумье. Следя мелькающий силуэт юноши, удаляющийся во внутренний двор.

Кирго вошёл в спальню младших наложниц. Девы готовились ко сну и украдкой болтали. Одетые в ночные рубашки и брюки: бархатные наряды кремового цвета, свободные, лёгкие, как вершины облаков. Только Жарии не было в комнате. В эти часы она бродила где-то, и никто не знал где. По секрету могу сказать вам, что вечерами Жария сидела одна на крыше и смотрела, как садиться солнце. Она не ходила в комнату и никогда не вела бесед с Гайдэ, Мусифой и Гайнияр.

– Кирго, чего так долго? – возмутилась Мусифа, оторвавшись от болтовни.

Юноша ухмыльнулся: – Опять Асира приказывала.

– Тоже мне госпожа! – звонко рассмеялась Гайдэ, сидевшая на своём ложе и перебиравшая горсть роскошных украшений. – Злится видно, что её к Сеиду в прошлую неделю не повели.

Кирго сел на кресло в середине комнаты, под хрустальной люстрой. Прямо между двумя картинами, которые, как мы помним, изображали женщин: одну в городе, опершуюся локтем на колонну, в белом греческом наряде с непокрытыми плечами, а другую среди зелёных лугов, в голубом платье, закрывающем всё, кроме шеи. Юноша отвлёкся на созерцание двух картин. А девы принялись перемывать кости Асире.

– Что она о себе думает – кривилась пышка Гайнияр – вечно указывает, как одеваться, как Сеида ублажать. Может она и старшая наложница, да только я ей не сильно верю. Она нарочно советует глупый наряд, чтобы ты плохо выглядела, а она была на твоём фоне…

Мусифа в задумчивости приложила палец к розовым приоткрытым губкам. – Да, да, так и Тасмин говорит – согласилась она.

– Тасмин сама Асире в рот заглядывает, сама в её шайке, – равнодушно произнесла Гайдэ.

Эта Тасмин была одной из дев декораций.

– А всё же, вы видели сегодняшний наряд Асиры? – подзадоривала толстушка Гайнияр.

– Да, да, такая безвкусица, желтый Курди (халат) совсем ей не шёл –Мусифа пустилась в обычный для неё разбор драгоценностей и одежд, который нет надобности пересказывать. Гайнияр иногда вставляла свои два слова, просто посмеиваясь. Гайдэ говорила чаще и с большой злобой отмечала некоторые упущения. Мусифа же просто перечисляла недостатки вкуса, казавшиеся ей скорее забавными, нежели глупыми.

– А ты чего молчишь? – в порыве разбора платья Жарии, обратилась Мусифа к Кирго. Ему было не интересно, но он делал вид обратного.

– Кирго, я хотела узнать, – переключилась Мусифа, – говорят, к мечети подкинули младенца.

– Да, наверное. Я слышал в городе об этом болтают.

Гайнияр удивлённо сморщилась. – А тебе в мечети не рассказывали?

– Я там не был. – Кирго уже давно не видел муллу Мактуба и не вёл бесед об Аллахе.

– Должно быть, какая-нибудь нищая крестьянка понесла, – заключила Гайдэ, разглядывая своими ониксовыми глазами вышивку на шторе.

– Не замужняя, вот и пришлось младенца подбросить – добавляла Гайнияр.

– Бедняжка! – вздохнула Мусифа. – Что же теперь будет с ребёнком?

– Отдадут в услужение, сделают крестьянином, или слугой, или евнухом…– запнулся Кирго.

Гайдэ встала с ложе, прошлась по комнате своими широкими грациозными шагами и устремила взгляд на Кирго. – А если наложницы забеременеют, что будет с их ребёнком?

Внутри у юноши зашевелилось беспокойство. – Вашего ребёнка передадут Сейиду – начал он, скрепя силы, – и господин решит, что с ним делать. Если мальчик, то его введут в семью и будут растить с другими сыновьями… если девочка, то вырастят среди домашних служанок и сделают служанкой… а если жены скажут, то и отправят куда-нибудь.

– А жёны могут… – вступила Гайнияр назидательным тоном, – они не любят нас, наложниц, и дети наши им как живой укор. Мальчики господину нужны, так что они их не трогают, а судьба девочек зависит только от милосердия жен.

– Но в любом случае ребенка заберут? – продолжала любопытствовать Гайдэ, сжимая сердце Кирго.

– У нас да. Говорят, у Османов огромные гаремы, где наложницы сами воспитывают детей.

– А чего ты? Есть повод? – вопросила Гайнияр с тем обеспокоенным выражением лица, с каким женщины упоминают о беременности. Мусифа навострила ушки, а Кирго хотел бы сейчас быть далеко, дабы не слышать ответа.

– Нет. Просто интересно, – ответила Гайдэ, – А сами эти жёны, сколько их?

Кирго громко выдохнул. – Всего две. Больше четырех Аллах не велел. У Сеида пока две.

– И страшные уродки! – рассмеялась Гайнияр, отчего её живот и полные бёдра затряслись, подобно щербету на тарелке.

– Да, да, я видела одну из них однажды, когда шла в покои господина, – произнесла Мусифа. – Такая толстая и маленькая; лицо сплюснутое и руки большие. Асира говорила, что и вторая не лучше.

– Жёны у Сеида дурны, – подтвердил юноша, – Асира во сто крат красивее. От того они наговаривали на неё, не позволяя ей стать третьей.

Гайдэ игралась теперь с золотым кольцом, перекидывая его между пальцев. – Ох уж эти дикарские обычаи. Интриги какие-то. Сам Сеид, конечно, не лучше. Уже почти старик, а всё завет меня на ложе. Всё требует чего-то взглядом.

Кирго опять стало тяжко. Гайдэ очевидно не заботило, что среди них был мужчина. – Чем он занимается, этот Сеид? – спрашивала она, – Я знаю, что он кади, но что это значит.

– Судья, – выдавил из себя евнух, – это значит, что Сеид судья. Он назначен на целый город Сусс, раньше его назначали Османы из Стамбула, а теперь, когда над этой землёй властен Бей Хусейн, он назначает. Но он не стал сменять Сеида, поставленного ещё Султаном Османов Мустафой Вторым, а переназначил его, завёл с ним дружбу.

– То есть он единственный судья? – уточнила Гайдэ.

– Да, и судит строго по шариату, так что его решение окончательно. Можно сказать, он самый влиятельный человек в городе, даже выше имама великой мечети. Все купцы жаждут его дружбы.

– Так вот почему дядя подарил меня именно ему, – глаза Гайдэ опустились. – Будь он хоть трижды кади, хоть султан, разве мы достойны такого обращения?

– О чём ты? – удивлённо посмотрела Гайнияр, встав с ложе и приблизившись к Гайдэ.

– Мне противна эта страна. На улицу не пускают, ходить в чадре, ребёнка заберут. Какие-то старики решают, что нам делать и как жить. Заперли нас здесь и чахнут, как над золотом, которое не в силах потратить. Этот гарем ужасен! Разве не видите?