Тунисские напевы

И Гайдэ рассказала всё в мельчайших подробностях, не думая утаить что-нибудь даже самую малость. Она описывала блаженство, испытываемое от любви мужчины, которого сама любит; говорила, что взгляд Фарида в миллион раз лучше всего того, что дал ей Сеид – и его постели, и его брильянтов.

Гайнияр умилённо слушала рассказ, взмахивая ладонями, переспрашивая и хихикая.

Мусифа мечтательно вздыхала и сыпала наивными беззаботными вопросами.

Кирго чувствовал, будто у него копаются в нутре ржавым ножом. В первый раз от звуков женской болтовни он ощущал не скуку, а гнев.

– А сегодня мы договорились встретиться вновь – опустив глаза, говорила Гайдэ. Кирго слышал об этом впервые.

– Через два часа после полудня – добавила она, взмахнув длинными ресницами и устремившись к Кирго.

Тот кивнул.

– Ах, какое у тебя сердце… – взорвалась Гайдэ детской радостью.

– А вот и любовь – заключила Гайнияр, непонятно к чему относя своё высказывание.

– Какое волнительное приключение – отозвалась Мусифа, воображение которой уже было далеко.

18

Кирго и Гайдэ вновь вышли на улицу и направились к месту встречи. Интересен ли нам теперь Сусс? Нужно ли по новой раскрашивать его образ в вашем воображении? В самом городе жизнь кипела: торговали, грузили товары, принимали моряков, совершали сделки. Но как это бывает в африканских городах, стоило отойти от него хоть на сотню метров, и жизнь улетучивалась: жалкие лачуги и разбитые дороги, безработный люд без цели ходит туда-сюда. Такие города построены по принципу оазиса – внутри их средоточие жизни, вокруг пустыня.

Может вам, читатель, уже наскучило постоянное небрежение описанием города. То единственное прилагательное, коим я наградил улицы Сусса, скорее всего, уже стоит у вас поперёк горла. Да что делать! Сусс тогда не был городом-монолитом, образцом зодческого искусства и истории древних веков. Он и сейчас представляет собой пять или шесть памятников вряд ли способных удовлетворить вкус притязательных архитектурных гурманов. К сожалению всех писателей мира, истории не всегда происходят в громадных городах или живописных деревнях, где есть куда упасть глазу, есть что описать; есть пища для страниц – и можно растягивать своё произведение, в надежде стрясти с издателя лишнюю монету. Сусс не таков. Посему, нет необходимости описывать его с птичьего полёта или совершать подробную прогулку, отвлекаясь на уточнения по поводу пейзажа.

Ингода жаль, что архитекторы Сусса, да и многих других творений ислама, употребляли свои дарования лишь на мечети и крепости. Да что делать – такова двоякая сущность их религии (а значит и культуры); христианин часто недоумевает, как на мечети могут быть бойницы, или как монахи могут нести военную службу. Но есть особый трепет в той воинственности, где в одной руке сабля соседствует с писанием пророка. Коран разрешает молиться с оружием, ибо те, которые не веруют, хотели бы, чтобы вы небрегли своим оружием и достоянием, и они напали бы на вас. (Кажется, чем-то в этом роде были крестовые походы).

Жалость берёт при виде безликих белёных домов с плоскими крышами и кофейно-чёрными ставнями на окнах. Европейский вкус привык к обилию изваяний, витражей, барельефов, капителей и балконов. Эти проявления светскости появились, когда у церквей отобрали право роскошно выглядеть сначала замки и усадьбы дворян, а уж потом и простые дома, кои образуют городские улицы. На востоке никто ничего не отбирал. А потому толпы безликих прямоугольников составляют сегодня историческое наследие Сусса.

Как пылкое сердце в невзрачном теле стоит Великая мечеть посреди этих прямоугольников. Как у каждой Европейской страны есть свой собор святого Петра в Риме, названный по-другому, так и у каждой мусульманской страны есть Великая мечеть Сусса, построенная на плитах и камнях Византии; маленькая, скромная, без роскоши и золота, рождённая в годы войны; аскетичная, будто пещеры первых христиан. В ней нет жеманства и пресыщенности более поздних мечетей – посмотрите на мечеть шейха Зайда в Абу-Даби.

Но пока мы рассуждали, наложница и евнух достигли уже злачного квартала и стояли напротив покосившегося дома. Фарид явился с другой стороны на чёрном арабском скакуне, быстро проскакал по улице, лихо разогнав народ.

19

Фарид лежал на кровати. Гайдэ сидела на сундуке, близь него, рука её без цели ходила по стене. Оба были наги.

– Ты же грешишь со мной? – сказала она, удерживая вздох.

– Сура о женщинах запрещает нам только замужних. А ты наложница – не жена ему, – объяснял Фарид, видимо, уже привыкший к её расспросам.

– А как же то, что мной овладевает другой?

– Ты же его не любишь, Гайна, что мне до него…

– Да, но сегодня меня поведут. Мне будет противно.

Рука её скользнула по стене; душистая кожа тонкая и прекрасная устремилась к нему. Прикосновения таких рук стирают все прошлые увлечения. Она прыжком оказалась на ложе. Но не заключила его в объятьях, не поцеловала, а стыдливо взглянула. Перед огнём её глаз потускнели бы сапфиры.

– Фарид, научи меня твоей вере.

– Зачем же?

– Чтобы я стала твоей женой, и мы вечно были вместе.

– Вот как. Разве мы собирались жениться? – продолжая говорить, он делался ближе и ближе.

– Я готова верить в Аллаха; – говорила она. И для неё это значило сменить одно рабство на другое. – Я буду соблюдать посты, ходить в парандже, молиться денно и нощно, забуду своё имя и буду покорна, – повторяла дева, отдавшись нахлынувшему чувству.

– Мне совсем этого не надо, – перебил Фарид, – какой толк от завываний муллы, от молитв и покорности, если ты будешь несчастна и пойдёшь против себя.

Лицо Гайдэ выразило благодарность.

Женщины ценят мужчин, которым не нужно многого, для которых не нужно жертвовать гордостью, но это не значит, что они не готовы пожертвовать ей. В любовной жертве для дев есть особая сладость: бросив всё в огонь чувства, женщина и сама с улыбкой кинется в него, только чтобы потом сказать: «Я всё тебе отдала». И даже если такой огонь потухнет, женщина будет сжимать в руке тлеющий уголь, обжигая собственную кожу до костей; чувствуя себя обманутой любовью, дева способна найти в этом положении превосходство, словно вознаграждая себя за способность любить до безумия. Тут она вновь скажет: «Я всё ему отдала».

Фарид же не требовал гордости, не требовал всей души, и тем как будто был чужд мужскому эгоизму. Он чувствовал: сейчас Гайдэ в его власти. Но не воспользовался положением, чтобы сделать из неё рабу; и тем сделался ей ещё дороже.

Всё было как во сне, как в горном тумане. Минуты растворялись. И, вот, кто-то постучал в хлипкую дверь так громко и бешено, что Гайдэ вздрогнула от страха. Фарид вскочил, взял килидж и медленно на цыпочках подошёл к двери. Постучали снова. Всё ещё красный от поцелуев, с растрёпанными волосами, он хотел было найти брюки, дабы не встретить неприятеля нагишом, но подойдя к двери, услышал за ней голос: «Это Кирго. Нам уже пора».

Гайдэ быстро оделась, поцеловала янычара и выбежала прочь.

Пока шли назад, Кирго пытался о чём-то непринуждённо беседовать, но девушка не отвечала, тогда он начал оправдываться: – Прости, что так громко стучал. Должно быть ты испугалась. Сначала было тише, но вы не слышали… – тут он замолчал и более не пытался заговорить.

Уже подходя к дому, у той самой стены, где разросся дикий вьюн, Кирго услышал сильный окрик. Оба они обернулись на него. Пред ними стоял страж Ракыб, грозный вид которого заставил их испытать страх судорожный, тёмный, как морская глубина; Кирго умело скрыл его и поприветствовал Ракыба. Гайдэ стояла ошеломлённая и благодарила бога, что на ней была чадра, слабо скрывшая её волнение.

– Где вы были? – прогремело у них над головами.

– На рынке … – начал Кирго, едва не запнувшись, как человек, придумавший ложь на ходу.

– Ты же знаешь, что наложницам нельзя выходить, – перебил Ракыб и взгляд его карих стеклянных глаз скользнул по Гайдэ.

– Да, но… – стремился оправдаться юноша.

– Мне продали некачественный товар – вступилась Гайдэ. И Ракыб уже не вскольз, а прямо посмотрел на неё. В его глазах читалась мысль: не смей говорить без позволения. И при иных обстоятельствах Гайдэ бы взбунтовалась, но здесь, чувствуя свою вину, боясь к себе пристального внимания, она лишь опустила глаза.

– Идите в дом, госпожа, – сказал ей Кирго, стремясь освободить её от неожиданной пытки.

Она медленными шагами пошла далее, оставив евнуха и стража посредине улицы.

– Ты же знаешь, Кирго, что я охраняю собственность господина. Всю собственность. И мне не хотелось бы подвергать её риску, – выговорил Ракыб грозной скороговоркой.

– Она требовала лично обвинить продавца, – начал юноша, – а что я скажу любимице господина. Она ведь сегодня будет у него на ложе и может изъявить неудовольствие моей службой. Тогда я буду наказан.

Ракыб, поверивший притворству, сменил тон с гневного на порицающий: – Мог бы попросить меня сопроводить вас.

– Я не хотел беспокоить…

– Ох уж эти женщины… – вздохнул стражник.