Тунисские напевы

– Лучшие наложницы самые капризные, – добавил юноша.

Оставшись довольным своим наставлением, Ракыб попрощался и пошёл вверх по улице. Кирго долго смотрел ему вслед; оставшись один, он тяжело вздохнул, ноги его подкосились.

Зайдя в прихожую, юноша увидел Малея, тот отвёл взгляд, будто не заметил его. Кирго прошёл дальше, вышел на внутренний двор, который был пуст – все наложницы сидели по комнатам своими маленькими компаниями.

Он прошёл в комнату младших наложниц, уже готовый громко говорить, но неожиданно он увидел Жарию, лежавшую на шести подушках. Гайдэ сидела на своём ложе, затаив дыхание, Мусифа и Гайнияр с сожалением смотрели на неё, не смея проронить и слова в присутствии Жарии.

В ту секунду, когда Кирго показался в дверях, Гайдэ вскочила, побежала к нему, вытолкала его из комнаты и указала в направлении беседки на крыше. Они пошли туда, а из дверей спален сверкнули несколько взглядов.

– Тебя не накажут? – произнесла она дрожащим голосом, как только они поднялись на крышу.

– Нет, – отвечал Кирго, – я заболтал его. Но больше в город выходить нельзя.

– Ох, всё ещё хуже! Заходил стражник, спрашивал об нас и Асира всё слышала. Все думали, что меня уводят по повелению господина. Теперь сплетничают.

– Это не беда, – утешал Кирго, – главное, чтобы Сеид и Ракыб ничего не заподозрили. А Малей старый, да похоже, меня боится.

– Но тебя ведь не накажут! – повторяла она, словно желая отделаться от неких мыслей, – ты такой добрый… ты самый лучший… а стражник так на тебя смотрел, словно хотел…

– Всё будет хорошо.

– Да?

– Да. Только больше нельзя встречаться с Фаридом.

Эти слова были для Кирго слаще рахат-лукума, и он благодарил Ракыба за его неожиданный визит, за страх, внушенный женскому сердцу. Гайдэ же встрепенулась: любовь оказалась сильнее страха.

– Мы будем осторожнее… – молвила она виновато, – не будем задерживаться, будем отправлять мальчишек разведать дорогу.

– Это опасно! – отвечал Кирго.

– Будем реже видеться с ним, – упрашивала она.

– Не будешь вовсе,

– Но…

– Никаких но. Пройдёт время. Всё забудут. Тогда быть может.

Гайдэ уступила. Но потому лишь, что на кону была не только её жизнь, но ещё и жизнь друга. Если бы можно было рискнуть лишь своей, она бы решилась. Юноша утешил её, отправил в комнату, а сам, оставшись один, почувствовал нечто вроде счастья: уверенный в том, что у Гайдэ и Фарида не будет больше свиданий. Да только есть арабская поговорка: что случилось два раза, непременно случится и третий.

20

Вечером в купальнях Кирго вновь выполнял свою печальную обязанность, готовя Гайдэ к ночи любви.

Следы недавних ласк, сорванных Фаридом, цвели кое-где на бархатном полотне женской шеи. Евнух применил всё своё мастерство, дабы скрыть их. Но сам с содроганием смотрел их перламутровые блики; видел бордовую линию, окаймляющую целованные губы; блеск карих глаз был другим – она думала о нём; изгибы бёдер словно вспоминали страстные покачивания под толщей воды.

Мокрые волосы наложницы завились почти в кудри, кожа из бледной стала молочной; лазурная венка пульсировала на шее, когда Гайдэ наклоняла голову набок и откидывала волосы, чтобы Кирго промыл их. Движения девы сделались уверенны и резки. Страсть прорисовывала в ней новые линии, изгибы, формы и глубины, будто лесной пожар сжигает несколько деревьев и открывает вид на длинный каменистый ручей, с прозрачной и быстрой водою.

Напрасно мы, мужчины, думаем, будто женская невинность заключается в физиологии. Напротив, лишь любившая женщина теряет эту прелесть. Гайдэ была до того на ложе Сеида, но ласки его не тронули её, не напоили разум причудливым скопом образов, который составляет любовь женщин. Она осталась безучастна; была покорна лишь от безразличия и теперь, познав Фарида, стала в полном смысле женщиной, утратила очарование невинности, но приобрела другой, не менее привлекательный дар. И теперь её сердце билось уже не для неё одной. И Кирго видел эту перемену. И обидно было ему. Гордость его становилась больше и больше. Она иногда нашептывала ему ужасные вещи: убить Фарида, сдать его Ракыбу, силой запереть Гайдэ в гареме. Юноша обдумывал это и находил себя жестоким и недостойным любви. Мы же вряд ли с этим согласимся: ведь у каждого достоинства есть сопутствующие недостатки, как у каждого лица есть затылок. И верно, душа сильная, способная на самый широкий спектр чувств, имеет часто необузданную гордость.

Но продолжим. Кирго заканчивал ритуал. Пар шёл от воды и ложился к пламени свеч, точно туман к горным хребтам. Плитку на стенах покрыла мягкая испарина, тазы и склянки стояли в ногах у Кирго; не задевая ни одного из них, он легко перепрыгивал с места на место, подавая Гайдэ длинное персидское полотенце.

Когда волосы просохли, он подал ей белую рубашку и стал одевать её. Тут Гайдэ словно очнулась; глаза её судорожно забегали по комнате, лицо выразило гримасу отвращения, всё же не способную испортить её великолепия. Чем более девушка приближалась к свиданию с повелителем, тем страшнее ей становилось. Новые слои одежды, как стрелки часов сигнализировали о наступлении заветного времени.

И когда чадра плотно окутала её тело, оставляя лишь лицо под светом свечей, она так посмотрела в сторону, так вздрогнула, что была похожа на юную монашку какого-нибудь католического монастыря. Быть может, читателю покажется неясным такое сравнение. Не беда. Я поясню. Христиане часто отправляли своих дочерей в монастырь, а мусульмане в гарем; и если позволите, у этих заведений довольно много сходства. В обоих случаях предполагается затворничество, несвобода, верность одному мужчине (неважно, богу или человеку) и черный балахон в придачу. Об остальных сходствах догадайтесь сами.

21

Новое утро было для Кирго радостным. Соловей в клетке не прекращая трезвонил одну и туже трель, словно композитор, не окончивший симфонию и беспрестанно подбирающий нужную гармонию. Наложницы обыкновенно занимались своими делами.

Гайдэ подошла к Кирго.

– Пойдём на крышу, – позвала девушка.

Они поднялись. Сели на лавку. Гайдэ взяла его за запястье.

– Благодарю тебя за всё, – сказала она тихим голосом, – но обстоятельства… я больше не могу… я вчера была на ложе Сеида и мне было так горько.

Кирго не отвечал ничего. В этих словах видел он предисловие к чему-то.

– Я хочу попросить – продолжала она, потупя голову, – устрой мне побег.

Кирго отшатнулся от неё.

– Пожалуйста, Кирго, прошу тебя! Мне не выжить в клетке. Я не могу без Фарида, не могу принадлежать другому – это отвратительно. Только ты можешь спасти меня, бедную девушку. Я ведь не говорила, что мой дядя принудил, заставил меня пойти в гарем. Я из гордости молчала. У меня есть брат маленький, ему нет и пяти лет; дядя обещал содержать его, если я соглашусь. Если бы отказалась, он бы с ним… Но сейчас у меня есть любимый, есть Фарид, он защитит меня. И ты защитишь, и ты поможешь.

– Нет, – выдавил юноша нечеловеческим усилием.

– Ты же говорил, что любишь меня, клялся, что сердце пылает…

– Говорил.

– Если любишь, то помоги. Ради любви помоги. Помоги той, кого любишь… устрой мне побег.

– Я… не могу.

– Можешь! Можешь! – начинает Гайдэ плакать.– Я люблю Фарида! Он мой, а я его… я умру без него, умру от тоски… или убью себя.

– Что ты говоришь? – кинулся к ней Кирго, пытаясь ухватить её за руку. Но она вырвала её.

– То, до чего ты довёл меня, жестокий человек. Разве так поступают любящие мужчины? Разве они толкают своих любимых на смерть.

– Я…

–Ты убийца! Ты будешь убийцей той, кого любишь, если не поможешь…

Гайде остановилась и, широко открыв глаза, громко зарыдала. В этот миг её душа сделалась камнем, но ведь есть камни, из которых бьёт чистый источник. И рыданья рвались из груди от слов, что она сказала родному человеку, да назад пути не было.